ЛАРЬ 2 "ВЕРШИНА" КЛУБОК 1

— Пресветлый асур, к тебе дочь.

— Которая? — не отрываясь от бересты, присланной из Светлого города, спросил Вулкан.

За спиной Уступа, придверного стражника, появилась Божена. Она безцеремонно вытолкала застывшего у дверей молодца за порог и закрыла за ним дверь.

— Отец, — прозвенел медью ее властный голос, — ты должен наказать Кратора.

Верховный Родомысл веров, чью голову никак не покидали тревожные вести, присланные из Свентограда, наконец оторвал взгляд от рядов чéрт[1] на бересте и удивленно спросил:

— С чего это вдруг?

— Он назвал меня гусыней и выставил с кухни как служанку.

Вулкан вскинул вверх брови:

— Ах, вот ты о чем? А скажи-ка ты мне, дорогая моя дочь, что тебе было делать на дворцовой кухне? Додуматься только!

— Отец, я хотела в День Воина устроить угощение к празднику, — начала оправдываться Божена.

— Угощение?! — вознегодовал асур. — Кухня полдня всякие сладости выготавливала. Четникам[2] — ватрушки да кренделя! Конечно, Кратор рассердился. Что ж он за кметь[3] асура, коли его войско не кормлено? Они при такой кормежке от ветра в поле повалятся. Воину должно есть, пока есть, а в праздник еще и пить, кому не бдить, а ты?.. Жаль, меня там, на кухне, не было, и я бы добавил тебе за старания!

— Пусть я не права, — нехотя признала ошибку Божена, — но нельзя же как служанку. Я ведь…

— Хорошо, хорошо, — не дал ей договорить отец, в глубине души смеясь над выходкой дочери. — Я поговорю с ним.

— А он еще и позавчера меня обидел, этот медведь!

— Не хочу даже слушать, — отмахнулся асур. — Вот отдам тебя за него замуж, сразу помиритесь.

— Замуж?! За Кратора?! — вытянув лицо, возопила царевна. — Да скорее я… — она вдруг села на ступеньку у трона и, уткнувшись в ладони, расплакалась.

Тут надо сказать, что родомысла Вулкана никто, ничто и никогда не могло напугать, разве что только это. Он сорвался с места, обнял Божену и принялся утирать ей слезы.

В дверь тронного зала снова постучали. Царь Родов веров вздохнул, поцеловал дочь, быстро взобрался на трон и спросил нарочито лениво, будто сидел здесь, не вставая, целый день:

— Что еще?

Дверь распахнулась, вошел придверный.

— Пресветлый асур, к тебе дочь!

Он сделал шаг в сторону, пропуская в зал Мирославу, вторую дочь Вулкана. Едва она вошла, как тут же, подобно Божене, безцеремонно вытолкала прочь стражника.

— Отец! Ратибор не разрешает моим воинам брать из оружейной луки!

— А на кой они тебе? — озадачился Вулкан.

— Стрелять!

— Да ну? А я думал — поиграть, позабавиться. Твоим воинам должно думать, как детей рожать, а не в штурмвоев[4] с асуровой дочерью играть. Рожать воинов от воинов — вот для девок доброе дело, а по горам бегать да от работы отлынивать, потакая заигравшейся царевне — никуда не годится. А Ратибора я за бдительность и сохранность нашего оружия еще и награжу!

— Отец!

— Что?.. Ратибор ведь за тебя рожать не собирается, что ж ты за него в доспехи лезешь? Попробуй-ка на него свое платье натянуть. А? Да ты сама-то когда последний раз платья да сарафаны надевала?

Божена вдруг перестала плакать и хихикнула, представляя начальника дворцовой стражи в женском платье.

Внезапно сменив гнев на милость, Вулкан хитро произнес:

— Я знаю, как тебя успокоить. Я тебя, моя дорогая, замуж отдам за Ратибора. Вот тогда и воюйте, где мужу и жене положено…

Божена снова хихикнула.

— Меня за него замуж?! Да он!.. а я!.. — стала задыхаться от возмущения Мирослава.

