ЛАРЬ 3 КЛУБОК 8

— Ну и дела, — тихо протянул сайвок, попутно принюхиваясь к холодной сырости весенней ночи. — Бр-р-р… Вроде и весна на дворе, а холодно. Как думаешь, Чабор, что завтра будет? Я, честно говоря, такого страху натерпелся, что даже поесть забыл. Добро, что воевода тут всех во как держит, а то не вырваться бы нам живыми. Видел — стол дубовый кулаком разбил на две половины?

Чабор не ответил.

— Чего молчишь-то? — спросил сайвок.

— Жду.

— Чего?

— Того, чего и ты. Когда Тарина ляжет отдыхать.

Сверамор для ночлега гостям избу отвел просторную. Хозяевами этого дома были старики — дед да бабка. Бабуля махонькая, глаза бусинками, морщинка к морщинке, а дед высокий, крепкий, хоть и седой как снег. По приказу воеводы, хозяевам запрещено было с гостями вести всякие беседы, а воеводу тут чтили, как самого князя. Вот дед и бабка весь вечер и отмалчивались. Показали, где что в доме и возле него находится, и на том словно языки проглотили.

Тарина быстро переоделась и легла в постель. Заметив, что в узком окошке, затянутом хорошо выделанным бычьим пузырем, погас бледный свет, Чабор и Водар отправились в избу. Едва только успели и они улечься, как в соседнем дворе залаяли собаки. Вот скрипнула калитка и почти сразу же застонали под чьим-то немалым весом доски крыльца. В дверь гулко постучали.

— Чегой там? — проскрипел в такт старым доскам дед.

— Я, отец, отвори, — сказал тихий голос.

Дед проворно вскочил с лавки, накинул на плечи тулуп, служивший ему одеялом, и открыл дверь.

— Здорово, радетели, — пробасил ночной гость.

— Свераморушко, — ласково прошептала бабуля, зажигая лучину и запахивая накинутый поверх сорочки большой пуховой платок. — Что ж на ночь-то глядя? Может, дома чего?

— Да нет, мать, к гостям я, что у вас на постое, на полслова. Где их старший?

— Тот, здоровенный? — закрываясь ладонью от слабого света лучины и глядя в глубь темной комнаты, спросил дед. — Спит уж, поди…

Воевода сел за стол, бросая выжидающий взгляд в сторону лежанки Чабора.

— Поговорить бы, — тихо сказал он в полумрак, наливая себе плошку молока.

Чабор медленно поднялся и сел на постели, осторожно опуская на холодный пол ноющие после напряженного дня ступни.

— О чем разговор, воевода?

— Знамо о чем — о вас, — Сверамор выпил молока, после чего вытер усы широкой ладонью и продолжил: — Держать вас здесь я не стану… Люди будут тревожиться, хоть и не со зла, а четников вы все же побили.

Отправлю вас с дальним обозом до самого моря. Там Френдя, старший, отведет вас к моему брату. Маклай скоро товар повезет морем …кое-куда, он вас до полоцкой земли и довезет, без всякой платы.

Кормить и содержать будут, как и всех, без излишеств — даже для царевны. Где в работе пособить аль в бою — помоги, не уломок, чай. А прибудешь на место, сам, брат, разбирайся, что там к чему. Одно скажу: не жалуют у кривичей веров. Уж не знаю, чем вы с того конца света умудрились им так насолить.

Сверамор медленно встал и, не ожидая ответа, направился к двери:

— Запри за мной, отец.

Дед медленно поднялся с лавки, откуда все это время молча наблюдал за происходящим.

— Да, — остановился вдруг на пороге воевода. — Для всех здешних вас везут к Маклаю, чтоб доставил к князю для разбирательства в запутанном деле. Так что утром за вами придет стража.

Поскольку нет ни вины, ни оправдания, оружия отбирать не станут. Вязать тоже не будут, но и вы не дурите. Отведут под конвоем, так безопаснее будет. Я Френдю предупрежу. Вон на столе послание от меня Маклаю, — воевода указал на свернутую в рог бересту, лежавшую посреди стола, и ступил через порог.

— Спаси Бог, благодарю, — сказал ему вслед Чабор.

— Сына моего благодари, — остановившись, бросил через плечо Сверамор. — Что б не он, болтаться бы вам в петлях вместе с Зеленькой.

