Глава 18. То, чего в мире нет

— Ты возьмёшь меня с собой?

Солнце едва поднялось, когда Джер стоял возле фургона Нелии, готового в путь. Юноша чувствовал себя смущённым: и от предстоящей беседы, и от проницательного взгляда женщины, устремлённого на его плащ — не наброшенный на плечи, а сложенный белой стороной вовнутрь и висящий на руке.

— Я думала, ты предпочтёшь отдохнуть в сейре ещё денёк.

— У меня Путь, — тихо напомнил он — не столько ей, сколько самому себе. Она понимающе кивнула.

— Я еду в сейр Ард, а после — в твой замок. Ты же не заскучал по дому, едва отойдя от него, а?

Вряд ли я сильно по нему заскучаю, даже отойдя на тысячу таров.

— Ард неблизко, — заметил он. — Особенно если добираться в одиночку. Еда или сон — и уже не едешь.

Нелия усмехнулась.

— Не трать слова на уговоры, я согласна. Просто не рассчитывай через неделю увидеть столицу.

— Да мне туда и не надо.

— Но что-то тебе надо от меня, верно?

Я, должно быть, стал прозрачным, покинув Тень, — все, с кем ни заговори, видят меня насквозь!

— Я умею управляться с лошадьми, — сказал он. — Ухаживать, править, успокоить, если понесут. Всё, что понадобится. Если я буду помогать, ты же быстрее туда попадёшь, да? Для торговли это выгодно?

— Тебе бы родиться торговцем, дружок. Никогда не подумывал о жизни в фургоне? Талант продавать у тебя определённо имеется. — В её глазах, синих и чересчур пристально его разглядывающих, плясали лукавые искорки. — Если речь о подарке для сьерины, обойдёмся и без сделок. Ты Рыцарь, помнишь?

— А ей нужен подарок? — юноша растерялся: эта мысль ему в голову не приходила. — Я не знал.

— Не обязательно, только если ты хочешь. Я просто гадала. Какова же твоя цена?

— Ну… а ты могла бы потом дать мне денег? — и, совсем смутившись, пробормотал: — Немножко. Дело в том… — он покачал свёрнутым плащом. — Я решил пройти часть Пути без него. Не как Рыцарь.

_ _ _

Он отвёл с лица влажные от пота пряди волос и застыл в неподвижности на смятой постели, глядя на сияющие в окне звёзды. Я никогда не думал, что это так. Я не очень понимаю, но удивительно — да. И, наверное, прекрасно. А для неё? Вдруг я был неловким, причинил боль, совсем не понравился ей? Можно ли спрашивать девушек о таком? Или она не скажет, просто чтобы не огорчать… другие у неё наверняка были куда искуснее. Это и есть — любовь? Если я попрошу её пойти со мной, она согласится?

— О чём ты думаешь?

— О тебе, — шепнул он, отчаянно желая снова её коснуться и почему-то не решаясь.

— Ещё бы. — Она тихо рассмеялась во тьме. — Так о чём же?

Он привстал на локте. Её светлые кудряшки, прилипшие ко лбу и щекам, до сих пор пахли миалами.

— Ты довольна? — неуверенно спросил он. — У меня хорошо получилось?

— Неплохо для первого раза. — Он опять услышал тихий смешок. — Первый, угадала?

Он кивнул. Её глаза блестели в ночи, словно капельки звёздного света.

— А сколько тебе лет вообще-то?

— Шестнадцать, — слегка встревоженно сказал он: вдруг она считает его ребёнком? — А тебе?

— Двадцать, уже знак, — с гордостью поведала Лана. — Запомни, кстати: куча женщин не любит таких вопросов. Я знала, ерунда это насчёт Рыцарей. Я как думаю: чем болтать, проверь разок, и всё ясно.

— Разумно, — согласился он, наконец-то чувствуя себя восхитительно сонным. — Что насчёт Рыцарей?

— Что они только друг с дружкой умеют, а с девушками им не хочется. Мне всегда казалось: ерунда. А кто говорит, видать, не пробовали. Я вот нарочно с тобой проверила — и порядок, парень как парень.

