ЛАРЬ 2 КЛУБОК 9

КЛУБОК 9

Долго ли, коротко — солнце к вечеру. Добрались они до Ложковой гати, оставили у нее коней, четверых дружинников и скрытно по Клаевой низине отправились к лесу.

На поверку путь оказался недолгим. Как стемнело, стали на ночлег, а с рассветом, едва успели углубиться в непроходимый Берецкий лес, проводник откланялся, взял обещанную мошну с деньгами и указал на поросший серым мхом бугор.

Непрошеные гости колдуна, осмотревшись, тут же отправились к неприметному жилищу. Шли, не таясь, звучно шагая по сухим веткам, густо устилающим сырую землю низменного леса.

Колдун и карлик встретили их у входа. Гости, поняв, что их ждали, остановились и настороженно поприветствовали хозяев. Берецкий колдун, опираясь на свою чудную клюку, грозно посмотрел на незваных гостей и звучно спросил, даже не желая узнать, кто и зачем к нему пожаловал:

— Стоило ли попусту тащиться в такую даль?

Его голос звучал властно и, как показалось гостям, даже с угрозой.

— Не ко времени вы. Сказано же было: занят я сейчас. Только закончен постриг, дел много, идите туда, откуда явились!

— Не больно ты приветлив, — возмутился один из гостей. — Поди и не понял, с кем разговариваешь? Перед тобой боярин Всемил, — воин указал на молодого, богато одетого вельможу, — так что будь учтив. То место, где ты обосновался, — его земли, поэтому не болтай лишнего, дед, коль дорожишь своей шкурой!

— Шкурой? — Старик страшно оскалился. — Что ж ей дорожить? В миру, — добавил он двусмысленно, — бывает так, что и сам уж хотел бы с ней расстаться, да не можешь. — Колдун злобно сверкнул из-под капюшона черными глазами.

Молодой боярин, не желая ссоры, сам вступил в разговор:

— Псор еще молод и горяч, не сердись на него, колдун. Князь Владимир послал меня за тобой. Что тебе за жизнь здесь, в лесу, меж пней да коряг? Князь даст дом, землю, людей, золота сколько надо.

— А что взамен? — выглянул из-за спины колдуна ужасный карлик.

Всемил замолчал. Странное ощущение незримой угрозы, исходившей от худого, согбенного старца, многократно усилилось.

— Взамен, — ответил сам Поклад, — светлый князь хочет, чтобы я стал ему служить! Назовет меня помощником, гостем, кем угодно, но на деле слугой ему буду. — Листья задрожали на уродливых осинах. — Не бывать этому! Знаешь, Сглаз, а проводи-ка ты их по-своему, разговор окончен. Я же говорил тебе, боярин, зря ты сюда пришел.

Владимиру же передай, чтоб и не думал искать меня со своими воями, не то такое с ними сотворю! Силу мою скоро узнает — через тебя. Надо чего — пусть сам приходит, а приведешь его… ты! — колдун повернулся и указал сухим когтистым пальцем на второго спутника боярина. — У тебя, видать, ума побольше, да и язык покороче. Только по своей воле, без князя, лучше меня не ищи. Ну, об этом и говорить не стоило. Скоро ты и под страхом смерти не захочешь ступить в этот лес. Иди-ка ты, молодец, они тебя догонят.

Берег — так звали воина — покосился на своих спутников, стоящих недвижимо и не мигая смотрящих в змеиные глаза страшного карлика. И будто кто-то невидимый толкнул его в спину…

Очнулся Берег только тогда, когда ударил ему в глаза ослепительный солнечный свет, что лился на утопающую в зелени Клаеву низину.

У того большого муравейника вошли в лес сильные, уверенные в себе воины. Теперь молодой княжеский гридень чувствовал себя ребенком, проснувшимся от ночного кошмара в огромном и пустом доме. Ему хотелось вскочить и бежать сломя голову! Где же Всемил и Псор?

