Глава 16. Белое и чёрное

Сосчитав свои монетки, Джер решил: раз «не-Рыцарь» за всё, что ему дают, должен платить, а денег у него немного, то лучше их поберечь. На первый взгляд, прокормиться и без денег было легко: еда в изобилии произрастала, бегала и щебетала вокруг — только лови и собирай. Ловить — это бы запросто, в меткости мало кто в Замке мог с ним сравниться; но дальше-то пойманное надо приготовить… в общем, пришлось обходиться собиранием. Дикие груши, грибы и ягоды не слишком насыщали (собственно, лишь разжигали аппетит), но стоило представить, как он копается руками в окровавленных кусках «обеда», и его начинало мутить при мысли о засовывании в рот чего угодно красного — даже земляники.

Ночевать под открытым небом он тоже попробовал. И всё было здорово — трава с пахучими цветами, звёзды и соловьи, и он уже думал, какой был глупый, связавшись с тем толстым трактирщиком, когда и на воздухе можно прекрасно провести ночь — ещё и получше, чем в душной комнате, где только жутких снов и дождёшься! А потом налетели кусачие мошки, и трава оказалась не такой уж мягкой, а едва он всё-таки ухитрился задремать, пошёл дождик… Сдаваться Джер не любил, но и мучиться понапрасну казалось нелепым занятием, и когда на закате трактир попадался, он ночевал там (видя, что ужина он не просит, трактирщики молчаливо относили его к «бродягам», особого почёта не стоящим, и отводили ему самую неказистую из пустующих комнат). А если трактира не встречалось, поплотнее укутывался в плащ и покорно терпел жёсткую землю, мошкару и непременный утренний дождь. А куда денешься — судьба. Рыцарю на Пути привередничать не полагается.

Но избегать людей вроде не полагалось тоже. Что ж это за Путь, если вместо знакомства с миром за Чертой ты от него прячешься! Рыцарь на Пути должен полюбить Тефриан, даже Нелия знает. Значит, полюбить людей. Не очень-то у меня получается их любить, грустно думал Джерин, поворачивая над огнём прутик с грибами. Нелию — да, и тот Вэй в трактире мне понравился, но они ведь мне помогали. Вот и дома я так: не могу видеть людей отдельно от того, хорошо или плохо они ко мне относятся. Они на меня поглядывают недобро — ну и я их особенно милыми не считаю. Кроме… только одного.

Он без удовольствия сжевал надоевшие грибы и вновь отправился в путь, а когда дошёл до путевого столба со стрелкой «деревня Тальмир», решительно свернул туда. Ну ясно, судьба: название, конечно, сложилось из слов т’айль миир, «золотой пруд» на хиан-эле. И Золотой Сокол в его мыслях. Не друг. Даже на танец Джер всегда звал его сам, а он — ни разу… потому что тот единственный случай просьбой не был. Воспоминание отдавало горечью: тогда ему попросту не оставили выбора. И кончилось всё — хуже некуда. А чего ещё ждать от танца, если начался он с обиды и непонимания?

Нет, началось куда раньше. Давным-давно, с детства, с первой встречи. Недоумевал, и восхищался, и мечтал стать достойным его, стать другом. А имя здорово ему подходит: и вправду, Сокол, обитатель небес. Выше всех… куда выше его, Джера. И Джер пытался подняться тоже, знать и уметь всё, что и он, ведь настоящая дружба — это если вы на равных. Уж выбрал в друзья лучшего — выходит, надо делаться лучшим и тебе самому. Сравняться во всём, заслужить уважение, и вот тогда, тогда...

Но никакого «тогда» у него не вышло. Восемь лет усилий пошли в трясины из-за нескольких злых слов и его, Джера, глупой гордости, не позволившей ни подойти и возразить, едва те слова услышал, ни вовремя отступить. А после был танец — враждебный, танец-вызов, и поражение, и его Образец Рыцаря смотрел, как на найденного в супе таракана, превращая в пыль остатки мечты о дружбе. Лучше об этом не думать. Не вспоминать. Замков в Тефриане много. И вполне он проживёт и без Энтиса Крис-Талена.

Деревня была совсем близко, судя по долетающим звукам: стук молота в кузнице, ритмичный плеск мельничного колеса, мычание коров и дудочка пастуха за пригорком. И звонкие голоски детей. Тут же Джер их и увидел: девочка лет девяти сидела в траве, а её ровесник увлечённо карабкался по ветвям огромного дуба. И забрался довольно высоко: светлая голова мелькала в листьях у самой вершины.

