Часть 2 глава 3

Матео легко проглатывал самые не благозвучные прозвища в свой адрес — «кучерявый», «курчавый», «арапчонок» и другие. Его гость упрямо шел в конфронтацию, но важность порученной итальянцу миссии была столь значима, что этот проныра и плут готов был терпеть и не такое. Покровители итальянца были настолько заинтересованы в информации объявившегося вдруг старика, что едва только стемнело, зачистили силами охраны и волонтеров территорию древнего памятника от туристов. Под видом ремонтных работ (вокруг, непонятно для кого были расставлены и развешены таблички с характерными картинками) даже не было включено ночное освещение Персеполя. Этой ночью никто из посторонних не должен был здесь ничего видеть.

Матео, получивший «добро» на выполнение поставленной задачи, постоянно отыскивал в памяти заученные наизусть вопросы. И в этот раз он словно по написанному спросил:

— Уфажаемый Атэй (судя по всему, все же так, на греческий манер называли старика меж собой его покровители, поскольку сам итальянец произносил его имя правильно), — хошю ешо спрасить: лейб-гвардия, шьто на барельэфе… Пошему у них такие странние нахонешники на копьях? Пошему у них нет другого орушия? Что это ест — гранатовые нахонешники?

На лице старика, освещенном луной, отразилось недоумение:

— Какая лейб-гвардия, что ты? Какие копья с гранатовыми наконечниками? Откуда вы берете все эти глупости? Неужто и такого, простого распознать не можете? Палка, а на конце набалдашник с кулак, это что? …Иван, скажи ему.

Ловчиц дернулся. Он никак не ожидал, что его снова привлекут в качестве эксперта:

— Набалдашник? — откашлявшись, уточнил он. — Вообще это похоже на трость или посох…

— Вот же! — указал на верную догадку Атей. — Посох. И не лейб-гвардия это, а волхвы или чародеи. Там и ищи разгадку этого барельефа. Ужель вы своим глазам не верите?

— Оу, — будто вспоминая что-то и совершенно без эмоций, зарядил очередной вопрос Матео, — ешо хошу спросить о воротах…

— О воротах позже, — жестко отрезал старик.

— Тагда пошему на колоннах и у ворот быле столко биков, бик…

— Быков?

— Да, — закивал курчавый, — бык.

Дед огладил бороду:

— Как же тебе, — озадачился он, — …научному деятелю, все это объяснить? Бык, это символ, уясняешь? Сим — вол? Я тебе говорил о том, что Дарий был светлокожим, если еще проще сказать — славянских кровей. Понимаешь? Запомни это и пляши во всем здесь, во дворце, исходя только из этого.

Бык — символ одного из наших Богов, Велеса. Он покровитель ремесел ахиминидов, покровитель их Родов, считай домашнее Божество, но очень высокого ранга. М-м, как же тебе донести-то? Да и…, — дед вдруг отмахнулся и подмигнул Ловчицу, — оно тебе и не надо? Короче, бык — это символ бога Велеса. Спрашивай дальше…

— Барэльэф где животных несёт, носьят, — Матео вдруг призадумался. После промашки с «лейб-гвардией», дабы не раздражать старика и выведать у него побольше подсказок, стоило повнимательнее относиться к определениям и вопросам. — Луди, — нашелся он, — на шертвенник, жертви. Там нэт чшасти стен. Атэй, шьто там мохло быть исопрашено?

— Это не жертвенник! Откуда ж вы взяли? А…, — отмахнулся дед, осеняемый быстрой догадкой. — И это тебе ученые сказали?

Нет, Матео, здесь, где недостает стены, был древний каменный календарь, хотя, …не совсем календарь в современном понимании. Каменное …сооружение, а на нем отображен застывший важный отрезок, какая-то определяющая дата.

А куда девался после раскопок этот «календарь» спроси у своих ученых. Уверен, что это именно они его где-то и спрятали, и даже знаю почему. Наверняка на нем тоже были надписи и, к бабке не ходи, надписи гораздо древнее даже шумерской клинописи на здешних стенах. Письмена, видать, были не арабские и не шумерские.

Еще войска Македонского начинали долбить эту стену. У них на то тоже были свои причины. Скажи своим покровителям, чтобы попросили былых археологов показать то, что осталось от «календаря», что было найдено при первых раскопках. У своего иранского друга расспроси про тотемы. Кажется, так они это называют. Так вот узнай о тотемах стихии времени у персов и, глядишь, получишь ключ и к этой загадке. Только Матео, — предостерегающе предупредил дед, — гляди, кабы не прибили вас потом, если найдете разгадки. Хотя мне, признаться, все равно. Скоро вы поймете с кем связались. Что еще спросишь?