Берег выбрался на солнечный свет. Тень леса хранила в себе угрозу страшного колдовства. Он почти не надеялся увидеть своих спутников живыми и невредимыми, поэтому был несказанно удивлен, когда они вскоре вышли из злополучного леса безмерно веселыми. Всемил хохотал до слез, да и боярин взахлеб заливался странным смехом.

Заметив Берега, Псор подошел к нему и хлопнул по плечу:

— Что, тебя за нами послали? Напрасно. Что ж вы думаете, что мы уж и со стариком не справимся?

Продолжая необъяснимо смеяться — над любыми глупостями, они направились в сторону гати к оставленному отряду. Едва только необъяснимое веселье прекращалось, Псор говорил Берегу что-то вроде:

— Идем, брат. На гати, поди, и кони заждались, и хлопцы передрались.

И они снова начинали смеяться, и снова до слез…

К ночи добрались до Ложковой гати. Четверо дружинников так же, как и Берег, с тревогой отнеслись к дурацкому смеху боярина и Псора. Ужинали молча, переглядываясь и косясь на беснующуюся парочку. К ночи с горем пополам уснули.

Глубоко заполночь всех разбудил дежуривший у огня Игорь — юноша с девичьим лицом и высоким, детским голосом:

— Вставайте, беда!

Княжьи дружинники, приученные к ночным тревогам, быстро подхватились. Они обступили кольцом лежащих рядом Псора и боярина. Всемил выгибался всем телом, стонал. С дружинником тоже творилось что-то неладное.

Берег принес от костра горящую головешку. Блики огня выхватили из мрака перекошенное болью лицо боярина и изуродованного неведомым недугом Псора. Кожа на его лице и руках покрылась коростой, бородавками и пятнами.

Под утро, наскоро собравшись, дружинники тронулись в путь. Псора и боярина везли в настиле, сооруженном на спинах коней. Всемил кое-как пришел в себя, хотя по-прежнему продолжал жаловаться на боль во всем теле, головокружение и тошноту. Псор же был совсем плох. На него старались даже не смотреть, уж больно страшен он стал.

Через два дня добрались до Слободы. Боярина и то, во что превратился Псор за время пути, отвезли в отдельный дом на окраине. Утром следующего дня приехал сам Владимир и тут же призвал к себе Берега.

Измученный за ночь проклятиями родственников Всемила и Псора, Берег явился к князю без промедления. Терпеливо храня до сей поры молчание о том, что произошло в лесу у колдуна, тут он сходу выложил все, что видел и слышал.

Владимир и верил, и не верил Берегу. Слухи о могуществе колдуна из Берецкого леса уже долетали до него, потому и снарядил князь к нему такую представительную делегацию. Но слухи слухами, а теперь и его коснулось. Молодой Всемил — лучший из его сподвижников, расторопный, сообразительный. Самые темные дела доверял ему князь, кому ж еще было ехать на беседу к колдуну?

Слушая рассказ своего гридня, князь медленно ходил по комнате. Когда же Берег закончил, князь погрузился в раздумья, а потом вдруг крикнул:

— Стража!

На зов явился здоровенный четник с черной, широкой, как лопата, бородой.

— Беги к Милодуху, — приказал князь, — у него под замком сидит Ортай — волхв полешуцкий. Может, живой еще, ведь только-только отловили. Бери того волхва и тащи сюда, коли есть еще кого тащить.

Стражник поклонился и исчез за дверью, а князь, то и дело бросая беспокойные взгляды в окно, снова принялся отмерять шаги по толстым доскам скобленого пола.

Берег, долго молча сидевший на лавке у печи, осмелился нарушить зловещую тишину.

— Из каких это полешуков? — спросил он.

— Из самых что ни на есть, — неохотно ответил князь, — дрягвичский. Ух, и наглый. Казнить бы, да все не придумаю как. Упирается, я, мол, не волхв, только в учениках у Ладимира ходил.

— Да уж, — тяжело вздохнул Берег, — вот и еще один в Берецком лесу объявился. Одни напасти от них.