— Пойдешь, пойдешь, — дразнил царь, — и парней нарожаешь, десятерых, не меньше, чтоб Ратибор не маялся с ними, как я с вами. Вот дал Бог, народились одни девицы! Ратибор муж из боярого Рода. В их хоромах человечи крепки Духом и Мудростью…

Мирослава, не слушая, села подле сестры, пытаясь сдержать неподобающие деве-воину слезы. Божена, уже не в силах подняться от смеха, только отодвинулась от нее подальше.

Асур Вулкан, рассуждая тем временем над положительными сторонами родства с одним из самых знатных Родов Куманов[5], внешне держался весьма серьезно, и только глаза отца выдавали глубоко скрытую улыбку.

Божену тем временем все больше разбирал смех. Но только царь собрался ласково укорить ее, как снова, осторожно отворив дверь, вошел Уступ.

— Пресветлый, к тебе дочь!

— Зови уж, — обреченно выдохнул самодержец.

В тронный зал вошла Добромила, старшая из его дочерей. Едва только она повернулась к стражнику, как он сам, словно ошпаренный, выскочил из зала, плотно закрыв за собой дверь. Добромила удивленно пожала плечами и повернулась к трону.

Справа от отца на полу сидела Божена и, глядя на вошедшую сестру, кисла от смеха. Слева расположилась Мирослава, вся в слезах, но тоже уже с улыбкой на лице. Но Добромиле сейчас было не до этого. У нее было важное дело.

— Отец, — сказала она, — я бы хотела попросить тебя…

Новый приступ смеха заставил Божену спрятать лицо в ладони. Она видела, как грозно смотрел на нее отец, но ничего не могла с собой поделать.

— …попросить, — продолжала обезкураженная смехом сестры Добромила, — чтобы ты запретил Светозару…

Божена уже просто умирала со смеху.

— Божена, это неприлично! Стыдись! Так вот, отец, Светозар купался в моем источнике. Ночью пробрался и ну плескаться и фыркать, как бобр. Ты должен ему запретить!

Тут (не было печали) расхохоталась и Мирослава. Царь снисходительно улыбнулся и встал с трона.

— Добромила, царевне не пристало подглядывать за воином во время купания. Добро, что только плесканье да фырканье осталось в твоей памяти. Знаешь ведь, дочь моя, что Светозар отвечает за состояние всех вод нашего царства, в том числе и за твой источник с «воздушной» водой.

Он великий чародей. Да нырни Светозар в болото — в нем не то купаться, из него пить можно будет. Ничего страшного не случится с твоим источником, если он разок в нем искупается, почистит.

— Разок? Да он через день там купается, — не сдавалась Добромила.

— Ну и пусть, вода чище будет. Вот если бы Кратор бухнулся в твой источник, получил бы как положено, а Светозар может купаться где и когда захочет, на то ему был мой указ. А будешь противиться…

В этот момент Мирослава и Божена залились звонким смехом, и сам царь едва сдержался, чтобы не рассмеяться вместе с ними, но в последний момент собрался и привычно закончил:

— Будешь противиться — отдам тебя за него замуж.

— За него? — стараясь выглядеть невозмутимой, переспросила Добромила. — Никогда, отец!

Божена и Мирослава хватались то за животы, то за бока.

— Что значит «за него никогда»? — переспросил вельможный асур. — А за кого тогда? Кто мне внуков рожать будет? Глядите, дождетесь, что младшие подрастут и всех ваших женихов расхватают. Девки растут ладные, шустрые, не вам чета. С вами тремя в детстве мать и няньки, как с одной, справлялись, а эти две егозы за полдня душу из всех вынимают. Так что, — продолжал отец, — догонят и перегонят младшенькие-то.

Добромила вздохнула:

— Вот пусть Светозар и женится на той, что быстрей поспеет. Сейчас ему не до того. Ты к нему с вопросом, так, поболтать, а он наплетет с три короба всякой всячины, как же — ученый! У самого Дїя Вершины в учениках ходит. Возится целый день с книгами, с корешками, с жабами — только не с баб… — вовремя спохватилась Добромила. — Так что, к тому времени, как он опомнится и станет о жене думать, младшенькие как раз дозреют.

