Глава 4. Книга Семи Дорог

Таким тихим и печальным Вил бывал и прежде, но теперь Энтис думал о пробуждении и терзался страхом за друга и чувством вины. Вил простил его (незаслуженно, в порыве щедрости, но не ему тут выбирать — терпеть жалость или суровое наказание). Но чем платить за то, что он вот-вот совершит?

Они дошли до Черты и вновь свернули в лес. Энтис то и дело задерживался, иногда возвращался, выискивая приметы верного пути. Вил помогал, чем мог: старался не отвлекать. Энтис даже оглянулся пару раз, желая удостовериться, что друг рядом: не увидев своими глазами, в этом вполне можно было усомниться. В лесу Вил умел быть бесшумным и незаметным, как тень, как дикий зверь… или вейлин.

Боги, с какой радостью согласился бы он помочь другу любым другим способом, пусть связанным с горем, с самой жестокой болью! Если бы Вилу стало без него легче, он сумел бы даже уйти навсегда. Но о расставании не может быть речи: Вилу он нужен. Вил сам ему сказал! Энтис вспоминал, и на сердце у него теплело… даже сейчас, когда впереди — тяжкий грех не только для Рыцаря, но и для всех, кто имеет понятие о чести. Нарушить слово. Если бы он мог отдать долг, всего лишь войдя в эллин!

Они стояли на одном месте так долго, что подозрения Вила окончательно переросли в уверенность: в предприятии с загадочной книгой, которая почему-то хранится в лесу, не всё ладно! Но спросить… вынудить Энта говорить о том, о чём он явно говорить не хочет…

— Мы пришли. — Энтис прислонился к дереву; его руки бесцельно теребили край плаща. Вил никогда не видел друга столь растерянным: он выглядел так, словно вдруг ослеп или блуждает в густом тумане.

— Энт… мой дар всё равно бы пробудился. А если даже и нет, мне хватает того, что ты просто рядом.

— О чём ты? — тихо спросил Энтис, не глядя ему в лицо.

— Мне казалось… — Вил прикусил губу. — Сам не знаю. Помни, и всё. Ну, где твоя лесная книга?

Энтис встал на колени и принялся осторожно разгребать ножом землю меж двух узловатых корней; и вскоре извлёк на свет свёрток в телячьей коже, покрытый плесенью и густо облепленный слизняками. Представив, в каком состоянии окажется книга, Вил едва не застонал, но сдержался и молча наблюдал. Энтис обтёр свёрток пучком травы, развернул, и там обнаружился второй слой кожи, уже почти сухой, потом третий, а из-под него показалась деревянная шкатулка размером в четыре ладони. Крышка была украшена замысловатой резьбой, а в центре искусно сплетались в узор буквы: ФКТ.

Энтис поднёс шкатулку к лицу и с нежностью коснулся букв губами. И тихонько объяснил:

— Это имя отца. Феннел Крис-Тален. А вырезала мама. Она много вырезала из дерева… только всё сгорело. На, возьми, — и, рывком сдёрнув крышку, протянул шкатулку Вилу.

Вновь обёртка из телячьей кожи тонкой выделки, а в ней — книга. И явно побывала в огне: кожаный переплёт обгорел и закоптился, и от названия, вытисненного серебром, осталось лишь две-три буквы. Вил покосился на безмолвного друга, положил книгу на колени и кончиками пальцев поднял переплёт.

Она сохранилась куда лучше, чем можно было предположить по внешнему виду: до текста огонь не добрался, задел лишь края листов. И на первом из них алым золотом пылали слова: Книга Семи Дорог.

— Давиат и Шер, — прошептал Вил, когда голос вернулся к нему. — О, Мерцание…

— Что ты знаешь о ней? — с неожиданной резкостью спросил Энтис. — Расскажи.

— Да, я… это легенда… — он облизнул высохшие губы. — У вэй нет книг, они хранят знания в памяти. А один магистр по имени Сирил умел видеть будущее, и вот он узнал: через десять лет ужасная война погубит множество великих чар-вэй вместе с тайнами Чар. Долгие годы он записывал свои знания, и через десять лет появилась Книга Семи Дорог. Но Лучи Созвездия чтили древние запреты, и Книгу уничтожили. А Сирила убили. И то был первый день Войны Чар. — Он глядел на книгу, распростёртую на его коленях подобно птице с белыми крыльями. — Многим вэй Сирил нравился. А Лучи — не очень.

— Но о чём она? — спросил Энтис нетерпеливо.

— О рождении Созвездия, и как Певец создал Поле над Тефрианом, и обо всех тайнах Чар. И легенды ещё говорят — она не сгорела в Огненной Башне. Сирил всё-таки спас её, и она по сей день существует.

