Глава 10. Тигры и тигрята

Она подняла голову. Цепь зазвенела. Наверно, цепь была хуже всего — символ несвободы… рабства, вспомнила она слово из Дозвёздных книжек. Да, цепь значит рабство, владение человеком, как вещью. А когда вещь не служит, как хочет владелец, тот с ней не церемонится. Нельзя новую заказать — ладно, заставим работать эту. С помощью разных полезных инструментов… Она потянулась к кружке с водой. Как всякий раз, поставила назад: наверняка снова подмешал ту дрянь… и взяла опять. Как всякий раз. После применения «инструмента» пить особенно хотелось. Он специально делает это? Я уже поняла, уже слушаюсь, но он продолжает… чтоб я пила, хоть и знаю про гадость, которую он добавляет в воду?

Инструмент для воспитания у «вещи» требуемого почтения к владельцу валялся невдалеке на полу. Небольшой цилиндрик, целиком умещавшийся в ладони; что-то там нажать — и вот вам, пожалуйста, орудие воспитания. Не впечатляет, с вялой иронией подумала она, на вид совсем не страшно. Ну, яркая штучка. Прежде в таких случаях использовали плётку. На ней сейчас была бы кровь. Куда эффектней.

Крови от цилиндрика не было, зато боли хватало. Впрочем, сегодня это длилось недолго. Игры. Она спрятала кривую усмешку в кружке с водой. Я вижу его насквозь. Игры, чтобы подчинить, убить волю, сломать. Цепочка. Боль. Голод. Наркотик в воде, затем лекарство, от которого выворачивает наизнанку, а он смеётся и говорит… но ведь слова — тоже часть игры, почему же мне так хочется заткнуть уши?

Как попала сюда, она не помнила. Семь дней назад; первый был просто мутной жутью, на второй её покормили немножко и объяснили, чего от неё хотят, и она сказала: да, я буду воровать для вас, только не надо больше бить меня, не надо, пожалуйста!.. думая: а теперь выпусти меня — и этому фарсу конец, а ты и поверил, идиот несчастный, что болью можно меня запугать?

Она свернулась клубочком на грязном полу. Холодно. Он всегда будет отбирать одежду? В его игре есть ещё один миленький ход, пока мне везло, но скоро, сегодня, быть может… Я могу вынести всё, что он сделал, что он делает, но если он решит… если он… я не выдержу. Вот тогда я и вправду сломаюсь.

В комнатушке не было окон; лишь врождённое чувство времени говорило ей, сколько прошло дней. На улицу он её вывел, но убежать не вышло. Он не поверил, конечно. Следил. И стоило попробовать… Она усмехнулась, чтобы не всхлипнуть. А вчера уже не пыталась. Да у неё бы и не хватило сил. Не до побега, если каждый шаг даётся с трудом, и даже дышать больно. Ну и дурочка. Сама виновата.

А вот слух у неё тут необычайно обострился. Или там, за дверью, и хотели, чтобы она слышала?

— Слишком маленькая. С детьми связываться опасно. Их обычно ищут, знаешь ли. И находят.

— Эту искать не будут. — Смешок, который она уже знает. — Она из цветочников. Мне всегда везёт.

— Пока много не откусишь, — возразил второй голос, молодой и незнакомый. — Поостерегись.

— Не тебя же, — вкрадчиво заметил её мучитель. — Тебе-то зачем? И где бы ты был сейчас, если б не я?

— Хороший вопрос. Ты уверен, что мне стоит думать над ответом?

Снова смешок. Не очень он уверен. С кем ты там обо мне болтаешь? На приятеля что-то непохоже…

— Ты держись меня, я-то друзей не забываю. А она невидимка, каких я сроду не встречал, точно. Сам чудом углядел. А славненькая птичка, — теперь смешок довольный. — Можно заодно и повеселиться.

— Не знал, что ты занялся детишками. — Второй хмыкнул. — Подыскать парочку пятилеток?

— Она не больно-то деточка! — Смеётся… но и злится тоже. Нет, они не друзья. Но ей не всё ли равно? Тот, второй, наверняка не лучше. Крысы, если друг друга и покусают, в милых котяток не превратятся.

Беседа перешла в бормотание, затем утихла: парочка от двери удалилась. Я была права, думала она, безнадёжно глядя во тьму. Он планирует именно то, чего я боялась. Как мне отсюда выбраться, Лэй?!