— Эка грусть-печаль, — вздохнул асур. — Доченьки, милые. Старость моя и матери уж близко, а где же внуки? Наследника Бог не дал, хоть вы уж тогда не обижайте. Разве ж я вас не понимаю? Тоже ведь был молодым, — царь мечтательно поднял глаза к потолку.

— Отец, я тебя прошу, не начинай! — вздохнула Добромила. — Про твои подвиги все знают!

— А про которые не знают?! — Вулкан весело подмигнул старшей дочери, громко хлопнул в ладони, сгреб в объятья Мирославу и Божену и закружил их, прижимая к себе.

Добромила с завистью посмотрела на своих сестер. И ей бы хотелось оказаться сейчас в объятиях отца, кружиться, визжать от восторга, на весь тронный зал, но, увы, она — старшая из дочерей и взамен этого имеет безконечное уважение и внимание со стороны отца. С ее мнением он считается, с ней говорит, как с равной. Добромила — единственная из сестер имеет свой, пусть и небольшой, терем у восточной стены, прямо у горы…

Царь Вулкан был высок, силен, красив. Черные длинные волосы спадали на широкие богатырские плечи. Синие глаза, прямой нос, густые изогнутые брови, отливающая сединой, короткая, стриженая по-военному борода…

Каждая из дочерей представляла себе своего избранника именно таким. Добрым и сильным, грозным и справедливым, простым и веселым, когда дело касалось семейных отношений, и таким же красивым. А как иначе? Столько любви и внимания дарил асур своим детям! И веселья было вдоволь. С матерью не подурачишься: там все чинно и серьезно.

В дверь снова постучали. Уже три девицы прыснули со смеху.

— Уступ! — весело крикнул царь, отпуская дочерей из своих крепких объятий. — Если опять ко мне дочь, впускай, не церемонясь!

Вошел придверный:

— Пресветлый, к тебе Говар из Лесдогора.

— Ну вот, — с сожалением вздохнул Вулкан, — только собрался с вами почародеить… Простите, дочки, простите, милые: дела!

Девушки поклонились отцу и вышли. Царь кивнул придверному, и тот тоже исчез.

У входа появился Говар. В коричневом балахоне, с раскрасневшимся от мороза лицом. Он низко — в пояс — поклонился, приветствуя асура.

— Входи, вольный старец, рад тебя видеть, — Вулкан подошел к двери, встретил Говара и лично проводил его в зал. — Придверный! Уступ! Справу дорогому гостю!

Быстро принесли Справу — высокий дубовый стул, обитый дорогой кожей и украшенный тонкой резьбой до самого подголовника. Его установили справа от трона, как и было положено при встрече дорогих гостей.

— Садись, Говар, — пригласил Вулкан старца, сев на трон. — Будь гостем.

— Благодарствую, царь Вулкан. Пошли Род благодать твоей семье и народу веров.

— Рад я видеть тебя снова! Отобедай со мной, друг мой, — и асур кликнул слугу: Поторопи обед, предупреди царицу и дочерей, что у нас гость.

Сколько Вулкан себя помнил, он всегда видел Говара таким. «Я и сам немало на свете пожил, но его помню старцем с далеких дней своего детства. А ведь еще дед мой про Говара сказки баял».

— Ну, расскажи, Говар, пока беседа к обеду, чем Лесдогор живет? Как с Бардаком граничите, может, пособить чем?

— Что говорить, Вулкан? Царские это беседы о границах да врагах. Не мое это дело, не стариковское.

— Не старик ты, Говар, а вольный Дух Леса. Еще мой отец говорил, светлая ему память, что обещался ты его внукам и правнукам былины на сон целящий петь. В твоих былинах — великая сила, это я по себе знаю. Ты уж держи свое слово!

— Добро, царь. От слова не отступлюсь. А вести невеселые в Светлолесе. Одолели меня думы тяжкие, вот и расскрипелся, как старая липа в бурю. Только давай уж оставим беды на после обеда?