Владимир, выныривая из своих невеселых мыслей, вяло отмахнулся.

— Берецкий-то? Нет, этот не полешук. Говорят, что он из веров. Только странно, что, как ты говоришь, сер он ликом своим, будто хазарин. — Князь снова задумался. — Веры не мешают крови с инородцами[1], хотя…

Дрягвичских волхвов, — князь, щурясь на свет, кивнул в сторону окна, — сейчас вот приволокут одного, — сколько ни били от Полоцка до Киева, а пока еще не выбили. И на кол сажали, и жгли, ныне же вовсе половиним, а все равно хоть один да объявится где-нибудь… Я уж начинаю думать, что каждый полешук — волхв. Вот где заноза так заноза. Как из леса — не сомневайся: день-два обживется, и давай народ жизни учить, князя дурными словами поносить.

В дверь тяжело постучали.

— Ну, что там? — отозвался Владимир.

Заглянул чернобородый:

— Княже, куда полешука этого?

— Сюда, — нервно выдохнул князь, усаживаясь на высокий стул — посаду. В воздухе проявился бражный перегар, исходивший от некопного[2].

Чернобородый и другой страж — помоложе, втащили в комнату какого-то человека. Среднего роста мужик, лет сорока, насколько можно было рассмотреть за потеками крови да синяками. Берег никогда раньше живьем волхвов не видел. Нынешний владыка давно начал отваживать их от этих мест. А какая там от них угроза или беда?

— Что маешься, князь? — спросил волхв, до сих пор не сломленный пытками и порубом[3]. — Видать, надоело тебе меня с собой таскать, решил поразвлечься?

— Видал? — кивнул Берегу князь. — Я же говорил — наглец! Мало тебе было, Ортай? Видно, загоилось, раз снова под щипцы просишься?

— Да где уж, — понуро отозвался мужик, — дашь ты загоиться, как же. Вот уж правду говорят: «Нет хуже полона, чем у брата в работниках». Нет больше сил, — прошипел в злобе волхв, — терпеть от вас, соседушки.

— Кто это тут соседушки? — начинал выходить из себя князь. — Хозяева! Ортай, мы всегда были тут хозяева. Это вы теперь нам соседушки, вроде крыс: зашились по углам и творите шкоду, где только можно.

Волхв вздохнул:

— Мы на своей земле, князь. Что хотим, то и творим. Что б ты делал, если б в твоем доме верховодил чужак? Мы все теряем: дома, землю, волю, жен, детей! И с чего б тогда не шкодить, коли твое забирают?

Владимир встал, подошел к пленнику и с размаху ударил того по лицу.

— Закрой рот! — крикнул он. — Когда мой отец шел на Саркел, сильно он маялся от того, что пожег хазарские дома? Маялся ли он, когда вернул долг Константинополю полонными хазарами? Брал золото, а вернул рабами, свою вотчину не грабил. Вот князь! Может, должон был спросить, желают ли они в полон али нет? Пришел, победил и сделал так, как желал. И я так же, как отец, пришел, победил и делаю все, как мне надобно.

Волю у них отбирают. Да на кой она тебе? Покоритесь и живите мирно. Мне дел больше нет, как с полочанами и дрягвичами воевать. Что тебе, дань в один с десяти мешков со двора — убыль?

— То безволье, — сплюнул кровяной сгусток себе под ноги волхв. — Хочу — даю тот мешок, хочу — нет. Могу и два мешка дать, но — по своей воле. Да и к отцу ты не равняйся. Он ворогов хазарских и к крыльцу своему не подпускал, а ты их уж и за стол с собой приглашаешь, совет от них берешь. А все потому, что сам по крови… серый.

— Заткнись! — снова замахнулся князь, но почему-то опустил руку, вернулся к посаде и сел. — Ортай, — Владимир вдруг сменил тон, — а вот дай я тебе волю, интересно, что бы ты с ней делал?

