Глава 7. Каэрин

Лишь единожды я осмелился спеть тот узор, а более не касался его ни разу.

Он пришёл ко мне сам — он словно был наделён чувствами и желал стать мелодией Кружев. Красота его поражала: узор был завершённым и чётким в той же мере, как расплывчаты и неясны все легенды о Камне. Словами я не выразил бы истин, запечатлённых в нём; но там были разгадки всех тайн — и Знаки Огня, и суть Камня, и хитроумно запрятанная в легендах истина о Творителе. В узоре были сброшены все вуали Сумрака — как и всегда в рождённых Мерцаньем кружевах Чар.

Всё началось со Знаков Огня. Мне хватало времени на раздумья: пять лет я не брал учеников, не мог решиться после последнего. Взялся за научные изыскания, к коим всегда стремилось моё сердце, и лишь они отвлекали меня от горечи, от унизительно-безнадёжных выводов о моём «таланте» учителя, непомерно раздутом молвой и столь жалко лопнувшем на деле… от невыполнимых желаний.

То был первый день Знака Огня. Я был так уверен, что не мог думать о другом, заниматься другим. Узор сиял перед глазами, струился в жарком летнем воздухе. Он молил: дай мне дыхание! — и я вошёл в кружева и выделил — вплёл — создал: песней, ароматом лесных трав, стремлением и прохладой, страхом и страстью неведомого мне сердца, близостью и непреодолимой бездной… Как беден язык слов!

Узор не был призывом к Пламенеющему. Не был и указателем (я хотел спеть указатель, но оказался бессилен). Скорее, открывал он возможность, близость во времени, а не в тарах; впрочем, я не уверен. Если я верно угадал Знак Огня, узор должен был поведать, сколь вероятно, что Пламенеющий будет возле Творителя этим летом. И едва я вдохнул в него голос — он ожил яростно, неукротимо, оглушая меня, разрывая в несвязные ноты стройную песню моего Поля. Ясное небо в единый миг затянуло грозовыми тучами, задул резкий холодный ветер — летний день сменился ненастным, будто выдернутым из зимы. Но я заметил это позднее, когда течение песни разорвалось. Тогда же — не ощущал ничего, кроме узора, поющего вокруг — во мне — для меня — мною… свидетельствуя неоспоримо: вероятность сближения не просто велика, сближение реально. И не в туманном будущем. Неистовый крик узора утверждал: оно свершается здесь и сейчас. Сегодня и в моём Поле. В моём Джалайне.

Узор подхватил меня, как пушинку. Он властвовал — мне надлежало подчиняться. Огонь, который я искал, был рядом. Я стремился к нему всем сердцем, всей Чар, каждым завитком узора и каждой нотой песни; я уже не пел, остался лишь шёпот: приди. Откройся, Огонь, приди к своему Творителю! И если я верно определил своё место в игре, сейчас он приближается.

Тишина вспыхнула болью в теле, сознании, всех чарных слоях. Песня оборвалась неожиданно — я не успел ни выйти, ни защититься, ни осознать, что произошло. Если бы он не ворвался внезапно, не хлестнул по кружевам так сильно, не прервал именно эту песню именно в этот миг… Но случилось то, что случилось, и мои промахи навеки вплетены в ткань Мерцанья. Тот неосторожный глупый ребёнок не заслужил столь сурового наказания, и поступил он, в общем, правильно, а мои действия далеко не безупречны… и лишь когда стук копыт перестал отдаваться в ушах, подумал я: не был ли растерянный перепуганный мальчишка, стоически выносивший боль, — тем, кого я искал. Не нашёл ли своего Пламенеющего — и не понял… Почему раньше не задал я столь очевидный вопрос, не связал поистине обжигающую нашу встречу — с неведомым Огнём?

Всё просто: иной огонь обжёг меня куда больнее. Он пылал с того мгновенья, как я услышал в голосе незнакомого ребёнка второй голос, узнал изящную дерзость и красоту мелодий, столь хорошо знакомую мне… воспитанную мною. И этот огонь вмиг сжёг благоразумие, что бывало, увы, нередко. Ярость запалила меня, как высушенную древесину, и в ярости я сделал все до единой глупости, какие только успел. Кроме одной: я не пробовал вступить в бой. Победить Чена — даже в собственном Поле — я бы не смог.