Он лёг и закрыл глаза. Сердце стучало пугающе громко, и кровь в висках тоже… может, из-за вина?..

_ _ _

Фургон неспешно катил по просёлочной дороге. Лошадки запросто могли бы бежать порезвее, но Нелия, передавая ему поводья, сказала: не гони, им и так жарко, а спешить особо некуда, ты ж вроде никуда не спешил, помощник? Он улыбнулся и покачал головой: нисколько. Всему своё время.

В деревне Лог, куда Нелия и заезжать не хотела (товаров на продажу почти не осталось, а покупать, по её словам, тут было нечего), он случайно заглянул в кожевню — и застрял там надолго, с изумлением перебирая ножны, вполне достойные и любящей роскошь Вершины, и даже Ордена. Нелия наблюдала за ним без особого интереса, но Джер счёл безразличие маской — торговцы в Замке всегда делали такие равнодушные лица, заключая сделки. И верно: ни одной вещи, которая ему понравилась, в кожевне она не оставила. Мастер звенел монетами и сиял, как солнышко, глядя на юношу чуть ли не влюблённо.

— Ну и ну, малыш! — едва покинули деревню, от напускного равнодушия не осталось ни следа: Нелия весело ухмыльнулась. — И впрямь к торговле у тебя талант. Повезло же мне с тобою повстречаться!

— Я только смотрел, — удивился он. — Ты и без меня бы их купила.

Женщина звонко рассмеялась.

— Половину торгового таланта беру обратно. Тебе стоит набивать цену, а не умалять, знаешь ли. Ты заключил сделку, деньги за помощь, разве нет? А теперь и правда помог — и даже не заметил!

Джер немножко обиделся, но куда больше — растерялся: чем же он, с её точки зрения, ей помог?

— Я плохо разбираюсь в коже, — с усмешкой призналась Нелия. — Ткани, бисер, ароматы, помады — тут я не промахнусь. А кожа — не мой товар. Честно сказать, если б не ты, я бы за сделку и браться не стала.

— Но ты не спрашивала, разбираюсь ли я.

— О, ты ведь Рыцарь. — Нелия некоторое время молчала, задумчиво поглядывая на него из-под шляпы с обвисшими широкими полями. — Ты за Чертой впервые? — и сама за него ответила: — Ну, разумеется. Зачем тебе эта затея — с плащом?

Он смотрел на гривы резво бегущих лошадок. Зачем… Нелия была уже почти другом, а когда друг спрашивает, то надо отвечать. Но как быть, если по-настоящему ты и не знаешь ответа?

_ _ _

Он вошёл в комнату, привычно сомневаясь: обрадуются ему или не очень? На самом деле, отец ни разу не сказал, что он мешает. Поднимал голову от формул и чертежей, мягко говорил: «Да, дорогой?» — и он сразу ощущал, насколько все его проблемы ерундовые в сравнении со столь важным предметом, как геометрия. Кроме сражений. От танца отец (лорд Внутреннего Круга, между прочим) крайне редко отказывался.

— Да, дорогой?

— Привет, — он виновато улыбнулся (исписанных листков на столе было ещё больше, чем обычно, а вид у отца — ещё более нездешний), тщательно продуманные слова тут же вылетели из головы, и вопрос прозвучал сбивчиво и совсем по-детски: — Скажи, если называешь человека чем-то обидным, но сам это обидным не считаешь, но он-то обижается, ты затем и говорил, — ты нарушаешь заповедь Истины?

— Хм. — Во взоре отца, устремлённом на сына, появился некий интерес. — Но если данное выражение не обидело бы тебя, отчего ты ожидаешь подобного воздействия на другого? Нелогично.

— Вовсе нет, — уже почти жалея, что пришёл, пробормотал Джер. — Ты просто не знаешь, о чём я.

— А ты, как я понимаю, не намерен меня просвещать.

Рыцарь с лёгким вздохом взглянул на бумаги, словно напоминая себе, что сложная задача, связанная с наличием сына, скоро уступит место простой и приятной геометрии.

— Я это обдумаю. Прости, но тебе обязательно было его обижать? По-моему, куда легче не говорить вообще никаких недобрых слов, чем после гадать о нарушении заповедей.