Волхв поднял голову и настороженно посмотрел в глаза князя. Не уловив в фиолетово-красном от пьянок лике ни насмешки, ни правды, Ортай перевел взгляд на Берега. У того мурашки по спине пробежали. Берег вдруг ощутил всю боль того, что этот полешук назвал безвольем.

— Отвечай, Ортай, — напирал князь, — на кой тебе воля?

— Воля? — переспросил волхв. — Ты можешь делать со мной все, что хочешь — убей, на кол сажай, но прежде дай волю. Я родился вольным и умереть хочу вольным. Так даже лучше — дай волю и сразу вели убить.

— Зачем? — удивился князь. — Тебе нужна воля только для того, чтобы умереть?

— Отпустишь ты — полонит другой. Много вас тут, а помереть вольным — большое дело.

— Так не годится, — князь развел руками и с досады хлопнул себя по худым ляжкам. — Ты ведь знаешь, что без услуги я тебе воли не дам, а если будешь знать, что все равно помрешь, сделаешь дело лишь бы как. Нет уж, давай сговоримся. Я тебе дам волю, а ты взамен этого в короткий срок выходишь двух моих воинов.

— Князь, князь, — с укором покачал головой Ортай, — как гонять и бить, будто зверей, от Киева до Литвов — так волхвов, а как выходить кого — опять волхвы. Неужто думаешь, что кто-то станет тебе помогать? Да и не волхв я вовсе, говорил же.

Владимир пропустил мимо ушей последние слова полешука.

— Я ведь даю хорошую цену, — продолжал он, — ты же сам говорил, что воля — дело большое.

— Что мне воля, когда, куда ни кинься, опять поймают и к тебе же приведут. Мне б такую волю, чтоб среди людей жить и вольным быть.

— Торгуешься? Думаешь охранную грамоту себе выхлопотать? Это дело не плевое, надо согласить с боярами да епископом.

— А и двоих выходить не пустяк! Я ведь их еще и не видел. Может так статься, что они безнадеги, и тогда моя воля… В общем, мне уж либо смерть, либо воля с охранной грамотой.

— Добро, волхв, — сказал по долгом раздумье Владимир. — Как только Псор и Всемил встанут на ноги, дам тебе вольную с охранной грамотой. Будешь вольным от податей, но не от законов, учти! Как липа отцветет, поеду в Киев. Всемил должен быть со мной, живым и здоровым. Смотри, Ортай, без всякого там. Чуть что — на том свете найду, ты меня знаешь.

Берег, ты свидетель, княжеское слово даю, что выполню обещанное, — князь по старинке поднял правую руку ладонью вперед.

Через месяц зацвела липа. За все это время Ортай лишь четырежды выходил из Слободы в лес, за корешками да травами. Из дома, где находились Всемил и Псор, волхв выходил немногим чаще. В дом никого не пускали, да никто особенно туда и не совался.

Обозленные бояре ходили к князю жаловаться на Берега, требовали наказать его за скрытность, за то, что странным образом уцелел там, где пострадали их сердешные родичи. Владимир молча выслушивал их, но ничего не предпринимал. Он знал, о чем те пекутся.

Стоило заболеть молодому ли, старому, так, чтоб с постели недельку не вставал, находились родичи, которые в нем души не чаяли. Чем богаче больной, тем неожиданнее и сильнее его любили и ценили. Готовы были и… похоронить за свои деньги, лишь бы разделить твои. Псор и боярин Всемил уж долго болтались меж небом и землей, и родственники начали заметно нервничать. На Владимира жаловаться некому — выше только боги, поэтому заботу полесского волхва даже не обсуждали. Хоть по приказу князя и перебили тех волхвов видимо-невидимо, а вот пусть поживет один пока, раз сам князь не против.

Вот и шумели родственники, сотрясая воздух и брызгая слюной, понося перед князем недосмотр Берега, из-за которого и маются дорогие их родичи — Всемил и Псор. Однако дурная кровь, разбуженная затянувшейся кончиной прокаженных, вскипала бурно лишь в палатах князя, а за их порогом все стихало.