Он сразу назвал имя: Джаэлл. Ученик Ченселина Тариса. Почти мой ученик. Какое прозвище ждёт питомцев моего Чена? «Дети Боли Каэрина». И верно, боли хватало и детям, и учителю! А вот мальчик Чена, Джаэлл, к боли не привык, хотя явно шёл на Четвёртую ступень. Но защищался неплохо. Мягко и незаметно, как Чен в своё время. И его попытку сразиться я заметил не сразу. Талантливый мальчик.

Почему, ради Мерцанья, этого я не сказал его магистру — моему Ченселину, моей гордости и худшей из ошибок — с таким спокойствием взирающему на мой гнев? Он коснулся слишком глубоких струн, когда встал на колени и обратился ко мне как к учителю. Он всегда умел превращать моё сердце в глину… а меня, соответственно, в идиота. Именно ему я мог открыть правду: тайн моих он знал уже предостаточно. И именно ему зачем-то солгал. Даже если он не понял (а тут ложь просто слепила глаза!) — мальчик ему, конечно, рассказал.

После я долго гадал, что задело меня сильнее: его готовность к бою, изящно-ядовитое напоминание о враждебности Брэйвина… или просто его лицо… или нелепая уверенность: он и есть Пламенеющий. Мой лучший ученик, мой надменный Луч, сотворённый мною… изменивший мне. Холодный, гордый, не сознающий своего могущества Ченселин. Одинокий, юный, такой неопытный мальчик. Я держался с ним оскорбительно, насмехался над ним, а сам страстно желал сказать: дитя, ты идёшь по волоску над бездной, доверяя человеку, чьим именем пугаешь меня… друга. А он — друг ли тебе? Даже тому, чья судьба мне безразлична, не посоветовал бы я доверять безоговорочно Верховному магистру Тефриана!

Он ушёл, не оглядываясь, с Джаэллом на руках, и ускакал стремительно, как узник, освобождённый из темницы. А я смотрел ему вслед, чувствуя себя безумцем, поджигающим собственный дом. Мой Пламенеющий (я ещё не думал, что им мог быть Джаэлл) покидал меня в гневе — и я отпустил его. Он наконец-то пришёл ко мне — и что я натворил? Вышвырнул его за порог, и на его лице была написана решимость никогда сюда не возвращаться. Никогда не искать встреч и бесед со мною. Его ученик… мне стоило догадаться, что мальчик ценит своих учеников куда дороже, чем доброе расположение Каэрина Трента! Ещё один повод гордиться им. Пусть Звезда шипит колкости у меня за спиной, но я воспитал из него нечто большее, чем сведущий магистр и могущественный Луч. Похоже, я сделал его учителем.

И, похоже, уж теперь-то оттолкнул его от себя навсегда!

Песня Сближения спала в моей памяти. Лишь раз, недавно, в конце зимы, она пробудилась вновь. В тот день, гуляя, я забрёл далеко от дома: шёл, куда вели ноги, всецело уйдя в мелодии кружев. И вдруг трепет предчувствия охватил меня — состояние, что переживает в своё время каждый вэй. Но определить его суть, направление и цвет я не успел: узор Огня ожил и запел… загрохотал, точнее. Но его пробуждение обошлось мне куда дороже, чем в первый раз: вполне оправдав имя, которое я ему дал, он обжёг меня так сильно, что мелодии вскричали, ослепляя, и я потерял сознание. А когда очнулся, песни Огня уже не слышал — и, увы, предчувствие ушло вместе с нею. Не знаю, что желало поведать мне кружево, но уверен: нечто неизмеримо важное произошло в Тефриане. Нечто новое явилось в Сумрак — неистовое, пламенное… грозное. Но отчего загадочное нечто — огонь, вспыхнувший на миг и пропавший бесследно, — кажется мне началом конца Тефриана?