Глава 22. Взгляд в прошлое. Обещание

А дальше пришла зима. Тёплая на сей раз, и хотя этому бы стоило радоваться — ни ледяного дождя, ни чёрно-белого тоскливого пейзажа из голой земли и облетевших деревьев вместо привычной россыпи сотен природных красок — но сейчас радовало его лишь одно: любая зима означает ночной пронзительный ветер. В тот зал с незастеклённым окном никто не придёт. Кроме него… и быть может…

«Быть может» в первую ночь зимы нарисовалось в зале раньше него: он к вечеру вымотался так, что прилёг — думал подремать полчасика, а проснулся сильно заполночь — хорошо, что в лицо ярким золотом сияли звёзды. И кинулся в зал бегом, уверенный, что в любом случае опоздал… и распахнув дверь, влетел бы прямо в Джера, если бы в коридоре не догадался перейти на ровный шаг — никто никуда не торопится, идёт себе на свою собственную одинокую тренировку. Впрочем, он это сделал лишь на тот случай, если кто-то всё же среди ночи в коридор вылезет, — Джера он не пробовал обмануть. Да и не вышло бы — тот с понимающим весельем блеснул глазами:

— Я бы до первого солнца нашёл чем тут заняться.

Энтис радостно улыбнулся в ответ и выдернул из ножен отцовский меч. Теперь они уже дрались совсем иначе: прошедший год немало прибавил к их мастерству. Оба давно танцевали со старшими, Джер даже с отцом, и страх поранить друг друга исчез напрочь, так что зачехлять сталь они через раз забывали — правда, и не затачивали, но ссадины и кровоподтёки и такая оставляла. А им было наплевать. Переносить боль — этому тоже стоило научиться.

Джер вовсе бросил ходить на занятия, кроме последних, перед обедом и тренировками. Энтис первое время кидал кубик, гадая, пойти на первый урок или не пойти, но потом перестал. Что толку сидеть там сонным! Тем более, Джер над его усердием посмеивался:

— Ты же и так всё знаешь. Прочёл и запомнил сразу. И наставники в курсе. Ну и зачем тебе таскаться в класс, как малышу, мечтающему о похвале учителя!

Он отвечал столь же дерзкой усмешкой и кивал… и не мог после таких слов объяснить, что не одни малыши мечтают о том, чтобы кто-то взрослый поглядел с одобрением. Что и для того, кому всего полтора года до заветных пятнадцати лет, важна похвала… уж если не любят, то хоть ценили бы. Но сейчас именно Джер был важнее — и наставников, и даже Мейджиса. И дело не в возрасте — при разнице лишь в семь знаков они считались ровесниками — и не в количестве знаний, и не в фехтовальном мастерстве. И уж точно не в победе — побеждать Джера он не хотел вовсе. А чего хотел, не понимал. Чтоб не кончалась зима, и они могли, не сговариваясь, приходить в студёный «их» зал и сражаться ночами…

Но она, разумеется, кончилась. А тут заболела Кусака, и Энтис почти что в конюшню переселился, да и вообще всё свободное время стал проводить с лошадью — как-то так получилось. Сперва он думал скакать на Кубке Джалайна и вовсю тренировался, между делом выиграв почти все весенние заезды Тени Эврил и сломав несколько рёбер на тех, которые не выиграл из-за Кусакиного характера. Но переломы его не пугали — наоборот, помогали привыкнуть к скачкам и сражениям через боль, а ещё освоить новые тонкости лекарского искусства. Только вот Джер в состязаниях наездников не участвовал, и Энтис понимал причину: мастерство всадника, увы, не могло добавить резвости лошади, а Гром, конь Джера, был не арасинской и не камышинской породы — послушный, умный и вполне быстрый, но не для серьёзных соревнований. Джер вроде об этом не переживал, в заездах Эврила скакал, пару раз даже попал в тройку лидеров; но когда Энтис при нём упоминал о Кубке Джалайна, то невозмутимое лицо Джера становилось откровенно скучающим, а рот едва заметно кривился, обдавая весь мир (и Энтиса особенно) холодным пренебрежением.