— Гляди, как я умею! — крикнул мальчик, девчушка восхищённо засмеялась, Джер невольно шагнул вперёд… и прыгнул под испуганный визг и треск ломающихся веток, уже понимая: слишком далеко, он не успеет. Крис успел бы. Маленькое тельце скорчилось на земле. Девочка зажала ладошками рот.

— Не бойся, — торопливо проговорил Джер, вставая с ребёнком на руках, — он жив. Ногу сломал, и всё. Не бойся, ладно? Он не умрёт. Тебя как зовут? Тина? Вот и хорошо. Тина, у вас в деревне есть вейлин?

Вейлин — маленький старичок с седым взъерошенным хохолком, похожий на зарянку, — встретил их у калитки, погладил девочку по волосам и ласково велел не плакать и за друга не волноваться, к вечеру будет как новенький. А Джер, войдя в дверь бревенчатого дома, попал в просторную светлую комнату, где стояла огромная скамья янтарной сосны и кресло рядом с ней, а остальную часть комнаты занимала низкая ванна, до краёв заполненная водой. Он думал, вейлин сразу его выставит, но тот пробормотал: «Сначала вымыть», и дальше вёл себя так, словно Джер и прежде не раз ему помогал: вдвоём мальчика раздели, опустили в ванну — вода почему-то оказалась горячей, — и уложили на скамью. Вейлин сел в кресло. Джер, повинуясь его кивку и впервые радуясь, что вслед за Крисом кучу времени угрохал на врачевание, осторожно соединил концы сломанной кости. Ребёнок (из-за Чар, наверно) не просыпался.

— Сядь и держи, — сонным голосом сказал вейлин и закрыл глаза. Растерявшийся Джер уселся на пол возле скамьи и обхватил ладонями ногу мальчика в месте перелома, надеясь, что понял правильно, и с сомнением гадая: таинственное лечение Чар уже идёт, или старенький Вэй попросту уснул в кресле?

— Свет жизни, — вдруг произнёс старик, не открывая глаз, — как солнце. Твой — ярче. Не думай. Держи.

От неожиданности юноша вздрогнул, и спящий мальчик тоненько застонал. Вейлин нахмурился.

— Не дёргайся. Твоя воля, движения, всё лишнее. Не мелодия Кружева, а свет нитей… в покое. Ясно?

Ясно было лишь одно: надо не шевелиться и вообще привлекать к своей персоне как можно меньше вейлинского внимания. Что же он толковал о нитях и кружевах? Нет, не теперь! (Ему показалось — сами эти мысли создают вокруг него волнение, вроде лёгкого ветерка, которое вейлин видит и недоволен). А ещё лучше — и вообще никогда не думать об этом… о Кружевах, что светятся… текут, в нём и повсюду...

— Хорошо, хорошо, — где-то невдалеке бормотал — или напевал тихонько? — низкий глуховатый голос. Дружелюбный и… молодой? Джер поморгал. Вместо полуденного солнца комнату заполняла бархатная синева сумерек, и в ней яркими, как два драгоценных камня, были глаза вейлина — неожиданно юные на морщинистом старом лице. Он украдкой тронул языком сухие губы. Рыцарей Вэй не видят… ведь так?

— Лечение долго продлится? — только чтобы не молчать, промямлил он, задыхаясь от смущения.

— О, он здоров. Просто спит. Я могу позвать тебе магистра с созвучным узором Кружев. Хочешь?

Джер тщательно поправил растрепавшиеся волосы, думая, как ужасно выдать себя сейчас, предстать в глазах Вэй тем, каков он внутри, — теряющим всякую связь с реальностью, безмерно поражённым.

— Благодарю, нет, — про себя он поморщился: слишком быстро для того, кто притворяется абсолютно спокойным. Да ещё перед вейлином! С тем же успехом сразу мог сказать «Ой, пожалуйста, не надо!».

— Нет? Ну, ладно. Здесь надо слушать себя, своё сердце.

Вэй глядел внимательно, но дружелюбно.

— Не бойся сомнений. Будь всё ясно, ты не остался бы непробуждённым. У тебя есть время решить. Тот, кто ушёл столь вовремя, не ошибётся и в Странствии. Ты много отдал; тебе нужно поесть и отдохнуть.

Чувство оторванности от мира не оставляло его. Он послушно ел что-то горячее из глиняной миски, расписанной листьями ивы, не ощущая вкуса; рассказывал проснувшемуся и совершенно здоровому мальчугану, как отличить ненадёжную ветку; назвал своё имя — Джер — его родителям, очень юным и взволнованным, которые бурно благодарили и зазывали в гости — и для Рыцаря, играющего в простого странника, было куда естественнее принять приглашение, чем остаться на ночь в доме вейлина. Но он остался. Нереальность кружила голову, как крепкое вино, и даже страх (а он боялся, о да, и чем дальше, тем сильнее) подбавлял этому вину особого аромата. «Странствие»...

