Глава 28. Вейлени

— Валенсия Диш Эйвин, — сказала девочка. Голос легонько дрогнул. Мужчина поднял брови:

— Боишься?

Она серьёзно посмотрела ему в глаза. Удивительные глаза изумрудного цвета, полные Чар.

— Да, — она кашлянула, — милорд… мой магистр. Наверно, все немного боятся, правда?

Он улыбнулся. Не очень-то тепло. Скорее, несколько иронично. Но её и такая улыбка ободрила.

— Уже знаешь, что учителю своему лгать нельзя, верно?

Она кивнула.

— По слухам, или сама догадалась?

Её глаза отец сравнивал с фиалками на солнце после дождя. Сейчас они удивлённо расширились:

— Глупо же лгать учителю!.. милорд мой магистр, — поспешила она добавить почти без паузы.

— Миледи моя ученица, — мужчина в чёрном с золотом плаще улыбнулся, на сей раз без сарказма. — Да, боятся все. Не немного. Очень здорово все боятся, кто в здравом рассудке собрался вверх по семи ступеням. Я мальчишкой боялся до мокрых штанов и тряски в коленях.

Девочка хихикнула и сжала губы, придавая лицу почтительно-серьёзную мину.

— Вот я погляжу, кто посмеётся через знак-другой, — заметил он. — Говорить мне «мой магистр» было самоуверенно и дерзко, но трусов не терплю, да и не выживают они у меня… Ты знаешь, что можешь послать меня в трясины, уйти в Странствие и поискать себе магистра подобрее, Валенсия Диш Эйвин?

— Мне вы нравитесь, — с ноткой вызова сказала она. Он расхохотался, касаясь губ белой перчаткой.

— Перестану нравиться, моя сьерина! Ах, но это так приятно. У меня отвратительная репутация, и ученики мои частенько ломают шеи на Ступенях, и Звезда от меня не в восторге; но я тебе нравлюсь… Мне кажется, я тебя сделаю вэй, миледи Валенсия. Почти наверняка.

— А Лучом? — вырвалось у неё. Она прикусила язык, досадуя на свою несдержанность. Взгляд Чар-вэй похолодел, блеснул сталью. Девочка скромно опустила глаза, разглаживая оборки на переднике.

— Это уж зависит не от меня.

Неожиданно его голос прозвучал не гневно, а почти устало.

— Лучами нас делают не учителя. Талант и воля… и безнадёжность иногда. Давай вернёмся к вопросу о Лучах чуть попозже. Ступени этак на шестой. А сейчас я скажу твоим родным и поедем домой. В твой новый дом. Ко мне.

— Родных нет, — сказала она. Вышло спокойно и даже весело — да отчасти так и было. Никто не сдержит, никто не влезет, никто не остановит. — Повезло.

— Да, сплошное везение.

Пальцы, залитые белой тканью, тронули висок, потёрли неведомо с чего наморщенный лоб. У Чар-вэй бывают мигрени? А ведь о магистрах все в один голос говорят, что болезни их не берут. Ещё о вечной юности говорят… мол, им уже и сто, и двести, а с виду всё те же двадцать пять. И ему, может, двести?

— Как вышло, что ты одна? Кто тебя кормит?

Его тон стал сух и резковат, словно что-то рассердило его. Это её задело — непонятно, почему. Как и мысль насчёт двухсот лет. Против её двенадцати.

— Кормлюсь сама, — тоже сухо отрезала она. Влезать в подробности совсем не хотелось.

— Я задал вопрос.

Его голос стал льдом, но взгляд взвихрился и охватил её пламенем — странным, диким, кинжально-острым пламенем цвета изумрудов. Она не могла оторваться от этого пламени, внутри которого был лёд, а может, тот самый кинжал, заточенный так, что мог рассечь на тонкие ленты воздух. Двести лет. Или четыреста.

— Вернёмся к правилу: ученик не смеет лгать учителю. Или не отвечать ему.

Она почувствовала, как напрягаются скулы и сжимаются кулаки, быстренько это пресекла и виновато улыбнулась, вспоминая о фиалках, оборочках на платье и пользе пушистых ресниц. Так скромно и удобно прячущих глаза, душу и тайны от слишком острых и непонятных магистров с изумрудными взглядами.

Пятьсот лет, мигрень и страшный характер. И мне это надо?

— Мы жили с отцом. В конце Трона он уехал по делам, а потом пришло известие о его смерти. Случайной. Дрёмный сон. Глупо.

Она не очень хотела, чтобы из-под улыбки напуганной, но храбрящейся ученицы вылезла кривая усмешка, но может, оно и к лучшему.

— Матери нет, она давным-давно нас бросила. Я и не помню её. И уж её-то советы, быть мне вейлени или нет, никому не нужны. А еды хватает. У нас же сад и куры. И огород. Ещё я хожу доить коз на ферму.

Она пренебрежительно дёрнула плечом:

— Учитель мне нужен не затем, чтоб не умереть от голода!

Он нужен мне, чтобы сделаться магистром, потом Лучом, потом найти тварь, убившую папу, и долго, долго оттачивать на нём умения, полученные у самого пугающего и искусного вэй-лорда Тефриана. А потом я с удовольствием буду смотреть, как то, что от твари останется, умирает.

— Какой трясины ваш вейлин мне не сообщил, — пробормотал он и снова сильно потёр лоб, будто сгоняя хмурые складки. Кажется, это помогло: льдистые лезвия втянулись в глубь зелёных озёр и там растаяли. А она думала, что, возможно, лет всё-таки не двести, а чуть меньше… хотя бы сто семьдесят? Но если он и дальше будет вот так обжигать и резать холодом одновременно, то сколько у неё шансов добраться до неизвестного убийцы живой и способной к сражению?

А может, сражаться вместо неё будет он?

— Последний раз спрашиваю, Валенсия Эйвин, ты уверена? Это, видишь ли, бесповоротно.

— Чар? — тихонько спросила она, исподлобья глядя в красивое серьёзное лицо. — Или вы?

— Учителей не меняют после пробуждения. А Чар… ты ведь на грани. Как бы я иначе тебя нашёл?

— Меня Валенсией никто не называет, — сказала она. — Такое занудное имя. Диш как-то приятнее.

— Точно. — На его губах вдруг появилась оживлённая мальчишеская улыбка. — А я и сам угадал. Ну вот, опередила, а я-то хотел блеснуть талантом вэй! Ну, Диш… значит — да?

Девочка кивнула так решительно, что блестящие чёрные волосы взметнулись облачком вокруг лица.

— Да, милорд мой магистр вэй’Каэрин.