Море…

Чабор, Тара и Водар во все глаза смотрели на неведомый им ранее мир, где есть только вода и небо. Неистовый ветер, срывая пену с буйных волн, швырял соленую мокрую пыль им в лица, а они не отворачивались, растерянно улыбаясь.

Вода… До самого конца Мира! Чабор стоял возле края, там, куда не добирались кипящие белой пеной волны. Пытаясь поймать соленой воды в ладони, он упал, сбитый налетевшей волной. Промокший до нитки, он все же зачерпнул воду, попробовал ее на язык, и рассмеялся этому чуду…

Огромный, как скала, Маклай, в кожаных доспехах корельских дружинников, надетых поверх дорогих льняных одежд, улыбался, глядя на поведение странных чужаков. Ну что с них взять? И удалец витязь, и высокая красивая девушка, в присутствии которой замолкали даже чайки, и недоросток карлик с мальчишеским лицом впервые видели море.

За делами да заботами лишь на четвертый день пути Маклаю удалось немного разговорить хоть кого-то из этой странной троицы.

— Что, дружок, — обратился как-то брат Сверамора к сайвоку, мечтательно смотревшему куда-то вдаль. — Красиво?

— Ага, — отозвался карлик, — воняет только.

— Воняет? — громко рассмеялся Маклай, — экий ты неженка. С таким носом, брат, надо сидеть дома да ландыши нюхать. Море, вишь, дело мужское, трудное. Потому и соленое, как пот, и пахнет не цветочками.

— Я и говорю… пахнет, — охотно поддерживая разговор, поправился сайвок. Он вопросительно посмотрел на молчаливого Чабора, стоявшего невдалеке. — Я почему-то всегда думал, — продолжил малыш, — что большая вода… она — ну как сказать? Она должна иметь самый свежий вкус, а воздух здесь должен быть чище, чем даже в горах.

— В горах? — переспросил собеседник. — Это где ж ты горы видел?

— У нас, — ничуть не смутившись, ответил сайвок. — У нас дома только Лес да горы.

— А реки?

— Есть и реки.

— А озера?

— Есть.

— А болота?

— И болота. Все-все есть. Только вот моря нет.

— Где ж это все есть, кроме моря?

— У веров.

— Так ты, то есть вы все — веры? Что ж вы, чудаки, к кривичам идете? Они ваших земляков не жалуют. Вот уж не знаю, чем вы досадили-то им с того края света.

— Макла-а-ай! — резко окрикнул кормчего стоящий на носу светловолосый парень, — впереди корабль! Шли, вроде, мимо, а теперь за нами сворачивают.

— Прости, малява, — Маклай осторожно положил на плечо сайвока тяжелую руку, — дела, брат. После потолкуем, если враг даст. Щиты на борта, нутром на волю! — грозно скомандовал он. — Стяг на нос, пусть знают, что торговый люд идет! Весельные, каждого третьего под меч! Скраба, буди почивающих!

Миг — и все вокруг завертелось и зашумело в такт неспокойному дыханию моря. Каждый здесь знал свое место и свое дело. Незримая угроза разливалась с брызгами волн по мокрой палубе и просачивалась тревогой в душу каждого, кто был в его деревянном теле.

Меч Индры впервые за долгое время проснулся. Он прямо гудел от нетерпения, разогревая намокшие от водяной пыли ножны, шипел, наполняя воздух запахом жженой кожи.

Откуда-то из-под сотен ног выкарабкался к Маклаю запыхавшийся молодой вой. Он быстро нахлобучил на мокрую голову тяжелый шлем и спросил:

— Маклай, постой. Может, мы зря всполошились, а? Эвон, а вдруг у людей вода питьевая кончилась, или еще какая беда, а мы — «к бою!»

— Кто их знает? — тяжко вздохнул кормчий. — Добро-то не свое везем. Может статься, что ты прав, а может, и нет. Надо быть готовым ко всему.

— Не обойдется без боя, Маклай, — услышал кормчий за спиной чужой голос.

Он обернулся. Это был молодой вер. Со стороны казалось, будто держать руки на рукояти собственного меча для него был великий труд. Плечи витязя были напряжены, будто боролись с сомнением — выхватывать меч или нет?

