Выгребная яма

— Эй, возничий! — крикнул Щегол. — А ну, стой!

Закутанный в тулуп рыхлый, похожий на бабу парень с изъеденными оспинами лицом, натянул поводья, крикнул «Тпрру!..», его измождённая пегая лошадь вздрогнула и встала.

Щегол сильным движением впрыгнул в коляску, упав на жёсткую кожаную скамью.

— А ну, вези к Гнезду!

— Куда это, господин стражник? — высоким, будто прокисшего молока напился, голосом спросил возница.

— К башне, бестолочь! — прикрикнул Щегол. И добавил спокойнее: — Той, что куполом накрыта.

— А-а, ну известно, так бы и говорил сразу, господин стражник, а то в гнездо — какое такое гнездо? Не знаю никакого. Есть, скажем, уховское гнездо, так это ж такой рассадник сказать стыдно чего, что приличный человек туда и не сунется, а есть такие гнёзда, про какие и мне знать не положено, не то долго ли век коротать придётся? Нет, вот ты сказал, господин стражник, куда везти, и неясно же, а теперь-то уж повезу… — всё это он говорил мерно, не забывая при этом править и подгонять кобылу. Казалось, его неторопливая, ровная речь, где каждое предложение повторяло предыдущее, добавляя лишь крупицу нового, только на то и была годна, чтобы успокоить издёрганную лошадку или убаюкать младенца, который не разумеет ещё слов.

Щегол наслаждался своей властью над этим глупым, забитым существом. После долгих переходов крысиного логова, где невозможно было дышать, и каждое движение подчинялось звону колокольчика, так хорошо было выйти под чистое, осеннее небо, где свободно и ровно дышит ветер, оправить малиновку, поднять меховой ворот и кликнуть этого детину, который повезёт хоть на край света в ужасе перед малиновкой стражника. Щегол чувствовал его страх и покорность, и упивался ими — значит, мир ещё не вышел из подчинения. А плевок в лицо? Не сам ли хотел игры, новых ощущений? Непроизвольно он утёрся ладонью, и тут же рассмеялся пережитой жути радостно, как радуются морозу, когда тот остаётся позади, за дверью, а в очаге трещат поленья, и пахнет дымом и теплом.

Телега тащилась, и позади оставались улочки и проулки, приземистые, толстостенные дома с покатыми, крытыми тёсом, крышами. Выезжали из грязи проулков, соломы и нечистот задворок на мостовые проезжих улиц, где толпился народ, тащились телеги, грохотали коляски, надменно держась, пробирались сквозь толпу всадники — эти, порой, кивали Щеглу, и тот отвечал таким же коротким поклоном. Один раз пронёсся шестиногим пауком, распугивая гуляк, огибая повозки и лошадей, помощник. Он сухо и очень отчётливо стрекотал, раскачивался на каждом шаге из стороны в сторону, клацал своими длинными ногами о камни мостовой. «И что это войлоком не подобьют?» — лениво подумал Щегол. Он чувствовал, что устал и голоден, что минувшее напряжение не прошло даром, но разлилось по телу томностью, сродни омертвению чувств и желаний. Он не приподнялся даже, чтобы лучше разглядеть седока помощника. Кто там был? Возможно, Цветлан. Можно было окликнуть, встать ему за спину, пронестись вихрем по городу… но, стоило ли?

— Поехали! Чего встал? — поторопил Щегол зазевавшегося возницу.

— Так ведь некуда, господин стражник, — охотно отозвался тот, — подводы везут, всю дорогу перегородили. Зачем, спрашивается, везут их днём, когда можно было и ночью тащить? Известно, всё не по уму делается, а только чтобы людям насолить покрепче, вот сейчас всю ж дорогу перегородили, не проехать вовсе, одни блохи эти железные и скачут, не в обиду тебе, господин стражник, а обычной коляске как проехать? Нет бы ночью, когда Кузня спит, так ведь поди не хотят барышень будить грохотом колёс, а они б соломки подстелили, — тут извозчик засмеялся. Смеялся он так, как могла бы булькать простокваша. Щеглу сделалось противно, он откинулся на спинку скамьи, снова поднял опавший воротник, обнял себя за локти в надежде согреться или хотя бы отгородиться. Он уже жалел, что не окликнул паучьего ездока, но делать было нечего, оставалось только ждать, пока протекут рекой ленивые подводы, везущие снедь и прочие припасы куда-то на дальние склады. Да и всё равно бы ездок не услышал — далеко ведь.

До места добрались, когда начало уже смеркаться, и во многих окнах загорелись огни. Щегол вылез из коляски, размял затёкшие ноги, расправил плечи, и неспешно зашагал ко входу в палаты. Извозчик по дурости подвёз к красному крыльцу, и потому нужно было обогнуть длинное и приземистое крыло, над которым стелился густой дым и пахло жареным мясом с грибами.

