ЛАРЬ 3 КЛУБОК 9

КЛУБОК 9

Недели за две до той самой купальской ночи в Еменце разворачивался ежегодный торг. Каждый раз народу для такого небольшого печища собиралось очень много. Вроде и Полоцк недалеко, и место не ахти какое, а съезжалось на местный кирмаш чуть ли не полмира. Везли, несли, волокли все и отовсюду. Еще с рассвета торгового дня тянулись лесными тропами обозы. Казалось, что все это многолюдье весь год пряталось где-то рядом в кустах или меж деревьев вблизи печищ, а теперь, услышав клич, спешит на торг.

В страшной толчее и гомоне Еменецкого торга легко было затеряться любому человеку, но только не одинокому казаку из веров по имени Чабор. Ему и надо было всего лишь разведать обстановку да раздобыть поесть. Чего безобиднее? Но только чудом он вернулся живым и здоровым обратно в лес, к Тарине и Водару.

Благодаря одежде, подаренной Маклаем, Чабор не отличался от окружающих. Речь его была учтивой, а цена, которую он соглашался платить за нужный товар, высокой. Тем сильнее было недоумение молодого витязя по поводу раздражения торговцев. Вер едва унес ноги от неприятностей.

Словно волк, осторожно пробирался он лесной чащей подальше от торжища и пытался понять, что же все-таки там произошло? Конечно, язык веров и кривичей заметно отличается, может быть, он ненароком сказал что-нибудь обидное? «Да ведь я не успел еще и рот открыть, а этот лысый, что продавал хлеб, взбеленился, и народ, глядя на это, грозно двинулся на меня! Пришлось дать деру — не мечом же размахивать на торжище».

Правы были Сверамор и Маклай. Веров тут не жалуют, и, похоже, судьба Чабора, за которой послал его сюда Вершина, — умереть в полоцких лесах либо от голода, либо от каких-нибудь неизвестных ягод…

— Ну что? — лениво спросил сайвок, щурясь от солнечного света. — По всему видать, глухо, как в протравном колодце? Купить не сподобился, так хотя бы украл краюху… Это ж надо, с полной мошной, а пришел пустой. Знал бы Маклай, ни за что бы не заплатил тебе за ратный труд.

Чабор, покраснев, молча присел рядом со спутниками, мирно отдыхающими посреди широкой лесной поляны. Он бережно вынул из-за пазухи ароматную свежую ватрушку и положил ее перед спящей Тариной.

— Ой, умру, — откинувшись на спину, рассмеялся сайвок, — что делается, люди! Чабор ватрушку спер!

Царевна открыла глаза. Дразнящий запах свежей сдобы вырвал ее из цепких лап тяжелого сна. Она присела, поднесла ватрушку к лицу, вдохнула сладкий аромат, после чего разломила угощение на три части.

— Куда? — возмутился сайвок, — он пока нес, с десяток таких ватрушек умял, а то и больше. Гляди, гляди, как краснеет!

— Ну, коротконогий, — вскочил в злобе Чабор, силясь схватить улепетывающего от греха подальше сайвока. — Погоди же, доберусь я до твоего языка, не пощажу!

— Ага! — отозвался из кустов отбежавший на порядочное расстояние малыш, которому все же слегка прилетело от Чабора. — О желудке моем ты уже позаботился, спасибо, теперь за язык хочешь взяться? Знай же, похититель сладких ватрушек, чтобы привязать мой язык, нужна еда, много еды. Тогда я буду нем как рыба!

— Зря ты, — вступилась царевна, — больно же ему, бедному.

— Было бы больно, молчал бы, — усаживаясь, пробурчал Лесной. — Другой раз сам за едой пойдешь, …слышишь?!

— Слышу, — как ни в чем не бывало отозвался сайвок уже в трех шагах за спиной, на ходу отряхивая от земли какие-то бледно-розовые корни. — На-ка вот, почисти, кормилец, — улыбнулся он, бросая земные дары к ногам Чабора. — Правда, от них спать потом будет охота, но все же еда и не дичь. Мне от мяса уже кусаться охота.