— Узнаю, — сказал довольно Вулкан. — Это уже настоящий Говар, а то испугал меня. Помню твои слова: «Оставляй все беды на после обеда, а после еды — уже не до беды».

— Нет, царь. Это дед мой говорил, а не я.

— Скажи на милость, — покачал головой Вулкан, — а я уже слышал эту поговорку пересказанной от Кратора да думал: вот умно воевода речет, наслушался умных людей.

— Раз речет так воевода, значит, так и думает. А раз воевода думает, это уже неплохо.

— Это ты, Говар, точно подметил. Дум у него сейчас хватает.

— Что ж за напасть? Снова аримы[6] напирают? Или в Свентограде что?

— И то, и другое, — вздохнул царь. — Да не в том дело. У него во дворце враг объявился.

— Кто ж это? — всерьез удивился старик.

— Божена, — спрятал в усах улыбку царь.

— У-у-у, старо предание. Красавицы да витязи. То любовь, то ненависть. В таких играх — кресало с кресалом — быть пожару.

— Во-от, — облегченно вздохнул Вулкан, — ты меня снова успокоил. Знать, и впрямь погуляем на свадьбе-любомире, а? Дед Говар?

Неожиданно вновь явился Уступ.

— Прости, Пресветлый, и ты прости, вольный старец. «Горные» лазутчиков поймали, у себя держат. Бородач просит к тебе привести, на допрос.

— Ко мне? — удивился Вулкан и потемнел лицом. — Ты что ж это? Сам хоть понимаешь, что говоришь?

Уступ побелел. Уж ему-то не нужно было объяснять, с какими делами ходят к асуру. И все же придверный набрался смелости и пролепетал:

— У одного лазутчика, царь, меч Индры!

Асур вопросительно взглянул на гостя. Говар в заметном волнении огладил свою окладистую бороду.

— Пресветлый, если можно учесть мою просьбу, вели привести тех лазутчиков.

Царь кивнул придверному, и тот вышел.

Во взгляде Вулкана сквозило непонимание.

— Последнее, что я слышал, — сказал он, — это то, что Оружие Небесных кузниц у мальчика.

— Меч был у него, — тихо ответил Говар. — Темные сгубили и старика Атара, и Чабора.

— Но кто, кроме мальчика, может владеть Мечом?

— Чабор погиб у Белой горы, — твердо заявил старик и встал, в нетерпении глядя на дверь. — Вот сейчас и посмотрим, кого горные поймали.

Вулкан тоже поднялся. Все же явились беды и до обеда.

Первым в зал вошел царь горных сайвоков Бородач. Вулкан и Говар вскользь поприветствовали его — их взгляды были прикованы к дверному проему. Зато Бородач на это короткое приветствие ответил целой серией поклонов. Как ни крути, а не каждый день увидишь, чтобы царь веров тебя встречал стоя.

Главным достоинствам царя горных сайвоков была строгость и точность во всем, а одним из недостатков — забывчивость. Царские почести люди оказывали ему редко, поэтому он, конечно, опешил от подобного приема, и его волшебная борода, способная передавать настроение хозяина, горделиво обвила кольцами его небольшое упитанное тело.

Говар и Вулкан с нетерпением ожидали появления лазутчиков, а Бородач, вновь и вновь изысканно кланяясь, рассуждал о том, как же все-таки здорово быть царем! То, зачем его сюда пригласили, напрочь вылетело из его старой головы.

Снова повторенное Вулканов гневное «ну!?» все-таки вернуло память царю горных сайвоков.

— Мы, асур, лазутчиков поймали. — Спешно заговорил он. — Двух. Один наш, а другой, значит, ваш.

— Как ты их поделил-то? «Ваш», «наш», — недоумевал Вулкан. — Может, они мне оба ни к чему?

— Один из них сайвок, это который «наш», а «ваш» — не сайвок, человек. У него с собой меч Индры.

— Ты уверен насчет меча?

