Пройтись по саду и назад

— Изумительные сады, не правда ли?

— Весьма изящны, — сдержанно согласился Щегол, со смесью брезгливости и любопытства узнавая во встречном Дивку Раджевича. После прошлой долгой и бессонной ночи, когда уже под утро Щегол напился, наконец, горячим вином с мёдом, и провалился в сон, он проснулся заполдень и, не застав Цветлана, отправился прогуляться по городу, безо всякой цели — куда глаза глядят. Последний, кого он ожидал увидеть среди множества незнакомых лиц, был этот хитрец и пройдоха, однако скука начинала уже одолевать Щегла, и всякое развлечение было в радость. Дивка же говорил, не ожидая ответа:

— Солнце светит сегодня не в пример вчерашнему, ветер тих, птиц слышно — благость одна. В такую погоду только и делать, что гулять, а лишняя суета до добра никогда не доводит, так ли?

Теперь, при свете дня, Щегол мог толком разглядеть обладателя этого ласкового, заговаривающего голоса. Раджевич был невысок и строен, он обладал мягкой, переливающейся походкой и плавными движениями, на небольшом, белом лице с острым носом и тонкими губами, очень подвижные и почти совершенно чёрные глаза смотрелись угольками. Весь он напоминал мелкого и хищного зверька, вроде хорька или горностая, и меховая, лоснящаяся накидка, в которую Раджевич кутался, только усиливала сходство. Он говорил тихо: так, что ещё чуть тише, и вовсе не было бы слышно, — оттого Щегол невольно прислушивался к его словам.

— Давай, стражник, погуляем, поговорим немного. Ведь ты не видел этих садов? Я бегал в них ещё мальчишкой, когда только сюда пускали простой народ — не во всякий день, по одним лишь праздникам, ну или когда сам пробирался, тайком, — это не так уж сложно, если знать лазы. Вон там, видишь, стоит ветла? У самой ограды? Она стара и была стара уже тогда, когда разбивали этот сад и обносили его оградой. Видишь, как пышна до сих пор? Потому, наверное, пожалели старушку и не стали срубать, хотя ограде следовало бы пройти ровно посередине ствола...

Ветла, в самом деле была большой, разросшейся, корявой, с густой, тенистой и седой листвой; видно было как изящная, узорчатая ограда — впрочем, вполне высокая и с зубцами наверху — упиралась в её могучее тело, наполовину врастая в него.

—… а ствол у старушки совсем полый, стоит пустая, как дудка, — продолжал Раджевич, — взрослому не пролезть, а мальцом я нырял в лаз, под корни, в нору, там — с другой стороны, и выбирался с этой. Такую шутку можно было вечером проделать, когда уже смеркается, и новая тень не так заметна среди других теней. Ещё можно пробраться, уцепившись за ветку дуба, он до сих пор ещё стоит там, за прудом и черёмухой. И подумать боюсь, сколько раз мальчишечьи ноги оскальзывались, пробираясь по его ветвям к заветной цели… — голос Дивки сделался мечтательным, он задумался, и замолчал ненадолго. Впрочем, вскоре продолжил: — А теперь, видишь ли, стражник, я открыто вхожу в этот сад, и стражники со мной ласковы, а встречные раскланиваются. Кабы не дела, гулял бы здесь дни напролёт, хотя — вот уж что верно, то верно, — уже не тянет, как раньше! Каждый шаг знаю, каждый поворот тропинки, и сад-то в сущности, невелик, а казался огромным, как целый мир. Тайные встречи, несмелые поцелуи, что и говорить! Теперь мне не найти их в этом саду, стражник, хотя, случается, я нахожу их в иных местах, хе-хех… Видишь, стражник, сколько воспоминаний о прошлых днях, а ведь я ещё совсем не стар, мне тридцать восемь, но Кузня — мой город, я жил в нём, и знаю его жизнь, многие здесь обязаны мне, и я обязан многим: скажи мне, стражник, почему я не знаю тебя? Кто ты такой, и откуда взялся подле первого?

— Кхм… твоё ли дело, Дивка? — ответил Щегол, и подумал тут же, что вышло излишне резко. Сказал бы иначе, да не ожидал вопроса.

— Не моё, Младич, не моё! А ещё не моё в том дело, что тебя вовсе никто не знает, кого ни спрошу, а я спрашивал, поверь мне; а ещё в том нет моего дела, что ты ни Кузни не знаешь, ни службы своей, и на стражника ты совсем не похож. И когда же ты появился, славный? Ровно как искуссный вернулся на этих жутких стрекозах из Гнезда. Ты не небесный ли, Младич? Тогда не обессудь, что не на коленях перед тобой, да ведь, я вижу, ты открываться не хочешь, так что и я с тобой буду как со стражником говорить. Так что, верна моя догадка, стражник?