Полиция… Нет. Не для неё. Даже если бы он не пугал её историями о том, что делают с сенсами-цветочниками за воровство. Она всё-таки не цветочник (а он и поверил — не зря училась вешать лапшу сенсам!), и СБР, дорогие опекуны, быстренько бы вмешались: им огласка всего, с нею связанного, — как рыбке зонтик. Да, она могла бы позвать на помощь, когда её выпускали на охоту. Но потом… Рейн. И уж тогда откроется всё: ложь, куча глупостей, самоуверенные планы — и финал: игра в дрессировку, побои, страх, унижение… и лицо Рейна. Его глаза — и она, сейчас. Нет. Нет, ни за что.

Вскоре пришёл он и принёс кусок чёрствого (нарочно, что ли, засушил?) хлеба; и долго развлекался, заставляя её двигаться к нему, пока цепь не натянулась и из глаз у неё не потекли слёзы, и просить. И выразительно вертел цилиндрик: не подчинишься — и не просто останешься без еды, а кое-что похуже. «Похуже» в итоге и вышло, как и в прошлый раз: просить у неё плохо получалось. А хлеб он оставил — там, куда не дотянуться. Ну и дурак, устало решила она. Вот умру от голода — и воруй сам, на здоровье.

Ей казалось, холод не даст ей заснуть, но пакостная штука в воде, похоже, не только мешала думать, но и усыпляла, и сон оказался неожиданно хорошим: там был лес, солнце, чей-то очень приятный голос напевал песенку — тихо-тихо, будто колыбельную, и мотив похож, спокойный, ласковый. А потом вдруг вмешался другой голос — потрясающе красивый, но она огорчилась: песня была бурей и огнём, и тихий покой раскололся под его напором, как дерево от удара молнии, и она проснулась.

И страх проснулся тоже. Что мне делать, Лэй? Воспоминание криво усмехнулось в ответ: не знаю, я же не попадалась, помнишь? Думай. Рассуждай. Вряд ли ему нравится насиловать нечто грязное и полуживое в вонючей холодной каморке, или он бы уже делал это, верно? Значит, пока ты упираешься, и он даёт тебе наркотик… И бьёт меня. А из холода и грязи меня легко и забрать на время. Нет, не то…

Тем не менее, то был единственный путь. Дверь медленно открывалась, а она думала: дразнит, ему нужен страх, а я буду дерзить, буду над ним смеяться. Лучше пусть бьёт, чем… ну, пока ещё лучше.

Но вошёл не он. Этого она прежде не видела. Вроде молодой, но в темноте толком не разглядишь.

— Молчи, — тихо бросил он, стремительно приблизился, разрезал цепь. Её больше ничто не держало, кроме слабости и наркотического тумана. Она не сводила с него глаз.

— Идти можешь? — она мотнула головой: вряд ли. Голос, тот второй голос, да, точно. Враг её врага?

Он подхватил её на руки. Её тело рефлекторно рванулось, но он прижал крепко, прошипев в ухо:

— Не дёргайся, или останешься здесь. Включай свою невидимость! — и выскользнул с нею за дверь. В коридоре никого не было. Где-то рядом, за стеной, слышались голоса, музыка, звон стаканов: бар работал вовсю. Вечер, отметил её внутренний счётчик времени. Удачно: этот тип там, с клиентами, — не помешает… но как он минует полный зал народу? И зачем, зачем ему делать всё это?

До зала они не добрались. Он что-то нажал на стене, та раздвинулась, образовав узкую щель, и туда он толкнул девочку и протиснулся сам — без труда; упитанностью он не отличался. Снова коридор, пять минут быстрых шагов во мраке, под уклон, вверх, ветер с запахом моря… и флаер. А затем — полёт.

Он устроил её на полу за сиденьем. Понятно, чтоб казалось — он в машине один. А машина… запах…

— Выследит, — негромко сказала она. — По коду. Флаер-то его.

Парень хмыкнул.

— Код можно изменить или стереть. Откуда ты знаешь, чей флаер?

— Запах псина… — она в отчаянии прикусила язык: мало ей «невидимости», теперь выболтала и это!

— А ты чуешь? Круто. — Он усмехнулся: — Меня не бойся. Я не кусаюсь. И не ворую детишек.

