Гнездо на горе

— Смею надеяться, вы достаточно хорошо уяснили себе, вечные, что договориться о сотрудничестве сейчас важно как никогда?

Сова обвела взглядом собравшихся. Щегол не мог не восхититься ею в этот миг. По обыкновению своему, которому не изменила и теперь, Сова носила простые платья, более всего напоминающие те, какие носят лавочники в странах на обратном берегу. Рубашка спадала до середины бедра, рукава едва были лишь обозначены, и от самого плеча до кончиков длинных пальцев можно было ласкать взглядом загорелые, крепкие руки — совсем не похожие на белые, холёные и округлые руки изнеженной Иволги. В пальцах-то, в пружинистой их готовности к действию, в угловатом повороте кисти чудилось Щеглу неповторимое изящество. А рубашка, всё же, была белой и простой до неприличия. Такими же были и свободные порты, и один только тонкий поясок, мешавший рубашке спадать свободно, да шёлковые, расшитые и невозможно пёстрые мягкие босовки с длинными, загнутыми носами, напоминали о женском наряде.

Рядом с Щеглом мягким, приглушённым, красивым и весёлым смехом рассмеялся какой-то шутке черноволосый мужчина. Сова мигом обратилась к нему, при том губы её едва заметно сжались, брови чуть сошлись, а крылья носа очертились резче.

— Ястреб, ты слышишь меня?

Тот отвечал, не отрывая взгляда от Лебеди:

— Да что же ты, сестрица! Разумеется, слышу. Видишь, я весел, пьян и вовсе не хочу воевать. На этом свете есть занятия куда как увлекательней, правда, милая? — он подмигнул Лебеди, и та снисходительно улыбнулась в ответ. — Но ты, сестрица, не находишь в них никакого удовольствия. Однако, продолжай свою речь, о чём ты говорила? Нас хотят навестить наши детки?

— Я очень рада, брат, что хотя бы эта новость, из всего сказанного мною, достигла твоего затуманенного хмелем разума. Пусть и в искажённом виде.

Ястреб, по-прежнему, не отворачиваясь от Лебеди, развёл руками и возвёл глаза к небесам, как бы говоря: что ж поделаешь? Лебедь скучающе улыбнулась его шутовству.

— Поверь мне брат, — снова обратилась Сова, и Щеглу послышалось искреннее сочувствие в её резковатом голосе, — наше благоденствие не так безоблачно, как может тебе представляться. И твой меч не спасёт нас от всех бед. Иногда нужно договариваться, и сейчас — как раз такой случай.

— Мой меч, сестрица, потерял счёт убитым, когда здешнее солнце ещё не успело коснуться твоих глазок, маленькая моя.

Сова нахмурилась и промолчала.

Весь прошлый год Щегол прожил среди смертных, на обратном берегу, притворяясь одним из них, и теперь не без основания гордился этим опытом. Его глаз, за год привыкший к суматохе людских лиц и тел, глаз, быстро научившийся отличать совсем недавно рождённых от тех, чьи дни уже на исходе, уловил, по возвращении, одну странность. Щегол тогда долго размышлял над ней, но и до сих она представляла собой волнующую загадку, спросить о которой напрямую не позволяли и сама неловкость вопроса, и куда более тонкое, искушённое чувство — трепет перед загадкой, с которой можно сорвать покровы и насладиться её наготой, но больше никогда впредь не будет она с прежней силой волновать сердце и занимать ум. Состояла же загадка в том, что, вернувшись, Щегол понял вдруг, что Сова много старше других вечных. Седые пряди волос, опустившиеся веки, лишённая девической упругости грудь, острые и тонкие морщины, будто были прорезаны на её высоком, загорелом лбу. Словом, случись ему встретить её там, на обратном берегу, он сказал бы, пожалуй, что этой красиво стареющей женщине никак не меньше сорока, да и то, задайся он вдруг целью определить возраст точнее, эти её сорок оказались бы ближе, пожалуй что, к пятидесяти. В тоже время, со всей уверенностью можно было утверждать, что красавец-Ястреб никак не старше тридцати, он был гибок и строен, и сложён так, что любой ваятель счастлив был бы воссоздать его подобие в камне, с тем, чтобы всеобщее восхищение, неизбежное, где бы ни появился образец, хоть отчасти распространилось бы и на изваяние, и на самого ваятеля. Ястреб же при любом удобном случае напоминал Сове, сколь молода она в сравнении с ним.