Щегол замедлил шаг у белой, деревянной скамейки с резной спинкой и гнутыми ножками. По спинке с одного богу, ниспадая, будто складки роскошной парчи, расшитой и разукрашенной, вился хмель, и богатый тёмной зеленью листьев и золотом шишек. Щегол опустился на скамейку, закинул ногу за ногу, взмахом руки пригласил и Раджевича сесть рядом.

— Положим так, — сказал он, наконец, — не будь я небесным, стал бы я оспаривать твои доводы? Зачем? Пусть бы ты и дальше думал, что я прилетел прямиком из гнезда и что я… хм… умею… колдовать, — он неопределённо поводил пальцами в воздухе. — Пусть так. Если ты хочешь от меня услуги, то, небесный я или нет, ты не дождёшься её, если же хочешь сказать, я выслушаю тебя, но тогда уже гадай сам, в чьи уши шепчешь.

Говоря так, Щегол старался держать строгое и чуть раздражённое выражение лица, будто разговор давно наскучил ему, и он сам готов в любое мгновение прекратить и заняться чем-то более приятным, да только не находит извинительного повода. Лукавая улыбка заблуждала по лицу Раджевича, и Щегол не без удовольствия понял, что с этим человеком иначе и не стоило держаться. Вчерашняя усталось отступила вместе с непогодой, и Щегол чувствовал, как к нему возвращается щекотное, радостное чувство тайны, которая так близко, что можно, при известной удаче, протянуть руку и схватить её за прозрачную кисею хвоста, он чувствовал, как сплетается вокруг него паутина, со сладким предвкушением, как учила его Иволга, слышал, как с потрескиванием натягивается лук, как неслышно гудит готовая к полёту стрела, и ждал, когда же пальцы невидимого стрелка разожмутся, и воздух взвоет и засвистит, разрезаемый быстрым полётом. Раджевич заговорил:

— Ты, стражник, наверное, знаком с одним только Цветланом. А то знаешь и самого искусного, да это всё одно, поверь мне. Цветлан — хороший человек, умный, но многого не видит и не понимает. Он похож на мудреца, который знает, что мир устроен таким образом, что солнце встаёт каждый день на востоке, и если однажды солнце встанет на западе, он скорее решит, что глаза обманули его, чем изменит своим представления о мире, хе-хех. Искуссный же — другой человек. Он певец, красавец, для него мечта и красота — единственное, что существует в жизни. Если бы при нём не было Дюжа Бивеца, то, поверь мне, стражник, Широк давно бы погубил себя или Кузню, а то и то и это. Но, видишь, стражник, как славно всё устроилось, что у нас есть и Широк, и Бивец… Но, послушай меня, если они хотят войны с Белым Союзом, это не значит ещё, что вся Кузня хочет её. Спроси ты меня полгода назад, и я сказал бы — да, кузнечники хотят задать Велебору хорошую трёпку! Но сейчас… стражник, ты знаешь, сколько погибло наших? То-то же. Народ устал, да и что воевать-то? Белый союз — те же кузнечники, ничуть не хуже, одно только — у них куда как чаще в каменоломне не железные помощники, а… кхе-хе… двуногие помощники. Только-то! Да ещё их города под одну руку собраны. Тяжеловата рука, это правда, а всё лучше, чем порознь. Вот, возьми нас с Получьем, что далеко ходить? Когда те не открыли бы ворота, держались, так наше подкрепление бы к ночи уже подошло, щёлкнули бы по носу зазнайку Велебора, а так нет — он сам нас вокруг пальца обвёл, такое дело.

— Что, Дивка, хорошо ли тебе Велебор платит?

— А вот это уже, стражник не твоё дело, платит он мне или нет, — рассмеялся в ответ Раджевич. — Зачем мне тебе врать, вот на что ответь? Сними свою малиновку поскорее, пока твоё лицо не запомнили все, кому нужно, да походи по городу, родной мой. Посиди в кабаках, угости добрых граждан пивом, поговори с рабочими, не скупись на слова и серебро, и ты поймёшь, стражник, двух дней хватит, что я тебе не вру. Воевать хочет Широк, слова про свободу и разум и теперь кружат ему голову, воевать хочет Цветлан, но он как пёс верен своему дядьке и ничего друго не видит и не знает. Малиновые, — ты видел ли сам? — озлобленны. Хватают, кого ни попадя, пьют втрое против прежнего, — почему, думаешь? Нелегко им. Хе-хех, то есть, вам, стражник.

— Что же, я услышал тебя, — сказал Щегол, и поднялся, но Раджевич схватил его за рукав, и заговорил быстро-быстро, не открывая углей чёрных глаз от глаз Щегла:

— Послушай меня, небесный, заклинаю, всем, что свято, и не думай, что у меня не осталось ничего святого, послушай меня, я знаю, что вы не защитите Кузню, я знаю, что Соловей уже собрал своих разумников, сунул, как сельдь в бочку, в свою повозку, и дал стрекоча, вы сдадите нас, пташки, а нам нечем больше прикрыться, что бы там ни выдумывал себе Цветлан — гордец, мальчишка! — одного прошу у тебя, небесный...