Это было обидно. Не он же виноват, что у лорда Ситтина не нашлось возможности выбрать сыну по-настоящему хорошую скаковую лошадь! Замечая эту кривую гримасу, Энтис всё сильнее хотел подойти и выпалить Джеру в лицо, что думает о людях, глядящих свысока на то, чего не могут сами. Но вышло бы грубо… да и поди скажи ещё… он запутается в словах, и Джерин просто засмеётся, как на подначки Кера, а тогда Энтис не удержится от совсем уж нехороших слов, подслушанных у конюхов, и стыдно в итоге станет только ему самому.

Выходила не то чтобы ссора, но какое-то новое, не очень доброе молчание. Ночной танец помог бы, но позвать Энтис и не решался, боясь нарваться на такую же гримасу, и вообще-то слишком сердился… возможно, на самого себя. Он ведь сам придумал их дружбу, сам хотел разделить восторг, полёт и азарт скачки с тем, кто разделял и вроде понимал другой азарт, свободу от правил, танец на грани… Или не понимал. А всего лишь пользовался возможностью без помех по-взрослому пофехтовать.

И с чего возьмётся дружба у блистательного надменного Джера Ситтина — с тем, на ком несмываемой тенью лежит вина за мёртвых отца и мать?

_ _ _

А потом случился спор о поездке без седла, Лойренский лес и падение, и после Энтис думал, что если бы рядом в тот момент не было Джера, он бы и не повёлся. Но вышло что вышло — и завершилось ссорой с Мейджисом, первой серьёзной ссорой с оскорблениями, криками и угрозой забрать Кусаку, и в итоге искуплением. И во всём этом безобразии и списке учинённых им идиотизмов единственным солнечным лучом был поступок Джера. Не просто заметить чужую разборку и быстренько пойти своей дорогой, как диктовали правила приличия и здравый смысл, — а подсмотреть, рискуя попасться на глаза Лорду Трона… а потом прийти с лекарством и признаться, что подсматривал. Либо невиданная по меркам Ордена наглость — либо право друга.

И хотя слово не было сказано, но цвет их молчания изменился. Во всяком случае, так ощущал Энтис — или снова дал волю фантазиям… но в этой фантазии Джер окончательно занял место друга, и развеивать её не хотелось. И почему-то расхотелось скакать на Кубке Джалайна — не из-за Джера, конечно, ещё чего, с какой стати… просто имелись куда более важные дела в год до посвящения, а скачки проходят постоянно, на его долю достанется!

Отчаянное желание доказать — то ли Мейджису, то ли самому себе — надёжно загнало его тем летом в библиотеку. Кусаку он отстоял, но что-то неправильное было в его победе… и не сумев в этом разобраться, он решил быть честным предельно, без хитростей и уловок, что значило — перечитать всё по длинному списку, выпрошенному у лекарей. Список устрашал, а ведь оставались ещё Каноны и послания Ардена… и даже абсолютная память не спасала от подозрения, что он и вправду мог в Канонах самого главного не понять, хоть слова и запомнил.

Тогда он и увлёкся историями богов. Сперва то был Тейрис, знаменитый лекарь, чьи труды он прилежно изучал — они лежали в основе всей современной медицины. Потом, прочтя о печально известной эпидемии чумы и о смерти Тейриса, сумевшего отыскать ценою собственной жизни метод лечения, он задумался — слишком походило на то, что великий лекарь был вейлином. Однако книга, где имя Тейриса имелось в списке Рыцарей, не могла врать. Энтис не стал в это углубляться — в конце концов, вэйский дар либо есть у человека от рождения, либо нет, и говорят, передаётся он от предков с генами, а хочешь ты его или нет, от тебя не зависит. Дар может быть и у Рыцаря. Но вот как им распорядиться, уже решает он сам. Остаться в Ордене и использовать дар во благо, как Тейрис, — или податься в Звезду…

Справедливости ради стоило признать, что и в Звезде дар применяется во благо, и Тейрис с вейлинами сотрудничал, да и пользы от них Тефриану — куда ни глянь. От тех же генных улучшений и контроля погоды до помощи Вершине со всеми экономическими расчётами.