Странно, но брошенная вскользь фраза в этот раз, как показалось, зацепила итальянца. Видать, он на самом деле всерьез побаивался тех, кто ему платил. Завяз по уши в этой трясине, много знал и четко понимал, что живым обратно из этого круга посвященных его уже не выпустят. Будут держать пока ты приносишь какую-то пользу, а как станешь не нужен…. Такие уж правила среди тех, кого Атей называл «торгаши».

Матео, слегка погрустнел, но все равно не стал отходить от определенного ему плана опроса:

— Атэй, — со вздохом продолжил он, — ворота. Расскажет о воротах? Господин Курош Абхами говориль, шьто …в письменах сказано о какых-то «других» воротах…

— М-м, — в этот раз заметно оживился дед. — Скажи пожалуйста. Оказывается, есть у вас и те, кто на самом деле что-то может прочесть. Курош Абхами? Не знаком. И что он говорит про «другие» ворота?

— Каварыт, шьто стэсь утселело два ворота. Он разгледел писмена. Он имеет сикрет шьтениа этого писаниа.

— Знает секрет чтения? — уточнил старик. — Понятно. И что?

— Он говориль…, плохо в русский вложить…

— Эко? — притворно вознегодовал Атей. — Говори по-белорусски, я только рад буду.

Итальянец выпучил глаза, воспринимая слова старика на веру:

— Я не зналь баларуски!

— Да шучу я, — улыбнулся дед в бороду, — однако ж, дело серьезное, раз ты не можешь вложить?

— Да, — заверил Матео, — ашибаса нельза. Сеньор Абхами говориль, там написáно «дрюгие» ворота, м-м, — мучился в определении итальянец, — не простой вихад. Я, — оправдывался он, — хороше понамай руский, но, …когда переживает, плохо говорит. Момент, — добавил он, — я сичас успокаивальса. …Написано, шьто ворота не дла того, шьто бы ходить, а шьтобы проходить. Сказано: «ест ворота в терраса «вход» и «виход», шьто бы ходить, а ест, шьто бы …проходит», понять меня? В шем разниса — входить и проходить?

— Говори-говори, Матео, — вдумчиво вглядывался в перекошенное от стараний лицо итальянца старик и, вдруг, как-то двусмысленно добавил, — и тебе, и мне сейчас важно определить, что же ты все-таки знаешь?

— Проходить, — поправился итальянец, — как …пролеталь, как ветер, свозньяк…

— Сквозняк?

— Сквозниак, да. Сеньор Абхами хотель знат, куда этот ветер носит? Кто он мошет носит? …Шьто ест этот ветэрний сквозниак? Шьто ест эти ворота «Всех стран», так написано на стьене. Или как ешо это сказат, «ворота всех сторон?»

Похоже, Атей уже давно понял, о чем говорит это «курчавый», но, по своему обыкновению, опять зачем-то тянул время. Паузе, длившейся после последнего вопроса, позавидовал бы любой актер. Старик сначала поглядывал на месяц, размышляя о чем-то, потом стал прохаживаться по террасе, поигрывая в руках гладким, прохладным цилиндром выключенного фонарика, а после и вовсе пошел ко второй, уцелевшей больше других арке ворот дворца.

Ни Ловчица, ни Матео никто не приглашал прогуляться. Они спокойно наблюдали за тем, как дед отошел шагов на тридцать, потом развернулся и медленно побрел обратно.

Судя по его неторопливой походке, казалось, что возле исходной точки он снова заложит вираж и отправится продолжать свой неспешный променад, однако пора было уже привыкнуть к тому, что Атей редко поступал стандартно.

Поравнявшись с заинтригованной его передвижениями парочкой, дед вдруг подозвал к себе Матео, поставил его словно часового возле уцелевшего обломка стены, а сам стал с другой стороны, у подножия известняковой фигуры с телом быка, крыльями орла, но головой человека. Что-то прикинув себе в уме, он привычно посмотрел на ночное светило и в этот раз, неизвестно к чему заключил: «пора».

Дед включил фонарь, приложил его к стене так, чтобы луч скользил вдоль проема ворот, а потом заставил Матео сделать тоже самое. Когда лучи пересеклись, Атей, словно бывалый каменщик, проверяя отвес, припал щекой к стене и прицелился поверх фонаря. «Да, пора, — снова повторил он, — туши свет, Матео».

Итальянец повиновался. Жадно впиваясь глазами в каждое движение легкого, удивительно гибкого для старого человека тела, он, как показалось, старался даже не моргать, силясь не упустить ни одной детали из того, что сейчас происходило.