Загадка эта занимала ум Щегла довольно долго, и он успел мысленно изучить разные её стороны. Так он открыл для себя, что робеет перед далеко зашедшими в годах людьми оттого только, что грозный Ворон был стар и сед, а строгая и собранная Сова немолода. Щегол почти уже уверил себя, что Сова нарочно приняла такой облик потому, что старость и власть связаны в лице Ворона неразрывно, а, значит, принимая обличие немолодой женщины, Сова подчёркивала и свою властность. Куда менее вероятным ему казалось обратное, что облик Совы изменился из-за присущего ей строгого нрава. Впрочем, и полностью отказаться от этой, последней, мысли он не мог.

Однако, все его осторожные попытки выяснить, хватает ли могущества вечных на то, чтобы сменить или чуть подправить собственное обличье, окончились неудачей. Иволга, рассмеявшись, поцеловала его в нос и сказала, что мальчик и так выглядит лучше не придумать, ничего-то мальчику не стоит менять. Ястреб же, в ответ на вопрос, полным сочувствия голосом молвил, что нельзя превратиться в того, кто умнее тебя. Это, по его словам, основополагающий закон бытия. И потому вряд ли ему, Щеглу, удастся превратиться в пёструю птичку, чьё имя он носит. Дабы смягчить горестное известие, Ястреб налил ему вина из своего кувшина, и оба они выпили, сдвинув кружки, и произнеся здравицу создателю сущего, за то, что наделил существ разумом.

— Предупреждаю вас, наши гости уже скоро поднимутся в Гнездо. Ястреб, прошу тебя, не задирай их. Лучше всего, не выходи отсюда, пока они не...

— Вот уж нет, сестрица! Что за новость такая, хозяевам прятаться по углам, когда гости в доме? Пусть их, они не знают меня, я буду в саду.

— Хорошо. Но помни, что Ворон...

— Я буду в саду! — едва не прошипел Ястреб, чья кровь всегда вскипала, едва Сова начинала распоряжаться от имени Ворона. Он ревновал старика к его любимой дочери, а Сова не упускала случая его позлить.

— Глухарь? — Сова устремила вопросительный и строгий взгляд на толстяка, сидящего понуро, тоскливо и виновато за дальним концом стола.

— Понял тебя, Совушка, понял, — прогудел он и тряхнул русыми кудрями, подтверждая свои слова.

— Я велю не давать тебе вина. Не обижайся, прошу, так нужно.

— Это правильно, Совушка, правильно. Лучше так...

Сова кивнула и поспешила отвести взгляд.

— Лебедь, Иволга, надеюсь на вашу помощь. Возвращайтесь к своим делам, вечные, — она помедлила. — Щегол, прогуляйся со мной по саду...

Сердце Щегла затрепетало, и он поспешил в этом трепете и в пробежавшем по спине холодке различить призрак тайного удовольствия, как учила его Иволга, когда впервые предавались они любовным утехам в садах гнездовья. Щегол подлетел к Сове, она оперлась на его руку, и вместе они направились к саду.

— Не растеряй пёрышки, птенчик, — насмешливо бросил Ястреб. И добавил, уже после, когда встал из-за стола и сладко потянулся всем телом: — Сова — хищная птица, сынок.

Роскошь мраморного дворца всё больше скрывалась пышным, кипящим зелёным буйством сада. Солнце грело вовсю, пели цикады, перекликивались на разные голоса певчие птицы, ветер, всегда гуляющий над Гнездом, не давал солнцу слишком нагреть воздух, но приятно ласкал лицо и руки благоуханной прохладой. Тропинка, которую выбрала Сова, тянулась вдоль ручья. Свои расшитые босовки с загнутыми носами она успела скинуть на мраморных ступенях, и босиком ступала теперь по мелким камешкам тропинки. Ей нравилась близость быстрой и холодной бегущей воды, нравилось ей и то, что быстрые струи ручья, разбиваясь о камни, разлетались сотнею горящих на солнце искр и ледяными каплями касались кожи. Ей нравилось идти, опираясь на крепкую руку Щегла и, чувствуя его трепет, блаженно гадать, пытается ли он польстить ей, удачно изображая юную любовь, либо в самом деле в сердце Щеглёнка есть тайная нежность к старой Сове.

Они отошли уже довольно далеко, когда Сове показалось, что стоит начать разговор.

— Ты ещё совсем мальчик, Щеглёнок. Ты не представляешь даже как ты юн. Что такое два десятка лет для меня, которая помнит их сотни? Ты очень многого не знаешь ещё, и не понимаешь, но ни разум, ни душа твоя не закоснела ещё.

Она задумчиво помолчала, Щегол не смел отвечать ей.