Но все же в Ордене знают: Звезда трудится не просто так! Всем вэй нужна власть, главная их ценность, и страстную жажду власти они вбивают в детей — во время жестоких пыток, что зовут вэйским обучением…

Об этом Энтис размышлять не хотел. Интереснее было о богах — ведь кроме Тейриса, было много других, Рыцарей и нет. Но все были героями — а спасли всю страну, город или одну лишь крохотную деревню, значения не имело. Именно деревеньку где-то в приграничных лесах и защищала та, что стала после смерти зваться Девой Давиат, богиней добра, прощения и второго шанса. А при жизни была обычной сельской девчонкой, каких много: училась, трудилась, а после любила потанцевать и посмеяться… В одной из книг Энтис нашёл её портрет, нарисованный так восхитительно, что смотреть хотелось не отрываясь: художник наверняка с Давиат встречался, а может, дал волю фантазии об идеальной прекрасной богине? Энтису она казалась и впрямь идеальной: очертания грудей под лёгким платьем завораживали, девушка на рисунке словно дышала, а локоны, беспорядочно рассыпанные по ткани, слабо извивались… а осенние глаза, то ли с вопросом, то ли с обещанием в глубине, были в точности как у Элли — когда она тем вечером, после рассказа о ночной скачке и падении, в упор смотрела на него из-за лампы, и в свете кристалла её глаза вот так же странно и тайно спрашивали и обещали…

Он проводил в библиотеке всё свободное время — уходя всё глубже в загадки растений и людских тел, а от них в едва знакомые дебри химии и генетики, где через слово тонул, листал назад, бросал некоторые книжки, вовсе уж непонятные, и искал полегче, а иногда злился, стискивал зубы и разбирал эти… и список того, что надо спросить у старших, а что-то и у совсем взрослых (к которым ещё надо суметь грамотно подобраться, чтоб стали объяснять, а не послали всё к тем же книжкам), всё рос и рос. А та книга с изображением Давиат стояла перед ним на столе, раскрытая так, что лицо богини было вровень с его лицом — и глаза цвета осени вглядывались в него, и сизые летящие тучи в них мешались с дождём и ветром.

Но читать получалось лишь поздними вечерами — и ночами, если выходило не заснуть сразу после приборки в конюшне, порой прямо там же, — потому что днём он выполнял данное Керу и себе обещание: останавливать танцы-вызовы. И вместо свиданий с Давиат в окружении книг он болтался на площадке, на что ребята поглядывали с удивлением: занятие не в его стиле. А вскоре им пришлось удивиться ещё сильнее, когда он перехватил один вызов, второй… затем он нарвался на парня на четыре года старше, изрядно крупнее и от «мелочи» просто отмахнувшегося, как от мухи.

И тихий Энтис, который вообще голос подавал крайне редко, в словесных сражениях чаще отшучиваясь и ускользая, — громко и чётко, на всю площадку, сказал:

— Значит, самому вызвать «мелочь», чтобы проучить — это ты можешь. А принять вызов от мелочи чуток поискуснее — страшно? Так отмени и свой вызов. И извинись. И больше ни с кем не поступай так… недостойно!

Кер, стоявший рядом, ошеломлённо раскрыл рот. Остальные замерли, ушам не веря. А сам юноша, казалось, потерял дар речи, уставясь на спятившего «братишку» во все глаза.

— Ой, всё, — прошептал Кер, не замечая, как пальцы впиваются в рукоять меча. Голос возле него, мягкий, но внезапно разнёсшийся далеко вокруг, с ленивой иронией уронил:

— Да ладно. Что он сделает? Примет вызов или нет, чем ни кончится, Крис уже победил.

— Заткнись! — Кер с трудом отлепил руку от оружия, ловя себя на желании сжать её снова и посильнее заехать Джерину в челюсть — что, увы, уже не помогло бы. — Хочешь, чтоб его вообще порезали в лоскутки?!

— Вот это вера в друга, я понимаю, — усмехнулся Джер и отошёл, ловко подкидывая и ловя кинжал, который незаметно успел достать: новый, длинный и вполне смертоносный. Оставляя Кера молча беситься и то глядеть на него со злостью, то на Криса — с ужасом.

Ведь после публично брошенного оскорбления танец, конечно, начался. И соперник Криса — не просто старший, не особо любящий детишек, но ещё и до предела разозлённый. И Кер, кусая губы, думал: это же всё из-за него! Из-за того случая, когда он по глупости проболтался Крису о вызове, а тот был в таком странном настроении и дал опрометчивую клятву… и вот теперь…

Но теперь Крис, казалось, и впрямь танцевал: скользил вокруг соперника стремительно и легко, словно и вовсе не замечая выпадов увесистой широкой сабли. Когда же он успел овладеть таким мастерством?! Всё время проводя в седле или в библиотеке… Кер не сомневался, ребята поражены не меньше него — и тоже не понимают! Только у Джерина физиономия спокойная (Кер поморщился: даже в мыслях выражаться столь грубо было ему неприятно) — но Джерину что. Это они все за Криса волнуются, а ему просто наплевать.