Легче — вряд ли, но правильней — наверняка, и неужели отец полагает, что ему требуется объяснять?!

— То был танец, — вырвалось у него.

— Танцы с мечом готовят нас для битв с врагами. А в танце злых слов — с кем готовишься биться ты?

Хуже всего был голос — мягкий, доброжелательный, как всегда. Беседа, а не наказание. Отец никогда не сердился, никогда не наказывал, даже тоном. И так получалось ещё больнее.

— Он сказал, у меня нет друга, значит, я не Рыцарь, — неожиданно для себя пробормотал он, глядя в пол.

— Неверно. Ничто, кроме отказа от заповедей, не лишает права зваться Рыцарем. Тоже часть танца?

Ещё не посмотрев, он знал: губы отца слегка улыбаются. Отец мог понимать не только геометрию.

— Но отсутствие друзей печально, тем не менее. Ты не хочешь поговорить об этом?

Юноша резко тряхнул головой: нет. Отец спокойно кивнул:

— А предпринять что-либо?

— Есть ведь и другие замки.

— Есть. — Отец помедлил, сочувственно его разглядывая. — Но ты-то другим там не будешь, дорогой.

_ _ _

Подари мне то, чего в мире нет… Услышав голос Пути, оставишь всё и уйдёшь… Рыцарей тошнит от менестрелей… только друг с дружкой умеют, я нарочно с тобой проверила… другим ты не будешь.

До Арда оставалось около двух таров. Нелия терпеливо ждала. Джер пытался понять и ответить.

— Мне кажется, я увижу многое… ну, не как в плаще. Людей, весь Тефриан… По-иному. Правильнее.

— Или попросту грязнее. Один парень из Тени мне сказал: Путь нужен, чтоб Рыцари могли полюбить Тефриан. Полюбить, заметь. А не сбежать обратно в Тень с гневом или отвращением.

— Ты меня спасла от голодной смерти, — улыбнулся Джер. — Разве я тебя вспомню с отвращением?

— О, так ты был в белом плаще, мой милый, — и покосившись на его потускневшее лицо, чуть мягче пояснила: — Возьми, к примеру, в фургон менестреля — и половину товара, считай, в карманы прихватит.

— Каждый? — с сомнением уточнил юноша.

— Не каждый, да с виду не угадать. А ты не оттого, что с девочкой не поладил? Может, чем помочь?

От запаха миал, не растущих нигде поблизости, закружилась голова. Я проверила с тобой нарочно…

— Спасибо. Нет.

И во внезапном порыве откровенности с единственным почти-другом он признался:

— Она проверяла, любят ли Рыцари женщин. Выходит, мог быть не я, любой Рыцарь… — и поспешно замолчал, благодаря богов за освоенное ещё в детстве уменье: что бы ни делалось в сердце, казаться спокойным.

— Будь ты страшным, как Болотник, она дождалась бы другого Рыцаря, ты уж поверь!

Её усмешка была просто чудом: начни она жалеть и утешать, он всё же вряд ли удержался бы от слёз. А так он смог усмехнуться тоже — и снова, как в начале знакомства, подумал: она такая милая, и если б она захотела…

После ужина и весёлого шумного вечера в Арде (Джер плаща так и не надел, тихонечко держался у Нелии за спиной и был, разумеется, всеми принят за ученика-торговца) и тяжёлой от тщетных попыток уснуть, но, к счастью, короткой ночи они запрягли фургон и расстались.

Он неловко держал на раскрытой ладони три монеты, гадая, не обидится ли она, если спросить.

— Я почти ничего полезного и не сделал. Ты не слишком… я хочу сказать, мне не надо много.

— Три стела — не много, — спокойно заверила она, — если сравнить, сколько я выручу на тех ножнах.

Они помолчали. Расставание стремительно превращалось для него из лёгкой печали в трагедию.

— Все носят свои плащи. — Нелия положила руку ему на плечо. Он не поднял глаз. — Твой — белый, у вэй — чёрные наряды, и мой фургон видят прежде меня самой, и всякие там флейты менестрелей…

— По-твоему, я просто меняю цвет?