Ага, ты воруешь флаеры, верно?

На площадке, где он посадил машину, стояло ещё три — довольно дорогие, но на вид не новые.

— Проще было взять один из них, — заметила она, выбираясь на свободу.

— И он бы сразу понял: ты ушла не сама. Спасибо за такое «проще».

Он пнул каблуком дверную панель, и они вошли в помещение, которое она сперва сочла гаражом, а затем, увидев маленькую плиту и откидную кровать на стене, решила: тут он и живёт. За неприметной дверкой обнаружилась ванная.

— Иди-ка, помойся. Одёжка на полке. Под цвет глаз, извини, не подбирал. А размер вроде твой.

— Ты всё заранее приготовил? — она застыла в дверном проёме. — И знал, как выйти… Ты вообще кто?

— Ему? — уточнил он, сощуриваясь. — Никто, и уже давно. Что приятно. Тебе, думаю, тоже. Мойся.

В тёплой воде она едва не заснула, но решительным усилием отогнала сон: нельзя. Опасно. Того она сразу раскусила, да и намерений своих он не таил. А этот — неизвестная величина. Но главное — зачем?

Одежда и вправду пришлась впору, только джинсы пришлось чуточку подвернуть. Даже цвет был её — чёрный. Случайно, успокоила она себя. Или из осторожности: в чёрном проще быть незаметной. Она тихонько высунулась, не выключая воды, но простенькая уловка (ну, она и не надеялась) не сработала — парень, сидя у низкого столика, глядел на неё в упор. Джиссиана вернулась в ванную, закрыла воду и с безучастным видом встала у стены. Проскочить мимо него к флаерам не выйдет. Пока. Ну, подождём.

— Сядь, — он указал на кровать, — и поешь. Когда-нибудь летала ночью без кома?

Она растерянно кивнула.

— Я тебя отвезти не смогу, мне ведь и жить ещё хочется. Придётся тебе самой. Да ты ешь, ешь. Я ничего туда не подсыпал. Насиловать и бить тебя не собираюсь. Поешь, поспишь, и до свиданья.

Она чуть не подавилась глотком чего-то горячего и вкусного.

— Ты дашь мне флаер? Сейчас?

— Сейчас, — хмыкнул он, — нельзя. Тебе из города надо улететь, и подальше. А он не дурак и уже тебя ищет. Вместе с флаером. И потом, сейчас ты заснёшь за пультом. Отдохнёшь пару часов, тогда и лети.

— А он, — медленно сказала Джис, — сюда не явится? Ты там наследил.

Её загадочный спаситель замер, не дожевав, и вдруг рассмеялся. Ему было лет двадцать, не больше.

— Послушай, он же не Мэтр. Ты уж поверь: следов, заметных ему, я не оставляю. Он вообще мелочь. Крысёнок. А след псина берут тигры. — Он фыркнул: — И тигрятки. Как он тебя поймал, не понимаю.

Потому что я идиотка. Полная бестолочь, а не тигр.

— Ты всё равно рискуешь. Он тебе про меня рассказывал. И ты его не очень-то любишь.

— Да, но доказать он не сможет. — Юноша снова наполнил её стакан: — Пей. От дури, которой он тебя кормил, это помогает. — Он помедлил. — Я имел с ним дело, когда был поменьше. Ну, на него работал.

Джис молча глядела на него. Наркотик ещё туманил «видение», но… Сочувствие. Да. Он ей не врёт.

— Меня он, правда, на цепи не держал, но каково от него зависеть, я знаю. Ты из цветочников? Ну и я был такой. Дурак с Потенциалом в большом красивом городе. А универа боялся. — Он усмехнулся: — Цветам дороги нет, всё такое. Чушь собачья. Пробиться можно. У меня одна специя, ерунда, вот и сижу тут… с флаерами. Но с твоими талантами точно надо поступать. Ты, тигрёнок, тянешь на равновесника.

Через два часа сна она вышла в ночную тьму и села во флаер, а ещё через час город остался позади.

В отличие от своего спасителя, она вовсе не была уверена, что выследить флаер нельзя: кто знает, насколько сложным кодом тот урод защитил от угона машину. Если сам промышляет воровством, то у него, наверно, есть и куча способов от воровства уберечься. А её спаситель — он же совсем мальчишка. Какой там у него опыт! И специя, он сказал, всего одна. Нет уж, лучше подстраховаться.