Добытые сайвоком корешки оказались приятными на вкус, и вся честная компания, улыбаясь, с шумным хрустом слопала их без остатка. Сонливость не пугала. День долог, идти пока некуда, почему бы не вздремнуть?

Что за корни приволок сайвок, Чабор не знал, однако, пока он спал, где-то далеко в его голове мелькала мысль о том, чтобы после пробуждения малорослому непременно отвесить оплеуху, ведь какой только дури ему не снилось! То какие-то черти скакали по лесам и полям верхом друг на друге. Затем злосчастный торг, и опять все те же черти, только уже на шеях у торгующих и покупающих. Невидимые для людей, сидят себе на них верхом и хохочут так, что аж животы трещат. То закроют людям глаза, стащат чего с телеги, спрячут, а люди звереют, друг на друга чуть не с вилами кидаются. Чертям только того и надо — ну смеяться…

А вот появилась и лесная поляна, что дала им приют на время дневного отдыха. Далеко-далеко слышался чей-то голос, заунывно и протяжно повествующий что-то о вечных лесных болотах и о могучих воинах, что спят-де пред ликом деревьев, и хранит их крепкий сон до срока высокий старик с дубовой клюкой.

— …он строго и властно ведет свой дозор, — монотонно пел неведомый голос, —

Живущий и ныне — Хозяин Бор.

Людей сторонится, задумчив, богат,

Как скажет, так будет, пути нет назад…

И вдруг из лесной чащи появился седобородый Старец. Опираясь на причудливый длинный посох, он неторопливо отмерял шаги по невесомому облаку, укрывавшему землю. На плече его сидел белый филин.

— Куда твой путь, мудрый старец? — замечая, что старик обходит поляну стороной, в такт мелодии неожиданно для себя самого спросил Чабор.

Старец остановился. Плывшее у ног старика облако медленно расползлось по всей поляне. Чабор дивился тому, что уснул-то он днем, а в его сне стояла глубокая ночь. И в темном звездном небе, заливая поляну мягким серебряным светом, висело большое яблоко полной луны.

Старец приблизился. Лесной поднялся ему навстречу во весь свой рост, однако чудо-дед был ничуть не ниже молодого вера. Два бледно-зеленых огонька колдовских глаз тускло светились на темном лике ночного гостя:

— Своего пути не ведаешь, а спрашиваешь о моем?

Чабор молчал.

— Кто знает, — продолжал Хозяин Бор, — не пересекись наши пути сегодня, не позови ты меня, не заметь… что бы ждало тебя завтра? Однако же сотворилось сие, знать, время нас свело, и это есть благо. Пришла, наконец, пора очистить наш Берецкий лес от Дикого.

Это его дело — твоя недоля в земле Полоцкой. Живет он как Темный Кощей, чадящий мерзким смрадом! Как злой мор, ставит отметины на телах и душах живущих, не дает покоя усопшим. Он твой враг, смертельный соперник, потому что в тебе его смерть. Будет он искать пути погубить тебя, пока в силах сам и его страшное войско. Могуч тот колдун: в его власти обуздать время. А коли возьмет его в свои руки, то долго еще нашу землю будет бить лихоманкой безверия.

Тебе, вой, один путь назначен прежде других дорог. Ты и лесной Дух, что давно живет с тобой рядом малорослым сайвоком, — ранее наказа царя о его дочери должны выполнить свой Урок. Пока жив колдун, каждый сук, каждая ветка, каждый пень станет тебе врагом на этой земле. Трудно тебе придется. Рубить и драться ты обучен, а вот думать… Время покажет.

Не верь никому, кто тут живет и отмечен кощеевым пятном. Не зрит его, пятно это, око людское, но для тебя оно открыто. У тебя есть Перст Перунов, меч волшбы великой, он способен распознавать все недоброе. И я, как смогу, дам тебе помощь.