Встречая Берега, сердобольные бояре опускали глаза. Совестно вроде поносить человека за спиной, да в глаза-то никто не рискнет. Берег удалец такой, что, как говорят, если по лбу кому щелкнет, то и сапоги свалятся.

Вскоре начал отходить цвет липы. Не суждено было сбыться тяжбам боярских родственников. Сдержал волхв свое слово.

Бледное, усталое лицо Всемила светилось улыбкой. За долгое время болезни он впервые вышел во двор. Следом на свет божий, щурясь, появился и Псор. Боярскому сподвижнику от берецкого колдуна серьезно досталось за наглые речи. Его кожа и после лечения сохранила печать изувера в виде безобразных темных пятен и следов кожной коросты. Но это уже был Псор, а не то красное, бесформенное и жуткое существо, которым он был совсем недавно. Теперь-то он понял, что обещал ему колдун, говоря: «бывает, что и сам хотел бы со своей шкурой расстаться, да не можешь». Псор с ужасом вспоминал тот страшный зуд и как призывал он смерть, лишь бы избавиться от проклятья.

Боярин Всемил медленно пересек пустой двор, подошел к волхву и низко поклонился ему до земли. Бледный, измотанный недосыпанием и еще не зажившими собственными ранами Ортай взял его за плечи и принудил подняться.

— Что ты, боярин, не нужно мне того. Ведь не по своей воле лечил тебя, ты знаешь. Вылечить человека — дело доброе, да ведь меж мной и князем торг: «ты мне — я тебе», а это не благо. Так что не прогневайся, боярин.

— Мил человек, — голос Всемила дрожал от нахлынувшего волнения, — что бы ты ни говорил, а я до конца своих дней буду тебе благодарен. Ты вытянул меня не токмо из лап хворобы, а из тьмы жуткой, и я этого не забуду. Запомни: мой дом для тебя всегда открыт, и нет мне ныне важнее дела, чем твое. Ты не просто спас меня и Псора. Я словно заново родился, понимаешь?

Волхв опустил взгляд.

— Успокойся, боярин, успокойся! — куда-то в сторону сказал он. — Я ведь ничего особенного не сделал. Только поднял тебя на ноги, а ныне сам себя строй… как дом. Выстроишь правильно — будет тот дом стоять, а нет — рухнет. Тебя это касается тоже, воин, — волхв обратился к Псору. — Нелегко тебе будет жить. Черный колдун связал твое «Аз[4]» с хворью. На твоем лице — печать пекельного мира. Отныне, Псор, ты и твое проклятое Аз неразлучны до тех пор, пока так же, как и боярин, не сотрешь эту печать благими делами своими. То великий труд!

Все те несчастные, кто, как и ты, остановился в шаге от Пекла, барахтаются в огненной реке Чистилища. Из него выход только через страдания, а тако же добрые дела и думы. Только это может сделать тебя прежним. Думы же и дела недобрые призовут к тебе Бога Йаму[5]. А падшему в Пекло не дадут спасения ни Суд Предков, ни всемилостивый бог Удрзец[6]. Обратно из мира Темной Нави выхода нет.

Древние вещают, что где-то над землей парит незримо город демонов, называемый «Золотая Крепость». Дравиды называют ее Хиранья-Пур. Там, в пыточных порубах, содержат все падшие души… — Ортай увидел испуганные глаза воев и опомнился. — Страшно мне, боярин, непростые времена наступили…

Волхв тяжело вздохнул:

— Идите же, скажите князю, что Ортай свое обещание выполнил, теперь его черед.

[1] Инородцы — здесь: люди с кожей не белого цвета.

[2] Некопный князь— не избран Копой или Вече, а принявший звание по наследству.

[3] Подвалом.

[4] «Аз» — образ человека: каждая клетка его тела, и энергетические оболочки этого тела, и духовное, и душевное состояние человека, его мысли, слова и поступки.

[5] Бог смерти Йама.

[6] Бог Удрзец — распределяет души умерших после Суда Предков.