Он ожидал новых странных слов, расспросов, от которых придётся как-то увиливать, балансируя на краю нарушения Заповеди, и сверкающих взглядов, чересчур молодых и оттого тоже пугающих, — хоть чего-то, что оправдало бы репутацию Вэй в Ордене. Начни старичок-вейлин говорить повелительно, угрожать и даже причинять боль — разве не именно так они обращаются с людьми?! — он очнулся бы от сновидения, он вновь стал бы собою… ну, во всяком случае, тем, кого успешно изображал дома: Джер Ситтин, неизменно уверенный в себе, взирающий на всех чуточку свысока или с ироничной усмешкой. Тот, кем он никогда не был… и кого Крис не захотел видеть другом… маска, с облегчением сброшенная на Пути. Но, выходит, и под нею не он, а маска? Кому предназначались речи о магистре и Странствии?

А вейлин обманул все его ожидания: не сделал абсолютно ничего «чар-вэйского», что позволило бы вернуться в знакомый мир, где всё давно расставлено по местам, и самому занять своё место, влезть в белый плащ, успокоиться… или отчаяться в глубине души и навсегда надеть маску, но это обдумывать не хотелось. Вейлин вообще говорить не стал. Указал на тонкий матрас у стены (Джер его и не заметил бы: из-за покрывала цвета досок он полностью сливался с полом) и ушёл, а утром юноша обнаружил возле «ложа» поднос с молоком и миской густого супа, полотенце и мыло, а ещё маленькую сумку с хлебом и солидным куском сыра. Сумка и убедила его, порядком озадаченного, что прощаться хозяин не намерен. Так и вышло: он воспользовался ванной (вода была чистой и снова горячей, чему он уже не удивлялся) и поел, но старик не появился, не было его и в саду. Ничего не оставалось, как просто уйти.

Алый край солнца едва наметился над золотистой линией полей, и это было прекрасно: столь раннее утро позволяло покинуть деревню, никого не встретив. Сейчас ему не хотелось видеть людей, особенно ту юную пару, родителей мальчика… и лишь спустя несколько часов понял, почему: они тоже спросили бы про магистра. Он мог обманывать себя в доме Чар-Вэй, делая вид, что слово «Странствие» для него загадка, — но, конечно, он знал. Вряд ли найдётся хоть один человек его лет в Тефриане, кто не знал бы. Джерин сел на каменную скамью у дороги и рассмеялся, хотя смех был нерадостным, и может, вернее было бы плакать: в том трактире его приняли за избалованного бездельника, попусту тратящего время и содержимое семейного кошелька на шатание по дорогам и игрушки вроде меча; а тут ещё не легче: за будущего ученика Вэй. Да, скучным его Путь не назовёшь! Стоило снять белый плащ — и каких только причудливых личин ни надевали на него взоры людей, кроме одной: его собственной. Рыцаря не угадал в нём никто — даже сверхпроницательный вейлин. Хотя… отчего-то он ведь не захотел попрощаться?..

Невзирая на экономию, деньги Нелии всё-таки закончились. Как назло, уютные рощицы, где он мог более-менее сносно провести ночь, устроив под каким-нибудь раскидистым деревом постель из плаща, травы и мягкого мха, закончились тоже: справа и слева от тракта убегали к горизонту сплошные поля, щетинившиеся острыми, как иглы, усиками, и выспаться среди них удалось бы разве что дикобразу. Был, разумеется, простой (если не единственный для Рыцаря в здравом рассудке) выход: бросить игры, надеть белый плащ и располагаться на ночлег в любом доме или гостинице, на выбор. Джерин с кривой усмешкой припомнил себя, выкладывающего свои соображения о чести Ордена разъярённому Керу, скатал плащ в тугой комок и убрал в сумку. Пусть он спятил, но — нет. Не сейчас. Ещё слишком рано...

Если бы и здесь заправлял кто-то вроде того толстого трактирщика, он всё же отступил бы, наверно. Он подходил к зданию из кирпичей пяти цветов, с увитыми вьюнком окнами и вывеской «Корона», без всякой уверенности — если честно, волновался больше, чем перед Посвящением, даже во рту было сухо, хотя недавно напился у колодца. Но он твёрдо приказал себе делать, что задумал, и не сходить с ума окончательно: он же Рыцарь. Стоит сказать, и никаких проблем… В «Короне» было не протолкнуться, и это придало ему решимости: всё, как он рассчитывал. А потом, за стойкой хозяйничала хоть тоже не худышка, но — женщина, средних лет и с виду очень приятная. Ну, уж с ней-то непременно получится!