У тебя с собой костяшка чародея, она приведет тебя к нему. Это часть его самого сильного оберега, она вязана-низана тремя узлами. Великий ведун заговорил те узлы, чтоб до поры лишить знак кощея Темной силы и тебя от его чар защитить. Пришло время те узлы не рубить, но развязать.

Костяшку эту носи вместе со своими оберегами. Здесь власть колдуна, и она без змеиных узлов тебе верней кольчуги служить будет. Любой, кто состоит во власти берецкого кощея, в тебе узрит его часть и признает тебя за своего, но запомни — только тебя, так что береги своих подорожников пуще себя самого. И им недоля твоя достанется, слышишь? Большая недоля, коль не уследишь за ними.

Твой путь теперь к Берецкому лесу. В том пути будет тебе помощь от берега да береговой, от нее да болотника — они сами тебя сыщут.

Подберешься близко к колдуну — так, что дышать станет невмочь — костяшку спрячь в рот. Помни: это смерть всего живого — часть твоего заклятого врага, и с ней во рту ты и сам узнаешь его Темную суть. Поскольку в костяшке хоть и в малой доле, а есть сам кощей, то самого себя он до поры ни видеть, ни бить не станет. Но как только ты справишься с Темными чарами, тотчас выплюнь эту чертовщину.

До того же времени не спи, не ешь, не пей, береги своих спутников, ведь все кощеево царство поднимется на вас. Не тяни, помни и о том, что чем скорее с Диким покончишь, тем скорее с друзьями уйдешь из этих мест, а уходить вам обязательно надо. Не будет вам здесь житья.

Уйдешь с болотником. Он и тебя спрячет, и спутников твоих — коли смерть всех вас раньше того не спрячет. Иди же, вой!

Дед ударил в землю клюкой и исчез, лишь блеснула черная спина ужа где-то в высокой траве. Чабор огляделся. Стояло раннее утро, было совсем светло, и вовсю щебетали лесные птицы. Костер, что разожгли еще вчера, до сих пор горел, хоть за все время, проведенное со стариком в видении ли, во сне, никто и поленца в него не подбросил, ведь Водар и Тара все еще спали.

Чабор мысленно поблагодарил старика за заботу, подсел к сайвоку и толкнул его в бок:

— Вставай, лесной Дух, вернее, олух. Время!

Водар лениво потер глаза и непонимающе посмотрел на своего друга.

Тарина, услышав шум, проснулась сама. Спутники стали быстро собираться. Лесной по недавнему наставлению Хозяина Бора развязал узлы Вершины на маленьком клубке, внутри которого была костяшка Поклада. Он вложил ее в мешочек с оберегами, висящий у него на груди, и крепко завязал кожаные тесемки.

Они погасили костер и спешно отправились в лес.

Стояла теплая непроглядная ночь, сотканная из тысяч звуков и запахов, которые становились ярче и острее в этом непроглядном мраке. Неясные силуэты, рождаемые светом полной луны, что пробивался сквозь густую листву, сливались с деревьями или растворялись, образуя на земле странные тени.

Мир был во власти сказок и загадок. Его наполняли странные вопросы, на которые не нужны были ответы. И в этой удивительной игре теней и тайн и заключался смысл такой странной штуки, как жизнь. Она многорука и безлика: никто не видел ее настоящего лица. Умело меняя маски, она прячет свои многочисленные руки за спину, поочередно доставая их и протягивая людям подарки.

Можно принять предложенное или отказаться от него, но будет ли второй шанс получить то, что сейчас кажется ненужным? Да и Жизнь все равно всучит тебе то, что положено, потому что сама Судьба вкладывает ей в руки эти «подарочки» в тот момент, когда они спрятаны у нее за спиной. А может быть, там, за спиной, ладони рук Жизни пусты, и Судьба кладет в них только Божественный Свет? Это мы, близоруко щурясь, видим в протянутых ладонях радость или горе, неприятности или удачу, верность или предательство… или счастье.