— Из всех горных только я один знаю узор на рукояти и ножнах меча, потому как видел однажды. Так вот, это меч Индры. Да и силу такого оружия не спрячешь! Мои трудяги боятся даже смотреть на него. Все знают, что может держать его в руках только один человек.

Вот, привели его к тебе. Царский меч — царское дело, — снова поклонился Бородач. — Сайвока, правда, себе оставили, пусть отдохнет в протравном колодце за то, что людей по нашим ходам водит. Молчит, пес шелудивый, не говорит, кто он и откуда. Может, потом разговорится. Если выживет.

— Веди пленника, — приказал асур.

— Пленника? — Бородач хмыкнул. — Пленнику оружие не оставляют. Эй! Где вы там?!

В зал ввалилась толпа сайвоков, одинаковых, как одуванчики на лугу. Все снимали с голов колпаки, кланялись, здоровались и краснели. Наконец, ввели лазутчика. Вулкан сразу узнал меч, а Говар — мальчика. Ноги старика подкосились, и он обезсиленно сел — почти упал — на справу.

Вулкан покосившись на Духа Леса, недоуменно спросил:

— Отчего он в повязке!?

— Глаза, — пояснил спокойно Бородач. — Если сразу снять повязку, он ослепнет. Видно, долго шли прямыми под землей. Сайвоку-то ничего, а человеку надо бы привыкнуть к свету.

— Понятно, — исчерпав допустимые вопросы, заключил Вулкан. — Старче, — обратился он к Говару, — может, ты что хочешь спросить?

Старик оживился и странным чужим голосом произнес:

— Скажи-ка, молодец, свое имя?

— Чабор.

— Так. А чем-от угощал тебя, э… то есть Чабора, у себя в гостях берендей Говар?

— Щами, — не скрывая удивления, ответил юноша.

Вулкан снова покосился на старца: «Вот так вопросы для допроса…», а Дух Леса продолжал:

— Скажи, кем опосля обернулся Говар?

— Оленем, — тихо ответил Чабор, задумываясь: а не сболтнул ли чего лишнего?

— Нет, — сказал вдруг басом старик. — Все вранье, это не Чабор, и меч это не тот. Царь Бородач, — вдруг скомандовал Говар, — отпусти своих подданных, а сам останься.

Окрыленный тем, что его вслух назвали царем, главный горный сайвок чуть ли не пинками вытолкал гудящих, словно пчелы побратимов.

Пленник продолжал стоять неподвижно посреди зала. Руки его лежали на холодном эфесе меча. В это время Говар подошел к Бородачу, согнулся и стал что-то шептать ему на ухо. Задержавшиеся в дверях сайвоки сразу превратились в слух, поскольку были страшно любопытны, но, увы, так ничего толком и не расслышали.

— Конечно, — громко согласился с услышанным Бородач. — Вот оказия какая!

— Да, — повторил Говар, — я узнал этого юношу. Его имя — Лесной. Это не Чабор.

Последние слова заставили пленника открыть рот, но, слава Богу, не заставили его заговорить. Возможно, потому, что он узнал голос берендея, или потому, что его больно ущипнули за руку. Похоже, это был приказ молчать.

Сайвоки высыпали из зала, обезкураженные криками Бородача.

— Вот болваны! Да и я хорош… Простого меча от волшебного не смог отличить!

Голоса сайвоков стали затихать. Говар закрыл дверь и подошел к Чабору.

— Раз смолчал, — тихо сказал он, — значит, узнал мой голос. Забудь на время свое имя, так надо. Время укажет, когда Чабор должен будет «воскреснуть». Теперь ты — Лесной, и никто, даже я, не смею звать тебя иным именем. Ты меня понял?

Чабор кивнул. Вдруг сильный, властный голос, не принадлежащий Говару, совсем рядом произнес:

— Может, объяснишь мне что тут к чему, старче?..