Однако возничий и не думал уезжать:

— Эй, господин стражник! — мямлил он. — А денежки ты забыл бедному пареньку за старание, лошадке на проком? Господин стражник, долго ехали, пятнадцать медяков, чтобы было на что выпить, а дашь серебряный, так в ножки поклонюсь...

— Езжай так, — отмахнулся от него Щегол, не замедляя шага, но возничий хлестнул поводьями по конской спине, и лошадка смиренно побрела вперёд, чуть обгоняя Щегла. Парень бормотал и тянул с просительными, тоскливыми звуками в голосе:

— Господин стражник, где ж это видано, чтобы добрый человек доехал, куда сказано, и не заплатил? Как мне и деток кормить? — Щегла передёрнуло, когда он представил, какие детки могут быть у этого парня.

— Простоквашей их корми!

— Господин стражник!..

— Проваливай! — Щегол выхватил саблю и хлёстко, плашмя ударил по конскому крупу, ошпаренная болью кобыла припустила намётом, загрохотали, грозя отвалиться, колёса, и что-то недовольно булькал возница. Денег у Щегла всё равно не было, даже мелкой меди. Пожалуй, нужно взять у Цветлана кошелёк.

Комнатушка его была жарко натоплена, Щегол с некоторым небрежением скинул малиновку — много ли от неё толку, если могут схватить, сковать, увезти на приём к крысе, и даже извозчики, не церемонясь, просят платы? — и распахнул окно, сразу дохнуло вечерним, сгущающимся уже, прохладным уличным воздухом. Щегол побарабанил пальцами по подоконнику, вглядываясь куда-то в сумрак внутреннего двора. Его беспокоила одна мысль — Кузня вовсе незнакома ему, а город этот, похоже, не так гостеприимен и весел, как города обратного берега.

Что говорила Сова? «Мы слепы в своём Гнезде». Мудрая направила его сюда не ради удовольствий или приключений, он должен быть глазами и ушами Гнезда, он должен знать, что происходит в великом городе, а много ли узнаешь, сидя здесь, в комнатушке над дворцовой кухней? Кто такой Дивка Раджевич, почему за один разговор с ним служивые крысы могут утащить в своё логово малиновку? Почему его схватили только теперь, когда угроза нависла тяжёлой тучей? Почему высокомерный Цветлан говорил с ним, и не гнал его, и слушал его советы? Он, Щегол, вызвался служить Гнезду, значит, должен пойти и отыскать ответы на эти вопросы. Правду! А не то, что пожелает рассказать ему Дюж Бивец, заливая лживые слова мёдом лести. Он барабанил пальцами по подоконнику, мысли беспорядочным вихрем кружились в его голове. Наконец, он решился.

В дверь тихонько постучали. Он вздрогнул. Ему вдруг стало страшно, и долгие мгновения ушли на то, чтобы вспомнить, он — вечный среди людей, чьи жизни проносятся и гаснут, как искры на ветру. Ему нечего бояться их.

— Прошу, дверь не заперта, — уверенно сказал он, стыдясь собственного малодушия.

Дверь отворилась, впуская тонкую, высокую тень. Её угловатые, белые руки, будто пытаясь согреться, мгновенно обняли плечи. Это была Олеска. Она заговорила приглушённым голосом, едва не шёпотом:

— Здравствуй, небесный, — она чуть растерялась, не зная, как приветствовать его. — Я хотела спросить тебя, как ты здесь? Кузня сейчас не та, что раньше, её будто лихорадит, и меня вместе с нею. Мне снятся дурные сны. Ты видел наш сад? А чертёжные палаты? Наверняка Цветлан не догадался показать тебе их, но он так занят сейчас… — всё это она проговорила так, словно разом выдохнула обрывки сумеречных, спутанных мыслей.

— А завтра отец устроит пир, и там будет играть и петь Гневка Рыжий, — тихо добавила она.

— Гневка Рыжий… — задумчиво повторил Щегол.

— Да, это наш певец. Я говорила тебе небесный, многим нравятся его песни, но я...

— Да-да, я помню, — оборвал её Щегол. — Скажи, Олеска, у тебя ведь есть лютня?

— Лютня? — она вскинула глаза и тут же отвела, будто смутилась. — Но я совсем не умею играть, совсем не так хорошо, как Гневка, а ведь есть игрецы и лучше него...

— Это совершенно неважно, — нетерпеливо сказал Щегол, — ты дашь её мне? Мне нужна лютня.

— Да, небесный, разумеется. Она в моих покоях, — покорно ответила она.

— Пойдём же скорее!

Пройдя переходами и лестницами, через три караула, они оказались в большой, просторной комнате. В ней было прохладно — Олеска не любила жары, но светло от многих свечей. Одна девушка стояла у тонко изукрашенной стойки с разложенной на ней книгой, казалось, она читала ещё за миг до того, как вошли Щегол и Олеска, две других склонились над шитьём и изредка бросали на небесного смешливые взгляды. Рядом с ними на скамейке дожидалось хозяйки отложенное пяльце и корзина с цветными нитками.