— Мой меч никогда не врет, — продолжил вер, дотрагиваясь краем рукояти до руки кормчего. Маклай вскрикнул так, что воины вздрогнули. Взглядом, полным непонимания и страха, он смотрел то на собственную обожженную руку, то на массивный дорогой эфес страшного оружия.

— Что ж, — сказал он, наконец, — уж коли так, братцы, к бою!!!

Враги не заставили себя ждать. Первая же «кошка», брошенная на корабль Маклая, вцепившись в плечо, едва не швырнула за борт Скрабу — помощника кормчего. Благо, кто-то расторопный успел вовремя перерубить веревку.

Словно осы Бога войны, в воздухе загудели стрелы. Те вои Маклая, кого они успели несерьезно достать своими железными жалами, хромая или держась за раны, спешно бросились снимали щиты с дальнего борта. Пришлось жертвовать малым ради спасения большего. Трое из команды замертво упали на палубу, так и не успев укрыться, зато остальные, соорудив крышу из щитов, уже могли не бояться разящих вражеских стрел.

Где-то на корме, у самого борта, дрожали и жались друг к другу Водар и Тарина. Опасность все же догнала их здесь, так далеко от дома. Лесные приключения не несли в себе страха. Там Чабор и его волшебный меч были надежной защитой, а тут…

— Царевна, — дрожа всем телом возле чьего-то колена, вдруг залопотал сайвок, — сейчас может случиться всё, что угодно. Знай, что лучше Чабора и тебя у меня друзей нет. Станимир нашел свое счастье, а ты… а вы…! Ты знай, что судьба судьбой, а любовь… Чабор… Ой! Держись! Сейчас начнется!

Гулкий удар в борт колыхнул, словно воду в бадье, команду Маклая: это столкнулись корабли. Четники, прикрываясь щитами, выстроились вдоль палубы. Слышно было, как посыпались в воду тела первых павших с обеих сторон. Воздух наполнился криком и звоном оружия.

Вокруг Водара и Тарины вскоре стало безлюдно. Вои бросились в драку, и только трое из них, сраженные вражескими стрелами еще до столкновения, лежали на темных досках палубы. Их живые товарищи и друзья, не замечая ран, яростно прорубали дорогу к победе сквозь плотные ряды морских разбойников, хорошо обученных войне и грабежу.

В какой-то миг Тарина отчаялась. Ей было почти все равно, что с ней будет дальше. Она равнодушно представила себя в железных лапах чужака, который прорвался в тыл Маклая. Его мерзкая рожа расплылась в довольной улыбке, едва только он бросил взгляд на такую добычу. Вдруг девушка, опомнившись, вздрогнула и судорожно прижала к себе сайвока. Тот безцеремонно оторвал ее цепкие пальцы…

— Вар! — вдруг закричал обезумевший от ярости сайвок. — Ва-а-ар!!! — он кубарем бросился навстречу смерти.

Чужак в это время двигался к своей добыче. Все вокруг него ревело и дралось, но он не терял из виду такой желанной цели. Оставалось пройти всего несколько шагов, когда между его ног прокатился какой-то коричневый клубок. Он не стал обращать на это внимания. Разве мог он знать, что его смерть выглядит именно так?

Ноги его вдруг подкосились, и он упал на колени, удивленно глядя на залитую его собственной кровью палубу. Он рухнул лицом вниз, а безстрашный малыш тут же где-то исчез, затерявшись средь сотен ног и оставив в одиночестве раздавленную страхом царевну.

Чабора даже не было видно. Сможет ли Артакон спасти их и на этот раз?

— Что, если нет? — мучилась мыслями царевна. — Стоило ли мне идти на край земли, чтобы увидеть смерть Чабора? Отец и Вершина говорили, что каждый из них найдет свою судьбу где-то здесь, недалеко.

Где же Чабор?! — плакала царевна, уткнувшись в ладони, не в силах больше смотреть на окровавленное тело чужака. Вдруг она почувствовала, что ее ноги становятся ватными, а к горлу подступает тошнота. В глазах девушки заплясали солнечные зайчики, и в следующий миг она провалилась в пелену безпамятства…

Где она была, что видела? Все съел сонный мор. И вдруг вода, внезапно хлынувшая из-под пола, ударила ей в лицо. Царевна едва не захлебнулась, силясь подняться. Голова казалась каменной, в висках стучало так больно, что хотелось умереть.