В итоге саблей Энтису досталось, но это вышло так быстро — финт, поворот, он попался и слишком приблизился — и лишь в последний миг, уже выронив меч, успел поймать его второй рукой и провести один из хитрых приёмов, отработанных на ночных тренировках. Наверняка никто и не понял, что он ранен — и как сильно. А он всё время сохранял лёгкую прохладную улыбку, стереть которую смогли бы разве что три таких удара.

Он сумел красиво отсалютовать и без дрожи в руке совершить церемониальное касание — это было особенно важно, ведь нажить врага ему вовсе не хотелось. И унижать-то брата он не собирался, это получилось нежданно, по наитию… когда вдруг он осознал, что если не сказать того, что было сказано, открыто и прямо — вызовы не прекратятся, в одиночку он не остановит их, хоть и правда поселись на площадке. Не прекратятся и так — не сразу — но его слова услышаны, их перескажут остальным, и следующий рассерженный рыцарь, желающий утишить гнев в бою с заведомо слабым партнёром, попросту поколотив его, — задумается. И передумает… возможно.

Ребята что-то восхищённо восклицали, хлопая по плечам и конечно, попадая по той самой руке; он поспешил пронырнуть мимо них и верещавших от восторга детишек и скрыться в сад.

Джер нашёл его в одном из любимых тайников: на берегу ручья меж густо разросшихся ароматных арилий. Чтобы пробраться сюда, следовало знать почти незаметное место, где кусты росли не столь плотно, и Энтис был уверен, что его не знает никто. Он не показал даже Керу. И когда на него, растянувшегося в траве, с рукой, сунутой в ледяную воду, упала тень — сперва он решил, что это какая-то большая птица. Журавль… или сокол.

Джер уселся рядом и вытянул из кармана баночку. Энтис засмеялся:

— Без неситы никуда?

— Заскочил в лекарню. — Джер задумчиво поглядел на его промокший рукав, уже весь в расплывшихся багровых потёках, на второй — перепачканный в земле, достал кинжал и деловито отрезал длинный лоскут от края своей рубашки. Энтис вздохнул:

— Зря. Моей перевязали бы. Подумаешь, мокрая. Зато не жалко, всё равно испортил.

— Руку жалко. А тряпку нет. Я сглупил, надо было и бинты прихватить. Торопился.

— Мне казалось, вышло незаметно.

Джер повёл плечом:

— Ну да. Я следил нарочно. Видел этот финт раньше. Разок.

— Странно, что он его сразу не провернул. С таким напором мог и выиграть.

Усмешка на губах Джера как будто жила отдельно от глаз — серьёзных и виноватых.

— Мог. Но это не его приём. Он сам его только выучил. Я думал, ты отобьёшь.

— Почти отбил, — Энтис прижал пальцем узел на повязке, пока Джер аккуратно затягивал его. — Надо понаблюдать тоже… скажешь, кто так умеет? Я не успел понять. Всё движение видел, отвожу кисть, и вдруг — упс. Хорошо, что сабля не стальная. Вообще странно, что такой опасный приём отрабатывали с рубящим клинком, так и руку отрезать можно.

— Отрабатывали они с лёгкими мечами, как у нас, — отрезал Джер. — Он, конечно, дурак. Надеюсь, лорд Рэндел, который его тренирует, вломит ему по полной. Саблей, ага. Стальной. Чтоб дошло. Не все знают, какой у тебя уровень. Тоже мне самоконтроль…

Энтис хмыкнул.

— У него или у меня? У него-то ясно что никакой, раз на детишек кидается.

— А у тебя получше многих. — Джер подобрал из травы кинжал: — Вроде я понял. Гляди: он делает замах, ты отводишь, и тут он поворачивает запястье — вот так!