К счастью, в парках Ла-Джиса, среди густых кустов и нежно шелестящих фонтанов, шепталось и обнималось немало юных парочек, а те, дабы не быть отловленными родичами в самый разгар объятий, машин не кодировали. Тем более, скиммер (народ от семи до семнадцати обычно летал на скиммерах) — штука шумная и яркая, спереть его, не всполошив хозяина, практически невозможно. Только ей сейчас на невозможное было наплевать. Любой, пусть крохотный, шанс спастись добавлял ей сил — не хуже Усилителя. Кстати, Лэй каталась на чужих скиммерах без всякой магии. Ну и у неё получится.

Скиммер, маленький и стремительный, как ласточка, создавал чувство защищённости: садись, где хочешь, ныряй под деревья, маневрируй, — не то, что флаер! Правда, из-за последствий «воспитания» вести его было больно, и по росту он ей был великоват, а подгонять некогда… но три часа она терпела, выжимая и из машины, и из себя всё возможное, чтобы поскорее оказаться от Ла-Джиса как можно дальше; а потом спустилась в рощу, скользнув меж ветвей, почти упала в траву и наконец-то заплакала.

Я не могу. Это был основной мотив всех её мыслей о будущем и настоящем. Я не могу, я ничего не умею. Я бы не убежала, просто мне повезло, он ошибался, я не тигр, я мышонок, я проиграла.

Она легла на спину — и пусть больно, так тебе и надо! — и смотрела сквозь листья в небо. Над нею, рискованно близко к вершинам деревьев, прошёл флаер. Она даже не сразу поняла, что не дышит, и всё в ней натянулось, заледенело и дрожит. Это не он. И вообще, никто тебя не увидит.

Но всё равно, её телу хотелось лишь замереть, не вытирать затекающий в глаза пот, не… садиться на скиммер и куда-то улетать. Я ни с чем не могу справиться сама, а он не станет спасать меня дважды. А здесь безопасно, здесь не найдут, и… И здесь ты умрёшь в конце концов, если не встанешь!

И ладно. Тут умереть приятней, чем в грязи и на цепочке. Ах так, с иронией переспросила Лэйси из воспоминаний, а что же твоя клятва? А кто, кстати, и с тем любителем цепочек будет разбираться?

«С твоими талантами надо поступать. Ты тянешь на равновесника».

Вот оно. Где ж её голова была раньше?! СБР. Равновесник. Сила, навыки боя и власть. Не прятаться от закона, а его использовать; и не она, а её всякие крысы будут бояться. И тигры, между прочим, тоже.

И ей, выходит, надо возвращаться. Но… как она объяснит Рейну? Враньё он почует. А рассказать правду — нет. Не сумеет она жить рядом с тем, кто считает её (а может ли выйти иначе?) беспомощной глупой растяпой. Да и не станет он её учить на равновесника, если узнает. Зачем в СБР неудачники?

Она заставила себя встать, приладила под свой рост скиммер, понадёжнее забросала его ветками и легла снова: когда следующий лес, неизвестно, а в таком состоянии много не пролетишь. Как же она сюда-то добралась? Магия… Она вдруг вспомнила своего любимого героя, Тэйна Рыцаря Отражений, — он постоянно сражался с Магами Тьмы. А те, между прочим, всегда были сильнее. И если бы не киборг Рао, на которого куча магических фокусов не действовала, помереть бы Тэйну ещё в первой серии.

Тьма и сила. Сила… Магия виров, магия Зла. В равновесники виров не берут. Но и слабых тоже.

Дурочка, сердито сказала она себе. Не бывает магии — ни белой, ни чёрной, ни зелёной в розовую крапинку. Умение управлять психосенсорной энергией — не больше магия, чем синты и компьютеры, а злые только люди, сенс-специи «злыми» быть не могут. А виры — просто сказка для детишек.

«След псина берут тигры… Как он тебя поймал, не понимаю». Ладно, пускай я тигр. Потенциальный Мэтр. Больше пяти специй. А у меня? Талант, «цвет» эмоций, запахи псинов, «предощущение», убогое умение держаться на воздухе. Пять. Сны не считаются, сны и всем не-сенсам снятся. Где тогда шестая?