Вот снова из-под пола поднялась вода, грозящая проглотить ее легкое тело. Тара собрала все силы, открыла глаза и сквозь нависшую тяжелую пелену услышала голос Чабора… После этого царевна вновь потеряла сознание.

Руки Дарьи выдавали волнение. Сердце дрожало, будто одичавший котенок, пойманный в лесу. Толкаемая неведомой ранее силой, ее высокая упругая грудь нервно вздымалась, с трудом вдыхая ставший густым, словно кисель, воздух.

Ортай пристально смотрел в ее бездонные серые глаза. Он всей душой впитывал нарождающийся в них огонь, грозящий пожаром его высохшему за долгие годы сердцу. Они стояли друг напротив друга, взявшись за руки, и в их глазах отражался неведомый свет. Любой отдал бы полжизни за то, чтобы найти это…

Ортай шел к нему из глубины леса, а Дарья — от мелководной речки Аксаки. Путь их, как и пути сотен тысяч людей в эту ночь, вел в лес, искать Папараць-Кветку — так зовут этот чудо-цветок кривичи. Тысячи людей в эту ночь заманивала в лес надежда, а выводило обратно разочарование. Лишь двое выходили с радостью в серце. На этот раз счастье улыбнулось волхву Ортаю и Дарье — сестре Берега.

Девушка увидела огонек в лесу и пошла к нему, думая, что это не погашенный кем-то костер. Над пышными кронами высокого папоротника, в слабом облачке утреннего тумана, розовела легкая корона призрачного света. Дарья приняла облачко за дым, шагнула ближе, раздвигая руками широкие зеленые лапы колючих молодых елей, и замерла.

На самой обыкновенной папоротниковой ветке, каких тысячи в летнем лесу, в легком розовом облачке сиял волшебством маленький, хрупкий огонек удивительного цветка. Он был не больше колокольчика сон-травы, но его свет, величие и красота поражали настолько, что Дарья даже не сразу заметила сидящего рядом с ним волхва.

Тот стоял перед Папарць-Кветкай на коленях, протянув руки, словно желая согреть у этого волшебного огня свои ладони. На лице Ортая светилась счастливая растерянная улыбка. Он тоже не сразу заметил Дарью.

Девушка, следуя примеру волхва, стала на колени и протянула руки в волшебное облачко. Словно после вспышки далекой молнии, мир вокруг них озарился вдруг светом. Ортай и Дарья соединили руки, а вверху, разрезая ночь над их головами, перечеркнули черное небо крест-накрест две падающие звезды. В этот миг сам Род, соединивший им руки, соединил и их сердца…

Вскоре Дева Заря стала выводить на небесное пастбище своих розовых коней и расчесывать их огненные гривы золотым гребнем. Просыпалось Ярило-Солнце, и таял огонек волшебного цветка. Еще миг — и он исчез, оставшись лишь искристой пылью на ладонях двух людей, обретших счастье…

Княжеский гридень Берег с самого утра носился на взмыленном жеребце от игрища к игрищу, осторожно выспрашивая у родственников, не видели ли они его сестрицу Дарью? Свояки и свояченицы недоуменно разводили руками, что, мол, стряслось-то?

Измотав вконец коня, Берег решил дождаться, когда солнце двинется к закату. Уж коли и тогда не явится младшая сестра, нужно будет поднимать людей на поиски. Пропал и его главный советчик — волхв. Спросить больше было не у кого. Мать ушла к сестре в соседние Карани.

Поутру старшая из сестер Берега Настена клялась, что ни на игрище, ни в лесу, куда все пошли под утро, она Дарьи не видела. Только когда девушки пошли пускать венки по воде, где-то промелькнула сестрица, а уж после того ни сама Настена, ни сын мельника Егор ее не видели.

— Егор? — удивленно спросил Берег. — Егор вон уж третий воз домалывает на мельнице, отца сегодня к работе не подпускает, а ты? Разгулялась и разленилась за праздник. Покормила бы брата, прибрала в доме, а то лежишь полдня на лавке. Вот скажу жениху твоему купальскому, как ты до работы охоча. Гляди, — пригрозил брат неохотно поднимающейся с лавки Настене, — купальские цацки потом пищать начинают, титьку просят.