— Твой отец — великий воин, но он часто бывает слеп. Он не хочет понять, что то, что было верно век назад, теперь уже вовсе не так. Он считает, что величие Гнезда неизменно так же, как само мироздание, что, установленное раз, оно уже не может быть поколеблено ничем. Это не так, Щегол, помни об этом. Ты вовсе не глуп, и ты умеешь находить с людьми общий язык. Ты ведь странствовал по городам обратного берега? Как ты нашёл жизнь среди людей?

— Она… увлекательна. Разнообразней нашей, и… — начал Щегол, запинаясь, но Сова прервала его, едва ли заметив:

— Ты умеешь ладить с людьми, умеешь перенимать чужие обычаи, это очень пригодилось бы тебе, если бы ты стал помогать мне. Скажи, мальчик, что ты знаешь о детях богов?

— Кузнечники? Они живут подле гнезда, в долинах рек Дрожки и Сыры. У них есть города, и крупнейший из городов называется Кузня. Во многом они похожи на людей, и они...

— Они обижены, Щегол. Дети богов — плоть от плоти Гнезда, кровь от крови его обитателей. Многие из них ни по рождению, ни по уму не хуже нас, а есть такие, что и превосходят. Но они лишены вечной жизни, лишены и той силы, что покорна нашей воле, и не покоряется людям. Они подобны младшему сыну богача, оставшемуся без наследства и повинному только в том, что родился позже других. Кузнечники будут терпеть Гнездо, но только до тех пор, пока они не способны состязаться с ним в силе, потому как во всём прочем — и в богатстве, и в корысти, и во властолюбии, — они уже обогнали нас. Они — птенцы Гнезда, и потому опасны для нас, как опасны сыновья для стареющего, но властного отца, и в той же степени они любимы нами.

Сова замолчала, и долго слышалась только перекличка птиц, звенящий бег ручья и поскрипывание камешков под их шагами.

— Я знаю, о чём говорю. Не верь отцу, его презрение к кузнечникам идёт не от сердца, а от вина. Слышал бы ты, что говорил он мне, дочери Ворона, впервые явившейся в Гнездо! Речи Ястреба были подобны речам Соловья, когда гуляли мы с ним, рука об руку, по этому саду. Он восхищался смелостью тех, кто лишён вечной жизни, кто обречён вспыхнуть и погаснуть как искра от удара молотом по разогретому железу, и кто всё же дерзает жить, любить и воевать. В людях мы не признаём равных себе, хотя они и похожи на нас, но остаются, всё же, подобием зверей. В кузнечниках же не признать равных нельзя, и тем страшнее делается от того, что жизнь их пролетает за краткий миг… Зато они меньше вечных дорожат ею, Щегол. Они умеют умирать. Сколько славных воинов знает их народ! Сколькие положили жизнь, совершая подвиг. Да, твой отец восхищался ими, и помнил их имена. Он помнил их лучше меня, и, уверена, если ты спросишь его теперь о Миле Воеводе или о Тщеславе Страшном, он расскажет тебе о них… Да, мальчик, он расскажет тебе о воинах, имена которых я слышала в детстве, среди других сказок, а Ястреб был на их пирах, и пил с ними вино, и бок о бок ходили они сражаться с племенами дикарей, и не знали поражений. Он знал каждого из них, и о каждом помнит до сих пор… Скажи, я не утомила тебя, мальчик?

Вопрос её застал Щегла врасплох, он слушал бы её бесконечно долго, но не знал, как верней сказать об этом, Сова же поняла его растерянное молчание иначе. Она тихо рассмеялась сухим и резковатым смехом — с таким звуком камешки катятся, во множестве своём, со склона, если неосторожному путнику случится потревожить их мёртвый покой.

— Не суди меня строго, Щеглёнок! Я всё ещё помню Кузню, и всё ещё называю её своим домом в собственных мыслях, когда случается мне думать о ней, хотя прошло уже столько лет, что нет смысла их считать. Каждый помнит свой дом, Щеглёнок, даже вечные. Будешь помнить и ты этот сад, мрамор, здешнее небо и запахи, что доносит ветер. Ты вырос здесь, птенец Гнезда, сын Ястреба и Лебеди, меня же призвал к себе седой Ворон, когда жизнь моя уже миновала середину. Я и теперь хочу знать, чего ждал старик! Седины в моих волосах и морщин на моём лице? — голос её сделался резче, злая насмешка слышалась в нём.

Помолчав, она закончила, совсем уже иначе:

— Помни, Щеглёнок, они никогда не простят и никогда не смирятся. Гнездо для них — вечный вызов и вечная насмешка над их жизнью. Но нам нужно договориться с ними. Ты поможешь мне?