Энтис нахмурился, внимательно наблюдая, вдруг сморщился и охнул: забыв о ране, он попробовал повторить. Джер выразительно вздёрнул брови. У Энтиса вырвался смешок:

— Самоконтроль, да? Ну покажи снова. Я левой попробую. Мало ли когда придётся вновь отбивать!

Джер показал — несколько раз, пока движение его правой кисти и левой Энтиса не стали одинаковы. Но взгляд у него делался всё холоднее, и причины Энтис не понимал. Получилось же!

— Что? — не выдержал он. — Не так делаю?

— Так. Если сам я всё верно подметил. Но зачем тебе всё это?

— Новый приём? — не понял Энтис. — Как зачем?!

— С приёмом ясно. Зачем тебе сдались эти вызовы? Ты весь день на глазах мелькаешь. На уроках, на площадке, в конюшнях. Ночами читаешь. А спишь когда?

— Сейчас, — пробормотал Энтис, закрывая глаза: от запаха арилий, плеска ручейка и внезапно глубокого, мягкого покоя, окутавшего его целиком, его и правда клонило в сон.

— Я серьёзно. Смысл время терять? Лучше днём читал бы.

Энтис удивлённо привстал на локте, поднимая ресницы:

— Но я же правильно делаю. Защищаю тех, кто сам себя не может защитить. Это разве время терять? Это нужно! И хорошо.

— А я не уверен. Тебе хорошо? Ты лучше умеешь драться. Я-то знаю. Полез в бой уставшим, вот и лежишь с раной.

— Он просто сильнее бьёт, — возразил Энтис и лёг снова, ловя ускользнувшую было пелену всеобъемлющего покоя. И зевнув, протянул: — Все бои не выиграть… и без ран не обойтись…

— Но без этой обойтись ты мог. А мог, кстати, и без руки остаться. Ещё не факт, нет ли у тебя там трещины. — Джер кинул в ручей выдернутую с корнем травинку. — Послушай. Все выбирают сами. Если меня вызвал тот, кто точно побьёт, то мне зачем соглашаться? Есть два слова: да и нет. Второе никто не отменял. Эти ребята, за кого ты дрался, они что, во сне на танец пришли? Или их притащили силой?

Энтису вспомнилась, как наяву, непривычная нота безнадёжности в голосе Кера.

— Не все умеют сказать «нет».

— Ну да. Такое слово сложное. Ты согласился бы?

— Если бы позвал кто-то явно сильнее? — Энтис закинул здоровую руку за голову, пальцами второй касаясь холодной ленты ручья. — Да, если бы считал, что он злится за дело. А нет, так нет. Хотя я мог бы согласиться ради опыта. Проиграть, оставшись почти целым, — это тоже надо уметь.

— И это всё — твой выбор. Урок, искупление. А ты защищаешь тех, кто выбирает отказ от выбора. И кому от этого лучше? Так и будут жить тряпочками… в плащах Рыцарей. Стелиться под сильных и высматривать тех, кто прибежит и защитит.

В озябшие пальцы Энтиса щекотно тыкались клешни крабов и крохотные рыбёшки.

— Как жить другим, пусть они решают. А я решаю для себя. По мне, от тряпочек вреда меньше, чем от тех, кто любит по ним топтаться. — Он помолчал, с тревогой понимая, что всё-таки ляпнул лишнее: вышло на волосок от грубости. А вдруг Джер ещё больше рассердится и уйдёт… вот так?

Он резко сел и зашипел, вновь забыв, что на пораненную руку опираться не следует. Джер посмотрел так красноречиво, что фраза «Хватит притворяться идиотом!» буквально засветилась в воздухе.

— Никто не сказал, что кого защитили, тот слабым останется навсегда, — Энтис слышал, что голос звучит едва ли не виновато, но и ладно, пускай, лучше так, чем обидеть и поссориться. — И я же Рыцарь. Мы затем стране и нужны, чтобы заступаться. Ну и потом, я слово дал вызовы останавливать. Теперь уж выбора нет… разве что выбрать нарушение заповеди, — на всякий случай он улыбнулся: не хватало, чтоб Джер подумал, будто он это заявил всерьёз. — Но это и есть мой выбор. Мне нравится защищать… и кого вызвали, и кто, обоих. И тех, кто на месте тех двоих теперь не окажется. Защита получается для всех. А раны — пустяковая плата. Я не пожалею ни о чём, что выйдет из этого обещания.