— По-моему, той девочке понравился именно ты. Плащ притягивает взгляд, но лишь вначале.

Разве исход любого пути — не следствие первого шага?

— Я тебя не забуду, — тихо сказал он, женщина взъерошила ему волосы, чуть царапнув ногтями кожу на затылке, и поцеловала в губы — крепко, до боли; и потом он до вечера терпел голод и даже не пил, чтобы не потерять вкус её поцелуя.

Он ещё чувствовал этот поцелуй, в сумерках приближаясь по безлюдному тракту к гостинице — судя по гомону из ярко освещённых окон, от нехватки посетителей отнюдь не страдавшей. Так и оказалось, и, долго выискивая глазами свободный стол и с трудом к нему пробираясь, он удивлялся: как столько людей ухитрились сюда попасть, не встретившись с ним на тракте, — не иначе, прилетели по воздуху!

Когда, наконец, появился слуга, Джер об этом спросил. «Луг», буркнул тот и исчез; и юноша, только мысленно взглянув на карту, понял, что речь идёт о деревне. Слуга с заставленным доверху подносом возник возле стола, оставил на нём часть своей ноши и с прежней стремительностью умчался. Он не невежливый, подумал Джер, просто болтать ему некогда, и устал, наверно, — как не устать, бегая целый день с кучей тарелок! Но ощущать полное одиночество среди множества людей, которым вовсе нет до него дела, вспоминая уютный фургон, новое чудесное чувство общности, и интерес, и потом поцелуй… он уставился в стол, сжавшись под ледяным острым грузом неожиданного одиночества и растерянно говоря себе: ты ведь хотел побыть один за Чертой, отчего же, когда желание сбылось, тебе так плохо?!

Его спасла флейта. У него уже болело горло от колючего комка из непролитых слёз — из-за девочки, пахнущей миалами, и безжалостной откровенности Кера, и поласковей, но с тем же смыслом — отца, и менестреля, только раздразнившего неправильно спетой песней… и другого, похожего на призрак героя древней легенды, а он стоял от эллина слишком далеко, и что проку от гнева, боли и сострадания, если о них знаешь лишь ты сам — а действует тот, кто ничего подобного наверняка не ощущает, зато всегда в нужный миг оказывается рядом, а ты снова остаёшься в стороне…

И флейта запела — словно прохладная вода в пересохший рот, словно всё самое нежное и хорошее. Он выдохнул, чувствуя наконец, как холод и напряжение сменяются полусонным покоем, и он всего-навсего голоден и устал, и принялся за ужин.

Мальчик, к сожалению, играл недолго, чему он не удивился: флейту едва было слышно за голосами и звоном посуды. Похоже, печально решил Джер, только он тут музыку и заметил… Когда менестрель мимо него проходил к двери, юноша поймал его за руку и со смущённым «спасибо» сунул ему одну из трёх своих монет. Менестрель повёл себя несколько странно: расширил глаза, стиснул монету в кулаке, будто кто-то хотел отнять её, и ушёл очень быстро — почти сбежал, непонимающе думал Джер. Хотя — кто знает, каковы люди за Чертой? Может, и правда боится, что отберут, защититься он вряд ли умеет…

Давешний слуга глаз с него не сводил. Чтобы не удрал, не заплатив за ужин, предположил Джер (смотрел слуга без особой симпатии). В первый миг догадка его рассердила, а затем насмешила: совсем забыл, он же сейчас «не Рыцарь»! С чего бы слуге ему доверять? Он, а не Нелия, прав: за Чертой судят по внешнему от начала и до конца. Он не в белом — и в нём видят возможного вора… но теперь, если девушка уложит его в постель, причиной будет он сам, а не сомнительная слава Ордена. Он вспомнил Найла и Брента, вечно бродящих в обнимку, и усмехнулся: вот бы кому услышать о Рыцарях такое! Он с удовольствием на их лица поглядел бы. Наверно, парочки вроде них, со своими нежностями вылезая на Путь, и создали Ордену сию «славу». Вот о нём, даже в белом плаще, так не подумают, он ни на ком не виснет… а тебе и не на ком, ехидно заметил внутренний голос. А если бы встретил его, что тогда?