Далее был слышен только шепот. Юноша старательно вслушивался, но напрасно. «Жаль, — подумал он, — Водара рядом нет. Тот бы обязательно услышал… Ох! Его же бросили в какой-то колодец. Но за что? За то, что помог мне сюда добраться? Хотя… Его могли и за какие-то прошлые грешки прихватить? От кого-то же он со мной прятался? …Не-ет, — отвечал сам себе Чабор. — Он ведь сайвок «лесной», а они «горные», откуда им про него знать? Или про него уже все на свете знают, кроме меня?.. Интересно получается: Водар — сайвок «лесной», и я теперь Лесной. Не забыть бы только».

— Ну, что ж, …Лесной, — вдруг прозвучал рядом голос Говара, — знакомься. Это Пресветлый царь народа веров Вулкан. Я тебе о нем рассказывал.

Чабор, не зная, как положено приветствовать асура, просто кивнул.

— Добро пожаловать, Лесной, — ответил на приветствие Вулкан. — Поживи у меня, будь гостем. Старче, я распоряжусь насчет вас, а вы пока решайте, как жить и по каким правилам играть, добро?

— Царь! — вдруг обратился к асуру Чабор. — Могу я попросить?

— Что ж, слушаю тебя.

— Прости, я не обучен говорить с важными людьми… Со мной был сайвок, Водар. Прошу — вели отпустить его!

— Из моего царства лазутчиков не отпускают, — вздохнул Вулкан. — Под горными вход в страну Подземного Солнца, а он забрался с тобой в самые глубокие ходы.

— Но он погибнет в колодце!

— Лесной, — дернул юношу за рукав Говар, — не о том думаешь! У тебя иной урок. Что тебе до того колодца?

— Не до колодца, — не сдавался Чабор, — а Водар мне друг и пострадал из-за меня. Я тогда тоже лазутчик. Давай, Говар, и меня в колодец!

— Мы, поди, в гостях, — странно улыбнулся Говар, — а ты требуешь…

— А я ведь не за стол прошусь, — смело заявил юноша. — Если бы не Водар, где бы я был? Не взыщи, Говар, и ты, великий асур, мне без моего друга нет никаких дел.

Царь с Говаром переглянулись. «Что ж, — рассудил Вулкан, — дворцовые правила ему неведомы, но правда сердца на его стороне. Не предал друга — не предаст и Светлолес».

— Пресветлый, — вкрадчиво спросил Говар. — Что за колодец такой?

— Колодец как колодец, — спокойно ответил Вулкан, размышляя. — Туда сайвоки бросают отжим от отваров и лекарств. Прочий мусор. Туда даже мухи летом не суются.

Асур направился к двери.

— Попробую вернуть сайвока твоего. Коли живой он еще, на волю все одно не отпущу, будет с тобой! — с этими словами асур покинул тронный зал.

— Эх, — вздохнул старик, когда Вулкан вышел, — учиться тебе, парень, и учиться…

— А ну, все за дело! — орал Бородач. — Ишь, раскудахтались!

Сайвоки, привычные трудиться, но непривычные к крику, мигом разбежались по своим местам. За трудами жизнь идет, а без них — тает.

Бородач набрал в ковш воды и жадно хлебнул, освежая сорванное криком горло. Ему никогда еще не приходилось так орать, то есть командовать.

«Да, нелегка царская доля, — заключил сайвок. — Накричишься за день…»

Вскоре явился один из смотрителей:

— Бородач, — начал он и осекся. Сегодняшний день все изменил. — Царь Бородач, — исправился смотритель, смешно выпячивая живот. — Приходил Уступ, придверный царя Вулкана. Просит вытащить и отдать ему того лесного сайвока, что в протравном колодце сидит. Чего делать, а, царь Бородач?

Два последних слова едва не вышибли слезу у главного сайвока:

— Кхе-кхе, конечно, нужно отдать. Царь же просит. Я так понимаю, царь царю помогать должен?

— Все это так, э… царь, но что, ежели «лесной» в том колодце уже околел?

— У-у! — вывалился из своих сладких грез Бородач. — Скорей туда! Всех! Быстро! — снова заорал мелкий самодержец. — Достать, поставить на ноги, оживи-и-ить!!!