Как ни уговаривал он себя, голос звучал робко; однако просителю, видно, робким быть и подобало: хозяйка, во всяком случае, слушала его благосклонно. Он назвал себя — Джер из Джалайна (заповедь не пострадала, хотя то был трудный момент: вдруг бы ей захотелось узнать точнее), — и у него не осталось денег, но он вот тут заметил: в конюшне не меньше «гостей», чем в доме, а он с детства ухаживает за лошадьми, и если сьерина согласится… Сьерина осведомилась, станет ли он спать в конюшне (явно подразумевая, что иных вариантов не существует), и велела быстренько поесть на кухне и приниматься за работу, а если та будет сделана хорошо, утром его ещё и угостят завтраком.

Чистя очередного коня, он весело напевал и удивлялся: чему он, собственно, радуется? Конюх был рад замене — это понятно: оказалось, он конюхом вовсе не был, а делал по хозяйству что придётся, но предпочитал возню с плитой, а не с лошадьми. А он? Он никогда не испытывал особой любви к труду, после которого час отмокаешь в ванне, с отвращением сбросив одежду. Заботиться о собственном коне — ладно, раз нельзя иначе; но Гром куда больше нравился ему под седлом, чем в конюшне, пропахшей навозом. А тут он именно в ней (и ночевать намерен в ней же), чистит десятую лошадь, в грязи с ног до головы, спина и руки ноют от усталости, а ещё тот самый навоз предстоит убирать, — и поёт от радости!

Он умылся из ведёрка у двери и подумал: для полного счастья не хватает лишь встретить Криса, всё объяснить и помириться, и может, они всё-таки станут… Он оперся о вилы и тяжело вздохнул. Никем они не станут, если Крис увидит его здесь — по уши в странном притворстве, почти-обмане… для Криса, безупречного Рыцаря, никакого «почти» не будет. Он на волосок не подойдёт к нарушению заповеди и, конечно, не простит этого Джеру. И оправданий слушать не захочет. Разве тогда он о чём-то спросил?

— Бродяга! — влез в его раздумья громкий голос. Он глянул искоса: четверо ребят чуть постарше его, по виду крестьяне, стояли в дверях и с ухмылками его рассматривали. Джер взял вилы, пошёл вглубь конюшни и занялся делом, позабыв о мече, лежащем на полке для упряжи. Как оказалось — напрасно.

— Да он высокий сьер. Глянь, в какой одёжке в навозе копается. Тут шёлк, там кожа. И пояс вон для меча. Навозу-то сколько чести! Эй, сьер, а пояс на что, коль меча нету? Парни, да он глухой, бедняга.

— Не, ему не до тебя. Навоз сгребать разве просто? Тут не подумавши нельзя. Верно, сьер? Ты давай не отвлекайся. Молодец. А то прогонят без ужина… Смотрите, кто-то меч оставил! Сьер, это не твой?

— Да, — бросил Джер, которого эти высоты остроумия успели несколько утомить, — положи.

И тотчас понял: ошибка. Он не дома, где ответ на подобный «юмор» уже считается опасным знаком — его ответ. Здесь о нём ничего не знают. И высмеивают бродяг… Он оценивал расстояние, в то время как парень с его мечом сделал несколько выпадов в сторону приятелей, всё ближе подходя к Джеру, а оказавшись совсем рядом, рывком подался к нему и взмахнул оружием у самого лица юноши, явно рассчитывая, что тот, перепугавшись, не устоит на ногах, выронит вилы и полетит на пол, прямиком в кучу навоза.

Поскольку соразмерять напор и движения противник, в отличие от Джера, не умел, то смехотворная атака вернула ему меч сразу же: достаточно было вместо ожидаемого падения привстать на колено и не мешать «воину» с размаху натолкнуться лбом на рукоятку вил, и меч тот немедленно выронил. Джеру оставалось только подхватить. Он и теперь не тронул бы их, если бы они не напали. Но они схватились за хлысты и приближались с предвкушающими улыбками, уверенные, что вместе они сильнее. А у него и так из-за Криса на душе было муторно, и перевес был не столь велик, как с сыном трактирщика… и, в конце концов, он дрался не за себя — за обычного странника, каким его посчитали, за всех беззащитных, на кого кидаются скопом… может, за того, раз в жизни увиденного в эллине, менестреля.

Опомнился вовремя: им не очень досталось. Правда, он уходил, а они ещё лежали… хотя на их месте умнее было не торопиться вставать. Он никого серьёзно не ранил. А остальное — по заслугам. В белом плаще он спросил у хозяйки комнату; она смотрела удивлённо, но расспрашивать не стала. И хорошо: он всё равно не собирался объяснять… Дальше, несмотря на жару, без плаща он к людям уже не приближался.