Этот голос, настырный и до отвращения честный, всегда возникал некстати и портил настроение… Он оглянулся, но вместо слуги подошёл человек, в чью одежду легко вошло бы четыре Джера (как, с насмешливым недоумением подумал юноша, он пробрался в этой тесноте между столами?), назвался хозяином гостиницы и вежливо осведомился, не желает ли молодой сьер комнату на ночь. Чудесно, как раз свободна отличная комната, а не изволит ли достойный сьер заодно расплатиться? Джер с тревогой (надёжно укрытой за маской безразличия — Нелия бы оценила!) протянул ему оставшиеся две монеты, но хозяин не озадачился и не попросил ещё — спокойно взял и сунул в карман засаленного передника. Джер едва сдержал облегчённый вздох: хватило. Ночевать под открытым небом не придётся.

Он вошёл в крохотную комнатку, и тут, прямо перед носом у хозяина, в дверь проскользнул кто-то ещё — молодой человек, одетый почти бедно, но с рубиновой пряжкой на чёрном плаще в аккуратных заплатах, кивнул Джеру и преспокойно сел на край стола, будто комната была его. Хозяин насупился.

— Что угодно сьеру?

— О, мелочь, — мягкий голос отчего-то напомнил о кошке, выпускающей когти. — Всего лишь узнать: взяв у юного сьера два стела за ужин и ночлег, ценой менее одного, намерены ли вы вернуть ему сдачу.

Хозяин выглядел примерно так, словно вопрос, подобно пению Ивовой Девы, обратил его в камень.

— У вас, полагаю, множество дел, — вкрадчиво заметил незнакомец, — и промедление им не на пользу.

— Точно, — глядя на него крайне неприязненно, отрезал хозяин. — А у сьера другого дела, видать, нету, кроме как чужие деньги считать? Ясно, сдачу не при всех отдать вернее. Мало ль кто рядом окажется.

Но незнакомец намёка или не понял, или решил не замечать: со стола не слез, из комнаты не вышел, а с невозмутимым видом покачивал ногой, наблюдая, как хозяин высыпает на кровать горсть монет.

— Чудесно, — промурлыкал он. Джер вдруг уверился, что и сейчас монеты им в точности сосчитаны. — Осторожность — свойство весьма похвальное, добрый сьер. Вы идите, идите. Не смею задерживать.

Хозяин в явном замешательстве глянул на безмолвного Джера, смерил незнакомца свирепым взором и с достоинством, подобающим человеку честному и почтенному, удалился. Незнакомец фыркнул:

— И не скажешь, что его словили за руку, а? В карты с таким лучше не играть! Ждёт меня, верно, за дверью. Или пришлёт подождать помощника поздоровее — чтоб выучил не лезть, куда не просят.

Джер, чувствуя себя уразумевшим далеко не всё, сел на кровать и поворошил монетки.

— Он не собирался отдавать?

Смех незнакомца ответил достаточно ясно.

— Он… причинит вам вред?

— Нет, и очень глупо сделает, если попробует.

Видимо, лицо у Джера стало уж слишком удивлённое — его собеседник снова рассмеялся.

— Задевать вэй — вернейший способ испортить себе путь в Сумраке. А тебе стоит быть поосторожнее с деньгами: подобных типов, к сожалению, немало. Я вэй’Рэлис, а ты?

— Джер.

То был первый вэй, с которым он говорил. У него сильно билось сердце.

— Вы магистр?

— Слава Мерцанью, нет!

Облегчение в его голосе, озадаченно думал Джер, не кажется притворным — а он-то считал, все вэй мечтают стать магистрами!

— Просто вейлин. Бывший страж, а теперь лекарь и бродяга. Последнее, увы, под угрозой. Меня сюда призвали, а это, как правило, связывает. Ты, кстати, не слыхал, не случалось ли чего странного здесь, в Джалайне? Путники многое слышат… Что-то о вэй?

— Я путник совсем недолго, — признался Джер огорчённо: ему помогли, а он ничем помочь не может! — Боюсь, я… О, нет! Я вспомнил.