В ту же секунду смотритель пронесся по коридору, не видя и не слыша ничего, кроме свиста ветра в ушах и душераздирающего крика начальника. Словно камень, пущенный из пращи, он летел по пустым ходам и орал как безумный: «Все к колодцу!!! Тащи-и-и-ить!!! Оживи-и-и-ить!!! Приказ царя-я-я-я!!!»

Через миг вслед за ним неслась уже целая толпа сайвоков. Кто-то отставал, возвращался с веревкой, лопатой, палкой, фонарем. Топот стоял такой, словно по ходам неслось стадо бешеных слонов.

Страх перед гневными воплями грозного Бородача творил чудеса. Никого не пугал даже запах. Завязали носы и рты повязками. Двое сели в корзину, а остальные опустили их в колодец. В темноте среди страшной вони сайвокам показалось, что бездыханный пленник покрылся какой-то рыбьей или драконьей чешуей, но приказ есть приказ, и к приходу Бородача лазутчика уже вытянули и отнесли к лекарям.

Едва царь горных «явился» своему народу, один из «спасателей» доложил громко и точно, что лазутчик вроде еще жив, но не очень, и едва не превратился в какое-то чудище.

— Чудище? Ну, добро, — ответил тихо Бородач (к величайшему облегчению своего народа). — Так, — продолжил он, — двоим дежурить здесь, у двери лекарей. Докладывать мне все новости об этом «лесном» — трижды между звонками! Остальные по местам. Молодцы, благодарю!

К вечеру, к десятому звонку, лазутчик: «…очухался, перестал походить на чудище, попросил пить, выругался, сказав, что от лекарей жутко воняет (далее в докладе нехорошее слово)».

«Добро, — умозаключил по этому поводу царь, — раз унюхал что-то, жить будет».

К двенадцатому звонку лазутчик: «…разбросал примочки, поколотил старого лекаря, обозвав его вонючкой. Потребовал освободить какого-то друга Чабора, угрожал обернуть всех в жаб, если того не освободят».

— Чабор, Чабор, — задумался царь сайвоков. — Где-то я уже сегодня слышал это имя. Ну да ладно. Молодцы лекари, умельцы! После награжу, чем смогу. Поднимите его на ноги, чтоб был как новенький…

К четырнадцатому звонку лазутчик: «…ломал полки, обещал за Чабора разнести всё в пыль. Жаловался, что с носом у него что-то сделалось неладное. Лекарей к носу не допускает. Говорит, чтоб сначала вымылись, вонючки».

К шестнадцатому: «…пьет много воды. К себе подпускает только травника Девясила. Просит, чтобы не мучили «коней» — помрут без отдыха…»

— Коней? — Бородач покрутил пухлым пальчиком у виска. — Он что, того?

— Нет, царь, — улыбнулся посланник, — он так называет нашу охрану у дверей. Ему, видите ли, пóтом аж из-за дверей воняет… Ему все не так пахнут.

— Добро, — привычно ответил царь, взяв на заметку информацию о небывалом чутье пленника, — что еще?

— Еще? А, да, лазутчик хотел поговорить со старшим. Предлагает выкуп за какого-то друга Чабора.

— Не пойду, — сразу ответил Бородач, наскоро прикинув, что эдак спасенный сайвок и у него что-нибудь не то унюхает. Да еще и выскажет вслух! — Ты не знаешь, может, кто-нибудь про этого Чабора вспомнил?

— Девясил вспомнил, царь, — ответил гонец. — Говорит, что в Лесдогоре погиб какой-то Чабор, а кем он был, никто не знает.

— Добро, то есть жалко, конечно, — поправил себя Бородач. — Нужно будет сказать нашему… гостю, что погиб его друг.

Ко второму звонку лазутчик: «…уснул. Храпит. Все лекари просятся в баню — помыться».

[1] Черты— один из видов древней письменности славян.

[2] Четник— дружинник.

[3] Кметь— воевода.

[4] Штурмвои (штоурмвои) — самые умелые дружинники, опытные воины.

[5] Куманы— они же половцы. Охраняли восточную границу нынешней России. Жили в степях Прииртышья и Восточного Казахстана.

[6] Аримы— одна из народностей нынешнего Китая.