— Не сгорела в Огненной Башне, — прошептал Энтис. — Не сгорела вместе с нашим домом. Она умеет выживать в пламени. А я только знал, что она для чар-вэй. И где она.

— Только — где она, — медленно, будто пробуя слова на вкус, повторил Вил и зажмурился. — Только…

— Что с тобой? — обеспокоился Энтис. — Твой дар?..

— Твоя книга. — Вил открыл глаза. Он был очень бледен. — Если она настоящая… — он покачал головой, жалобно глядя на друга: — Энт, ради Мерцания, откуда она здесь?!

— Отец, — с запинкой сказал юноша, — спрятал… после пожара. Она одна и уцелела… да ещё я. Я часто думал, зачем боги спасли меня, а не маму? Сердце отца не разбилось бы, они жили бы и сейчас, родили других сыновей… а так — я один! — он то ли горько усмехнулся, то ли всхлипнул, опустив голову.

Вил закрыл книгу, погладил переплёт. Он мог бы сказать, что Энт один стоит и всех неродившихся сыновей своего отца, и всех живых Рыцарей в Тефриане, и никогда он, Вил, не устанет благодарить судьбу и богов, что именно Энт не погиб в том пожаре… И с горечью думал: обидные слова я отлично умею говорить, а вот хорошие — тут язык у меня словно замерзает, как озёра холодной зимой. Много же ему пользы от друга, способного лишь насмехаться или с дурацкой физиономией молчать!

— Энт, а он-то где её взял? И для чего Рыцарь хранил книгу о Чар?

Энтис недоумевающе пожал плечами.

— Он не объяснил. Просто привёл сюда, вырыл её и показал.

— Молча? Прямо без единого словечка?

— Н-нет. — Юноша заметно смутился. — Сказал, до пожара она была у нас дома… и она для вэй.

— И всё? — проницательно осведомился Вил.

Его друг взял крышку от шкатулки и сжал в ладонях, пристально вглядываясь в завитки узора.

— Он просил никому о ней не рассказывать. Кроме Алфарина, Лорда Мерцания, если он снова явится в Сумраке, — он нервно усмехнулся, не сводя глаз с узора. — Но это и значит: никому.

— Да, — очень тихо произнёс Вил. — Это значит, никому. Почему же ты рассказал мне?

Энтис медленно обвёл пальцем три буквы, вырезанные на дереве.

— Потому что, по-моему, она тебе нужна. Потому что, виноват я или нет, всё равно из-за меня вышло твоё Пробуждение. Потому что… я обещал тому, кого давно нет в мире Сумрака… а ты пока ещё жив. И тебя она может спасти, а никому другому (кроме меня, добавил он мысленно) это ничем не повредит.

Вил часто, неровно дышал. Туман обволакивал его и сгущался… или он сам растворялся в тумане?

— Я был прав? С ней ты сумеешь обойтись без магистра?

Он слабо кивнул. Туман был сладким и бархатистым.

— Будь она моя, я отдал бы без условий. Но я не могу. Из-за отца. Ты согласен дать клятву?

Он кивал, почти не осознавая. О да, согласен, тысячу клятв, если надо… Книгу Семи Дорог… ему?!

— Повторяй за мной, — сказал Энтис и негромко заговорил. Вил послушно повторял. Никому в мире Сумрака я не открою, где искать Книгу Семи Дорог, из страха или жалости, ни тому, кто потребует, ни тому, кто станет молить, кроме Лорда Мерцания, если встретится он мне в Сумраке. Вилрей Тиин, ты клянёшься? Клянусь. И помни: если клятва будет нарушена, я уведу тебя за порог, за которым забывают. Тебе будет больно, мне страшно даже думать об этом, но если забудешь своё обещание, тебе придётся забыть и Книгу. Ты слышишь меня, Вил Тиин? Ты понимаешь меня? Да, о да, конечно…

Туман, туман окутывал моё сознание и растворял тело; туманом был я сам. Далеко и глухо звучали слова сквозь бархатную сладость тумана… о, как далеко и глухо! Туман сгущался, голос Энта замирал, слова лишались смысла. Кружево пело. Только оно и было реальным в тумане — оно и Книга. Легенда. Чудо. Бесценный дар для самого талантливого и сведущего из чар-вэй — бесценный и для Верховного магистра! — принадлежит Вилу Тиину, менестрелю-бродяге. О, Мерцание! Жизнь сотни таких, как я, не стоит этой книги! Чем смогу я расплатиться с человеком, который вложил её мне в руки? Что мне дать ему взамен?! О, добрые боги… Книга Семи Дорог — у меня!