Голос Ланы и запах миал…

— В сейре Тан пропал вэй. Неделю назад.

— Да, похоже, это. — Рэлис вздохнул. — Конец моим странствиям. Где… нет, ты не знаешь. Молодой?

Юноша виновато пожал плечами.

— Ладно, вэй’Каэрин всё расскажет. Спасибо, Джер. Гладких дорог! — спрыгнул со стола и ушёл, а закрывая за собой дверь, дружески улыбнулся.

Он совсем не такой.

Джер, скинув сапоги, забрался с ногами на кровать, прислонился затылком к стене и закрыл глаза. Совсем. Сейр Тан. Возможно, когда-нибудь… нет, исключено, я ведь Рыцарь!.. Но всё же…

Он заснул незадолго до рассвета, но толку с того не вышло: ему снились кошмары, где дородный трактирщик, отчего-то в белом плаще, втащил его в эллин, как он ни умолял и ни вырывался, а кнутом была змея, она брызгала в лицо жгучим ядом, а тот человек ухмылялся, сверкая острыми, как у тигра, зубами, и тигриные глаза, бледно-зелёные, жестокие, лицо менялось, молодело, но зелёные глаза тигра, глаза Кера, без тепла и жалости, не лезь к нему, идиот, у него умер отец, ему не до танца, Джеру просто надо быть самым-самым, все понимают, Крис, куда ты, туда суётся и он, у тебя нет друзей, и ты зовёшь себя Рыцарем, кнут-змея-сталь, всё алое, Крис, нет, о нет!.. пламя и боль, и ты зовёшь себя Рыцарем?

Он ушёл без завтрака: чем вновь иметь дело с хозяином и деньгами, лучше уж потерпеть до другого трактира. Солнце едва встало, воздух был свежим после предрассветного дождя, и от этой свежести, и сияюще-ясного неба, и радости, что ночные видения ничего общего с реальностью не имеют, он вдруг почувствовал себя настолько беззаботным и счастливым, что ему хотелось запеть.

Парень — тот слуга — был не старше его, но значительно крупнее. Если бы он сумел, как намеревался, развернуть Джера к себе за плечо, тот в первый миг глядел бы не в лицо, а в шнуровку на вороте — для начала беседы положение не самое приятное. Но он не сумел: плеча его рука не нашла. Джер (спасибо Найлу, с трёх лет обожавшему подкрадываться сзади!) шагнул вбок и обернулся, касаясь рукояти меча.

— В чём дело? — холодно осведомился он. — Решил сыграть в пятнашки? Извини, мне некогда.

Лицо у парня, и без того не очень-то приветливое, покраснело от злости — ну вылитый хозяин вчера.

— С тобой, поди, в пятнашки только и можно, — процедил он. — Меч для красоты нацепил, городской мальчик? Решил, коль с мечом, то прямо и Рыцарь? — и довольно метко сплюнул, почти угодив Джеру на сапог. — Так зря решил. Мы тут этаких не любим. Кто менестрелям стелы суёт, а приличный человек пару грошей ему недодал случайно, он сразу к вейлину плакать побежал — обидели бедного, обокрали.

— В том, что вэй поймал твоего папочку на воровстве, — презрительно уточнил Джер, — я не виноват. Уж если берёшься воровать, выучись не попадаться. И меч — не для красоты. Отнюдь. До свидания.

Насчёт намерений мальчишки он не заблуждался. Тем более, и у него был меч (ну, или нечто вроде), а с оружием легко забыть осторожность. Кинуться на незнакомца с поделкой из дешёвой стали было неосторожно — это слово он и выдохнул, выбивая «меч». От удара о настоящую сталь тот сломался, как сухая тростинка, Джер плашмя хлестнул мальчишку по руке — несильно, только чтоб научить, — и ушёл.

И желание петь ушло тоже. Я ждал Пути, думал он… «То, чего в мире нет». Чего я ищу на Пути без плаща? Справедливость. «Тебе не надо друзей», и сплетни о Рыцарях, и почти-уже-друг, поверивший неправде… и тот парень разозлился, хоть плохо поступил не я, но что мне до него… и отчего мне так хочется плакать?