— Люди смотрят, Раджевич!

—… одного прошу — когда будешь делить мир с Велебором, вспомни про этот сад, про людей, с которыми пил вчера, вспомни, заклинаю тебя! Пусть себе правит Велебор, как вздумается, но не рушит город, не убивает людей, не...

— Я просто стражник, Раджевич, — оборвал его сбивчивую речь Щегол, высвобождая рукав. — Люди смотрят, иди своей дорогой, я понял тебя.

Не оборачиваясь, Щегол зашагал по тропинке, подкованные сапоги клацали по булыжникам или мягко тонули в пружинистом мху, свежий воздух, полный многими запахами прянул в лицо, пахло близкой водой, тяжёлой, набухшей после дождя землёй, щекотал ноздри терпкий запах размокшей коры, свежо и щедро пахло скошенной травой. Щегол сбавил шаг — хватит, зачем спешить. Зевакам, чьи взгляды он поймал на себе, верно, наскучило разглядывать малиновку, их глаза заскользили где-то в неопределённой дали.

— Что угодно, господа? — послышался в отдалении голос Раджевича.

Что-то пробубнили в ответ, Щегол не рассышал.

— Ах, вот оно что… — протянул Раджевич. — Извольте.

Щегол невольно обернулся — рядом с Дивкой, крепко держа его под руки, стояли двое из тех, любопытствующих. В это же мгновение он почувствовал, как его локоть сжала железная хватка.

— Что такое? — спросил он; получилось надменно и удивлённо.

Его сильно, не высвободиться, держал под правую руку крепкий мужчина с низким лбом и мелкими глазами.

— Пусти, образина! — рявкнул Щегол, но тут же удар под рёбра согнул его пополам.

Стоящий рядом маленький и сухонький старичок сказал задумчиво:

— Слушай, так может этого не брать? Нет на него приказа, кто такой, вообще не знаю.

— Как не брать? — ответила образина. — Сдурел? Он с предателем ворковал, сам же видел.

— Оно верно, — отвечал старичок, — но мало ли кто говорит? А если с тобой бы этот поговорить захотел? Ухватил бы за рукав и тараторил, а?

— Тьфу ты, старик, не видишь? На нём малиновка! — сипела в ответ образина. — Ты его знаешь, скажи? И я не знаю. С чего это тогда на нём вдруг малиновка, а?

— Пусти, тебе говорят! — взвился Щегол. — Не видишь, кого схватил?

— Ты, паренёк, не бузи, будет, — в первый раз обратился к нему старик. — Тебя когда спросят, тогда и говори.

И продолжил, отвечая уже образине:

— Что мне, каждого стражника в лицо помнить? Война многих повыбила. Может, новый.

— Тем более, — буркнуло в ответ. — Только малиновку надел и сразу с этим голубем ворковать, а?

— Вот, верно говоришь, — отвечал старичок. — А ещё дурнем слывёшь. Ладно-ладно, не скалься. Бери его. А ты, паренёк, иди, куда велят, там разберёмся. Уважь старика, сходи, если ты чистенький, так и пойдёшь сразу куда шёл, мы тебе и наливочки на дорожку нальём, э? Поди-поди.

Щегол пожал плечами.

— Вот и славно, родной, вот и славно. Веди его.

Так же под руку, не разжимая нечеловечески крепкой хватки, сопя под ухом и дыша луком, образина быстро вывела Щегла из сада. Держал осторожно, не слишком заметно: попадающиеся встречные, завидев малиновку, чуть кланялись, как и прежде, и только на двух лицах Щегол заметил кривую и лукавую усмешку. Старичок семенил следом. Прошли ещё чуть, у ограды сада стояла упряжка с крытым кузовком вовсе без окон. Образина распахнула дверь, та железно лязгнула. Толкнули в спину, Щегол не устоял на ногах, и упал в тёмное нутро возка. Поднялся на руках, тряхнул головой, и тут же почувствовал, как по рукам порхают тонкие, холодные пальцы. Лязгнуло, щёлкнуло, холодное железо обняло запястья.

— Ничего-ничего, сам ведь знаешь порядок, милок? Так оно спокойнее. Посидишь пока. Можешь разговор с тем голубем докончить, — сказал старичок и юркнул в дверь. Та хлопнула, оставляя Щегла в полной темноте.

— Ну что, небесный, хе-хех, — послышался знакомый голос, — недалеко улетел? Не ожидал я, честно скажу, но так и лучше, пусть. А слова мои помни, ты мне обещался...