Джис закрыла глаза. Ещё в детстве придуманный фокус: собраться — расслабиться — выйти. Поймать в себе поток энергии пси и поплыть, как в волнах… ей припомнилась песенка из сна: негромкая, нежная, в том сне тоже шелестели листья над головой… плыть в песне, в мелодии, сплетение ручейков-звуков, кружева из нот… скользить в поющих кружевах… и становиться ими, я шорох листьев, я ветер и небо, я песня текучих кружев, песенка-колыбельная, тихий ласковый голос, покой и свет… свет звёзд, я звезда в сияющем звонком тумане… а боль тоже течёт в кружевах — во мне — течёт и уходит в землю…

Сердце колотилось так, словно она от Ла-Джиса бежала без остановки, а не летела на скиммере. Больно не было. Ничуточки. Пить хотелось, да. А боль… и впрямь вытекла в землю, как ей виделось в пси-трансе? Никогда у неё такого странного транса не бывало… А ведь исцеление — тоже специя! Я же вылечилась? Ну, по крайней мере, неприятные ощущения убрала. Она вздохнула: если честно, убрала не я. Само всё получилось, а я вроде и ни при чём. Хорош тигр, в собственных специях не разбираюсь!

Скиммер она оставила в Ятрине и поспешила из городка убраться: ей казалось, он весь пропах едой, не из синтов, настоящей и вкусной, а вновь экспериментировать с чужими карманами ей не хотелось — уж где-где, а в Ятрине, в двух шагах от университета, любой прохожий запросто может оказаться мэтром. Добираться до универа пешком ей не очень-то улыбалось, но не лететь же к Рейну на ворованном скиммере! Идти, конечно, дело пустяковое, и синтов на дороге полно, но в голову лезли мысли, что полгода назад они шли бы тут вдвоём… особой радости путь ей не доставил. К тому же, в огромном лесу, без труда укрывшем бы и три учебных комплекса, условий для туристов предусмотрено не было, равно как и стрелочек «Университет — туда»; оставалось довериться чувству направления и удаче. И надеяться, что запасённой у последнего синта еды будет пусть не вдоволь, но хотя бы почти достаточно.

_ _ _

Рейн пытался прогуливаться, думая: правильнее использовать тут слово «метаться». Пятый день его лесные «прогулки» сводятся к следующему: он бродит туда-сюда по кусочку воображаемой прямой от университета до Ятрины, мечется, словно дикая пантера по клетке. Я отвык играть с огнём, усмехнулся он, садясь на поваленный бурей и временем ствол. Действовать, опираясь на предположения о характерах и чувствах других людей, — куда опаснее, чем самые рискованные научные эксперименты!

Он прилёг на стволе, как на кушетке, закинув руки за голову: изящный, гибкий, замерший в ленивой позе и в то же время настороженный — и впрямь чёрная пантера, чья дрёма в любой миг может перетечь в прыжок на добычу, в молниеносный и точный удар. Его губы едва заметно улыбнулись: он сам видел сходство. Студентом он развлекался, создавая «пантерий» образ, а дело, которому он отдал молодость, отточило повадки огромной хищной кошки, и они стали неотъемлемой его частью — как и пристрастие к чёрному. А о том, что будет мэтром, он знал с детства — ещё в школу не пошёл, когда понял все свои специи. Десять. Максимально возможное число, как доказал в своей «Аксиоматике» великий Тайгер. Тигр на одном из Дозвёздных языков. Может, поэтому мэтров зовут тиграми? В юности он был просто одержим Тайгером, умершим много веков назад, а позже сделал его темой своей диссертации. В юности… Он вздохнул. В университете они слыли неразлучными друзьями, два «тигра-десятки», но Рейна уже тогда приятели прозвали Багирой, а его друг был Шер-Хан, тигр из той же старой сказки. Идиоты, с горечью подумал Рейн. Интуиция сенсов!.. ну почему мы столь упорно отказывались слышать намёки нашей интуиции? А может, мы все просто-напросто плохо помнили сказку?

Она вышла из зарослей и замерла, не сводя с него глаз. Похудевшая, в грязной, кое-где порванной одежде… Внутри него медленно начали расплетаться тугие узлы — впервые с момента её исчезновения.

— Привет, странница. — Он сел, поставил ногу на ствол, обхватил руками колено. — Как дела?

— Нормально, — небрежно бросила она. — А у тебя?