Красивая, тонкой работы лютня лежала в дальнем углу, на мягкой подушке. Олеска взяла её с осторожностью, будто ребёнка, чуть задержала в руках, и подала Щеглу. Он осмотрел её, тронул струны — непривычный строй резанул слух, но сам звук был глубоким, сильным.

— Ты сыграешь нам, небесный?

— Нет, не время, — отозвался Щегол, всё ещё задумчиво осматривая лютню, так внимательно, будто собрался её покупать и боялся прогадать с ценой.

— Скажи мне, — вымолвил он, наконец, — что в моём платье может выдать стражника?

Олеска задумалась на мгновение.

— Перевязь, — бойко подметила одна из девушек с шитьём. — Такую только стражники носят.

— И сапоги не так, нужно порты навыпуск, — сказала вторая, прыснула со смеху, и, смущённая, уткнулась в шитьё.

— Они верно говорят, но что ты хочешь? Выйти в город? — догадалась Олеска.

— Да.

— Тогда… — она помедлила. — Сейчас, подожди!

Она удалилась в смежную комнату. Щегол подмигнул хихикнувшим девицам, осторожно отложил лютню и последовал их советам — отстегнул, чуть провозившись с непривычки, перевязь, выпустил порты поверх сапог.

Вскоре Олеска вернулась с серым плащом.

— Вот, примерь. Тебе он будет коротковат, но это ничего.

Щегол накинул плащ. Тот был скроен так, что застёгивался на груди тремя костяными пуговицами, а руки следовало продевать через прорези, так что мягкая серая ткань с меховой оторочкой падала по плечам. Щегол поднял лютню, безотчётно тронул её струны, придирчиво осмотрел себя.

— Что, теперь не похож на стражника?

Олеска покачала головой.

— Отлично, — сказал Щегол, чуть склонил голову в знак благодарности и поспешил прочь из дворца. Опускавшаяся на Кузню ночь только начиналась, только вступала в свои права, но следовало торопиться, и Щегол шёл быстрым шагом, так что отзвуки чеканки кованых сапог гулко раздавались под тяжёлыми каменными сводами.

— Постой, небесный! — окликнула его Олеска. — Постой!

Она подбежала к нему, раскрасневшаяся от быстрого шага:

— Возьми меня с собой! Я нашла подходящее платье, никто не узнает. Мы выйдем с чёрного хода, а отец...

Она, с чуть растрепавшимися волосами, горящими глазами, быстрой, сбивчивой речью, так походила на девочку, что Щегол рассмеялся и ответил:

— Возвращайся к шитью, дитя. Мне нужно спешить, — и зашагал прочь.

— Но постой же!

Но он не оборачивался. Проплутав по хитрым переходам дворца, и дважды заблудившись, Щегол выбрался, наконец, под небо Кузни, где его ждала ясная осенняя ночь. Лютневой игре он выучился там, на обратном берегу, где города залиты солнцем, люди веселы и беззаботны, а море само дарит пропитание и приносит торговые корабли, полные крыс, новостей, дорогих тканей и пряностей.

Щегол не любил подолгу постигать науку, но лютня так забавляла его сама по себе, что игра на ней, пусть и безо всякого умения, доставляла удовольствие, потому Щегол, среди прочих забав, не преминул взять несколько уроков у певца, из первых певцов обратного берега, и учение не пропало даром, струны слушались его касаний, а голос легко находил опору среди разрозненных звуков. В любой харчевне, где люди веселятся и пьют, есть место певцу. Можно сговориться с хозяином, и он накормит сытным ужином и нальёт терпкого сливового вина, если игра развлечёт слушателей. Ни требовать с него другой платы, ни самому потрошить кошелёк в обмен на разные слухи вовсе не следует, рассуждал Щегол. Связи, невидимые нити, туго натянутые между людьми, возникают куда быстрее там, где не звенит ни золото, ни серебро, а деньги — лишь способ добиться нужного и не заводить лишних знакомств. Но что нужно тому, кто послан Гнездом следить за Кузней, послан знать, чем она дышит и как живёт, — что, как не множество невидимых, плотных нитей, протянутых от одного человека к другому? Их нужно различить, научиться следить за ними, вытягивать нужную из клубка. И потому Щегол спешил по улочкам, давно оставив главные площади, он искал места, где бы говорили и пили достаточно, чтобы не обращать на него лишнего внимания, и, кажется, нашёл. Единственный освещённый дом на всей улице, в два потолка, с резным крыльцом. Оттуда доносились шум, крики и запах кислого вина и жареного мяса, а на петлях, над самым входом, гордо покачивалась надпись, гласившая «Выгребная яма».

Щегол открыл дверь, и не видел, как в пролившемся на тёмную мостовую свете скользнула быстрая тень.