— Дурак, — обиделась сестра. — Типун тебе на язык.

Она молча собрала посуду и уже вознамерилась идти во двор, но остановилась у самого порога и хитро подмигнула брату:

— Да никогда бы он три воза с утра не намолол, если б вчера я не…

— Иди, иди, — ответил ей Берег с улыбкой. — Знаю я вас. Такая скалка, как ты, эдак закатает за полгода после свадьбы-любомира, что он и с полатей не поднимется, не то что три воза намолоть.

— Было бы что молоть, — игриво сказала сестра и вышла из дома.

Да и то правда. Хлеба прошлый год да хоть отбавляй. Сеяли в срок, определенный Ортаем. Никто и зернышка в землю не бросил, пока волхв не пропел, не проплясал, не проговорил все положенные гимны старым Богам и Духам земли. Зато до весны с хлебом. И этой весной тоже так отсеялись. Все взошло, прет, зреет. До Купалы дотянули, а прошлогодний хлеб еще маленько есть.

Дарья появилась, когда солнце уже начало свой путь к дальней кромке леса. Берег, весь в переживаниях о пропавшей сестре, вышел из-за угла дома, смотрит — а обе сестры сидят на крыльце как ни в чем не бывало и весело шепчутся.

— Дарья, — тихо, с облегчением сказал он, — я уж подумал, что купальских ночи две, и ты осталась на вторую.

— Я бы и осталась, Берег, — ответила сестра, и ее взгляд заставил брата смягчиться. Столько было в нем чистоты, любви и… наглости, что Берег даже не сдержался:

— Ой, девки. Нет у нас отца, а матери недосуг вами заниматься. Вот будет утешенье ей под старость, когда обе дочки принесут по сыночку. Все! Больше мать одну к тетке не пущу, путь забирает и вас с собой.

— Чего бранишься? — вдруг отозвалась мать из-за частокола.

Того, что говорил Берег, она, конечно, не слышала, однако же, коли сын стоит руки в боки, знать, снова поучает сестер. Благо, есть мужик в доме, девчат держит в кулаке, да и в обиду никому не даст — можно на него положиться.

— Да ничего, мамо, — отмахнулся Берег, — так, про жизнь говорим.

— Это что ж такое нешуточное говорите? — хитро спросила мать, присаживаясь к дочерям.

— Да вот, — улыбаясь, сказала Настена, — говорим, что нашему Берегу и Купала не Купала. Ни тебе на игрище, ни… До седой бороды будет ходить холостой и бубнить свое бу-бу-бу-бу…

— Ну, уж не над вашими ушами! — с укоризной ответил Берег. — Как бы на следующий год мы с матерью вдвоем не остались на Купалу.

Мать ласково посмотрела на дочерей:

— Ничего, сынок, им время про то думать.

Время — не время, а Берег все равно решил разведать, с кем это пропадала в купальскую ночь Дарья. Вечером, против всех привычек, пошел он по игрищам. Долго гулял, глядя на всеобщее веселье, а младшей сестры так и не нашел. Несколько раз мимо него в веселом хороводе проносилась Настена, позже подбегала и с Егором, понуро красневшим при встрече с будущим родичем, даже подсылала подруг, чтобы те затянули брата в игры…

Вскоре Берег незаметно исчез. Вдали от посторонних глаз он дворами пробирался к околице, потом к лесу. Будто лисица за деревенскими огородами, беззвучно перебегая от куста к кусту, он следил за замеченной им Дарьей. Она же была слепа и беспечна, как и все влюбленные. Очень скоро Берег узнал ее тайну.

Сам не свой появился чуть позже он на игрище. Влетел в хоровод, скакал, смеялся, даже поцеловал подругу Настены, скромную тихоню Всенежу. Веселей и бездумней Берега в этот вечер не было никого.

Подруги его ошарашенной сестры становились в очередь, наперебой выпытывая у нее, как бы сегодня половчей подобраться к Берегу. Бедная Всенежа! Она едва не лишилась чувств, когда шальной купальский вихрь вынес княжеского гридня к ней вторично, и во второй раз его горячий поцелуй обжег ей губы.