— Неплохо. Если не считать, что кое-кто нежданно исчезает, оставляя меня в недоумении: то ли это всего лишь страсть к перемене мест, то ли я что-то натворил.

Она со смешком опустилась в траву — вполне грациозно для того, кто едва не падает от усталости.

— Ты-то уж точно не натворил.

— Хм. Среди наших юных дарований — обычно двушек, по причине, мне неведомой — встречаются любители весьма своеобразных шуток.

— Шутки, — надменно сообщила она, — меня абсолютно не волнуют.

— В высшей степени удобное свойство, — согласился Рейн. — Ты есть не хочешь? Может, идём домой?

Судя по безупречному удивлению во взоре, глупости вроде еды были ей более чем безразличны.

— Ты сердишься, Рейн?

— То есть, бурно ли негодую? Нет. Огорчён, скорее. Я думал, ты мне всё-таки доверяешь.

— Я и доверяю. Вот обещай кое-что, и я сразу поверю.

— Обещаешь? — серьёзно уточнил он. Джис рассмеялась. Её взгляд был холодным и настороженным.

— Дай слово, что не станешь расспрашивать и разузнавать. Или я опять уйду.

— Не очень справедливо, — мягко возразил он. — Ты ведь пришла сама. А не тебя привела полиция.

— Полиция, — фыркнула девочка, — фиг бы меня нашла.

— Допустим. А как насчёт равновесников? Мне стоит верить, Джис. И стоило бы предупредить.

— Тогда, — усмехнулась она, — убегать совсем неинтересно. Рейн, а кого берут в равновесники?

Мерейн даже дыхание задержал на миг. Он и надеяться не мог на такую невероятную удачу!

— Ну, вот меня в своё время взяли.

— Тебя? — глаза у неё заблестели. — Ты работал в СБР? А оттуда разве уходят?

— Насильно там никого не держат. Это просто работа, знаешь ли. Не особая честь и не святой долг перед человечеством. Работу меняют иногда. Учителя людям нужны не меньше, чем равновесники.

— Даже больше, — уверила она. — А ты сразу можешь сказать, кто из твоих учеников годится для СБР?

— Мои ученики, — задумчиво заметил Райнел, — как правило, от меня не убегают.

— Если не будет вопросов, где я была, я не убегу. Подготовишь меня к экзаменам, Рейн? Я пройду?

— Вопросов не будет. Но в последний раз. Я не сумею учить того, кто играет со мной в секреты. А относительно экзаменов — думаю, да. Скорее всего. Если, конечно, до начала наших занятий почтенный наставник не умрёт от голода.

Она фыркнула и закрыла глаза. И хоть сразу их открыла и попыталась встать, из леса её всё-таки пришлось нести на руках. Впрочем, ему казалось, что будущий равновесник против такого обращения не очень-то возражает…

_ _ _

— Ты уверен, что было необходимо так рисковать? — мягко спросила Мираниэль. Она всегда говорила мягко, только едва уловимые оттенки выдавали чувства. Сейчас то был оттенок неодобрения.

— Я уверен, что необходимо было её вернуть. Не притащить, как щенка за шкирку. Видишь разницу?

Он сидел на краю стола, покачивая ногой; Мир — на подоконнике, тонкие брови слегка нахмурены. Она не понимала, и это его огорчало: до сих пор между ними никогда не бывало разногласий.

— Она ведь пришла, Мир. Захотела прийти. И хочет здесь остаться. Или сбежала бы снова, вот и всё.

Его юная аспирантка чуть склонила голову, обвитую толстой светлой косой. Всякий раз, глядя на косу, Рейн удивлялся: как она не устаёт целый день таскать такую тяжесть? Похоже, Мир не уставала.

— Ей некуда бежать. Куда глаза глядят — она знает: опасно. Она бы теперь не ушла, просто побоялась.

— Ох, нет. — Рейн с невесёлой усмешкой вздохнул. — Ты бы на её месте не ушла. И я, возможно, хотя скорее из соображений здравого смысла, чем из страха. Но она — она ушла бы, поверь. Не сразу, месяцем позже, или тремя, неважно. Она не руководствуется логикой, Мир. По крайней мере, не твоей.

Мираниэль надолго замолчала, обдумывая. Умненькая, способная и — пусть почти ребёнок — вполне надёжный друг… сколько раз ему случалось ломать ноги, поскальзываясь на «надёжной дружбе»? И он, похоже, ничему не научился: лезет в ту же мышеловку снова. Доверие… Но кому-то надо же доверять.