Счастье. Счастлив, наверное, тот, кому жизнь, измучив его изрядно ожиданием, протягивает только одну руку — ту, в которой любовь. Она как тонкая свеча. Недолгий век ее сладок. Тает воск, горит огонь — ты смотришь на него, вдыхая счастье полной грудью. Но думаешь ли о том, что спрятанные за спиной руки твоей жизни уже хранят для тебя множество сюрпризов? Погаснет огонь любви, и никто не знает, что вручит тебе Судьба, собиравшая твой скарб в краткий миг безрассудного счастья.

Где-то невдалеке хрустнули ветки. Берег оторвался от высоких дум, навеянных теплой ночью, и нащупал за спиной колчан со стрелами.

— Идет, — тихо шепнул волхв. — Давай прощаться.

— Я пойду с тобой, — решительно сказал княжеский гридень, пристраивая на тугой лук стрелу и вглядываясь в сырой мрак ночи. — Ведь того злыдня все же я подстрелил, а вдруг что! И вообще, мне тут без тебя и Дарьи делать нечего: все одно, сейчас или после уйду…

Не дает мне покоя тот княжий человек. Не догадался бы я сам, что подослали его с черным умыслом — тебя убить. Хороши дела, ничего не скажешь. Так что, Ортай, вы с Дарьей уйдете, а мне достанется и за дружбу с волхвом, и за прочее. Пока еще не сильно заелись с князем, уйдем по-хорошему, схоронимся у дрягвичей, у твоих родственников, авось не предадут… На болотах нас тяжко будет отыскать.

— Эхе-хе, — вздохнул волхв, — подумай хорошенько, Берег. Я-то, считай, всю жизнь, как ветер, по миру болтаюсь, а ты?

— Все решено, Ортай, не отговаривай.

— Ну, так тому и быть, — волхв кинул за спину дорожную полотняную торбу. — Теперь бы только дело завершить. Хозяин леса Бор говорил, что Огонь Сварога вскоре придет в эти земли. Станет делить людей и нелюдей и не свернет с намеченного пути.

— Эх, — бурчал Берег, вглядываясь во мрак окружающего леса, — обрадовал! Пусть бы этот Хозяин лучше вывел тех веров к нам. Стращать бурей не больно-то умно, а вот помощь бы нам не помешала.

— Ты не меряй своим аршином мерки Духов. А про подмогу я тебе так скажу: будь уверен, не их к нам, так нас к ним Дух непременно выведет.

— Хорошо бы…

— Тихо! Слышишь?

— Слышу.

— Никак двое идут?

— Двое. Ох, Ортай, как бы нам и еще пару княжьих людей не пришлось на тот свет отправить.

Берег поднял лук и стал целиться в сторону звука. Что-то захлопало, будто ночная птица встрепенулась. То был условный знак Дарьи. Волхв негромко зацокал в ответ. Вскоре из лесного мрака появились два силуэта. Дарью Берег узнал легко, поэтому опустил лук, вышел из чащи на лесную дорогу и махнул рукой.

Сестра, приблизившись, тихо проговорила:

— Это мы.

— Мы? — отозвался удивленный волхв. — Ты бы еще половину Слободы привела прощаться.

— А прощаться никто и не будет, если, конечно, ты меня не собираешься здесь бросить. Всенежа пойдет с нами.

— Всенежа?! — будто Змей Горыныч, зашипел Берег.

— Что сестра, что брат, два зуба — один ухват, — ругнулся Волхв, забросил на плечо в компанию к своей торбе увесистый узел любимой и медленно зашагал по лесной дороге. Дарья же взяла за руку тихоню Всенежу и поволокла ее следом за Ортаем.

— Куда ж мы теперь, каханик? — догоняя любимого, сладко запела ему на ухо сестра Берега.

— В Берецкий лес, на именины к кощею!