— Ты предполагаешь у неё способность читать следы псинов, — задумчиво промолвила девушка. — А если она прочла, что человек, который её спас, на самом деле работал на тебя? Твой след она знает.

— Потому и пришлось потратить два дня на поиски того, кто на меня, в общем-то, не работал. Этот мальчик и без меня бы её вытащил. Следуя собственному желанию. Каковое, полагаю, она и прочла.

— Столь сильное желание, чтобы начисто стереть след таинственного незнакомца? — удивилась Мир.

— Он ребёнком побывал в её шкуре и у того же мерзавца. Сочувствие и месть — против таких желаний таинственному незнакомцу не устоять. Спасал её он. Я только дал ему денег и назвал размер одежды. — Рейн улыбнулся: — И потом, знаешь ли, я ведь сказал ему правду. Мои намерения были ему понятны — стало быть, и сам я не особенно интересен. Понятное, как правило, ярких следов не оставляет.

— Правду?

— Почти. Я сказал, будто она из цветочников, как и он, вот и весь обман. Имён, конечно, не называл, но в его мире их никто не называет, он и не ждал иного. А вот причину я объяснил совершенно честно.

— Почему?

— Во-первых, он спросил. А поскольку подобные вопросы против правил игры, а он знает правила, то надо было наказать его или ответить. Наказывать за тревогу о той, кого он спасал, нелогично, а лгать сенсам, даже двушкам, опасно. Во-вторых, ситуация действительно выглядела странно: тигр нуждается в услугах мелкого воришки. В-третьих — а почему бы и нет? Здесь ведь нет ничего сверхсекретного.

— Он учуял тигра? — подняла брови Мираниэль.

— О, тигров все они чуют немедленно. Вопрос выживания. Там, где охотятся тигры, мелочи не место.

Девушка покачала головой.

— Не могу привыкнуть к спокойствию, с которым ты обо всём этом говоришь. Правила игры, охота… Язык джунглей. Хищники и мелочь. А мы тогда кто же — пища?

— Ну нет, — хмыкнул Рейн. — Мы вроде слонов. Для еды великоваты, но если не злить — не опасны.

— Прискорбно, — заметила она, — если не опасны все без исключения. — Её наставник возвёл взор к потолку и издал красноречивый вздох. — Но я спрашивала о другом. Почему он, а не ты?

Райнел воззрился на неё с непритворным недоумением.

— Я объясню, — серьёзно сказала Мир. — Ты хотел, чтобы гордость не заставила её уйти или совсем от нас отдалиться; хорошо. Но ведь тот человек был по-настоящему жесток. Держал на наркотике, не давал еды, бил… ты же понимаешь — только чудом он не успел её изнасиловать. Но он мог успеть. Ты помешал бы ему? Или нет? И что тогда — в любом случае — стало бы с её гордостью?

Он встал, подошёл к окну, сел рядом с девушкой на подоконник и прислонился виском к стеклу.

— Не с гордостью, Мираниэль. Она почти вир, вот в чём дело.

Карие глаза Мир широко раскрылись. Рейн печально усмехнулся:

— Ужас понимания отразился в её прекрасных очах, как выражаются авторы плохих любовных романов. А ты — гордость! У неё очень нетипичная сенс-схема, сплошь глубокие уровни эмпатии, как они взаимодействуют — неясно, а насчёт стабильности я и гадать не решаюсь. Но энергии — до чёртиков, она же на полдня сбила меня со следа. А в Ла-Джисе я нашёл её у того ублюдка на привязи. Да, я рисковал. Но вытащи я её сам, и все её чувства — после побоев и издевательств угадай, какие, — устремились бы на меня. Я ей небезразличен. Весьма. Но она меня не знает и не доверяет мне. Она поняла бы, что я за ней следил, — и всё. Спичка в пороховой погреб. Ненависть. Полноценный вир.

Мир со вздохом кивнула. Цена доверия, грустно думал он, вечный танец на канате над пропастью.

— Но всё же, — тихо промолвила она, — если бы он захотел её изнасиловать — ты бы вмешался?

— Он не успел, — сказал Рейн, — и слава богу. Я не знаю, Мир. Я спрашивал себя… я просто не знаю.