Иван Сергеевич вдруг будто очнулся. До сей поры все казалось ему какой-то слабо скрытой игрой, но взгляд Матео именно в этот момент, заставил Ловчица вздрогнуть и собраться. Что-то должно было произойти и итальянец, в отличие от спутника Атея, уже давно это чувствовал…

А что же дед? А он выглядел непринужденным, и даже веселился:

— Чей-та вы нахохлились, как воробьи? — Хитро спросил он, всматриваясь в их слабо освещенные лица. — Не время сейчас воробьям, им поутру срок. Вот встанет Ярило, так и они тут как тут — шумят… И людей за ними не слыхать…

Все это Атей говорил как-то отрешенно. Было понятно, что мысли сейчас его где-то далеко-далеко…

— Чего сжались-то, спрашиваю? — Продолжил дед, как видно дождавшись нужного ему времени. — Не дрожи, Матео, расслабься. Всё же нормально. Помнишь, как называется этот холм ныне? «Холм Милосердия», — ответил он вместо превратившегося в само внимание итальянца и тут же продолжил так, что Ловчиц понял — сказано это именно ему. — Правильнее сказать «мягкосердия». И верно, человеку с мягким сердцем пред таким холмом, да еще у врат «Всех сторон» делать нечего, а уж белому тем более. Стань-ка, Иван, к вратам, где я стоял. Стань — стань. Не думай зачем да почему. Ну же, — поторапливал Атей, — смелее. Так, хорошо, — приговаривал он в момент, когда Ловчиц подошел к требуемому месту, — вздохни полной грудью…

Иван Сергеевич, полностью доверяя старику и тут повиновался. Атей смерил его придирчивым взглядом так, будто собирался сфотографировать, отошел на три шага от ворот, отдал итальянцу фонарик и вдруг грубо подтолкнул того в спину:

— Слышь-ка, курчавый, — а смерь мне, сколько отсель шагов до во-о-о-н той, второй створки за колоннами. Тока широко шагай, не мелочись и не обсчитайся. Мне надо знать точно.

Оторопевший итальянец послушно отмерял ровно тридцать два шага, а на тридцать третьем массивный, незыблемый пол террасы вдруг мощно дрогнул и вышиб опору из-под его ног!

Матео упал и оглянулся. Он не верил своим глазам! В прямоугольном проеме ворот, во весь их габарит что-то коротко блеснуло. Выглядело это так, словно в примерочной дорогого, модного магазина провернули закрепленное по центральной оси невероятно огромное зеркало. Итальянец моргнул, но и этого мгновения хватило на то, чтобы возникшее из ниоткуда «зеркало» исчезло. На террасе, между вратами «Всех Сторон» Персеполиса помимо него больше никого не осталось…

Иван Сергеевич так и не понял, что произошло. В памяти ясно отображался высокий свод ворот дворца, в котором что-то моргнуло, словно экран выключаемого телевизора. Атей толкнул его в спину и… Стало вдруг темно.

Ловчиц понимал, луна не лампочка, ее так просто не выключишь. Значит, они очутились в каком-то помещении. Тогда вопрос: почему всё произошло так быстро и, черт подери, так тихо? Должна же была как-то открыться и закрыться дверь, окно или проход, через который они попали в это самое место?

Атей был рядом. Иван Сергеевич слышал, как дед передвигается рядом с ним. Вскоре старик взял его за руку и потянул куда-то в этой кромешной тьме. Ловчиц, опасаясь оступиться или упасть, едва поспевал следом.

В этом сыром, гулком помещении каждый звук отдавался звонким эхом. Внутренний таймер бывшего полковника госбезопасности отсчитал что-то около десяти-пятнадцати минут, прежде чем в окружающем их неуютном, прохладном пространстве вдруг откуда-то потянуло теплом.

Дед ощутимо сжал пальцы и, немного замедлившись, соскочил куда-то вниз. От свода каменного мешка, в котором они находились, тут же отразился звук всплеска воды. Иван Сергеевич попытался нащупать край каменного пола, но, сделав шаг, уже не ощутил его, а со всего маха ухнул в холодную воду. Только осознание того, что Атей неспроста старается передвигаться как можно тише, заставило Ловчица неимоверным усилием воли сдержать рвущийся на волю мат.

— Эй, — леденя душу, в страхе произнес кто-то совсем рядом — шагах в трех-пяти выше их. — Кто здесь?

— Саня! — тут же ответили ему слева. — Что случилось?

— Я боюсь, — задребезжал испуганный женский голос, рядом с тем, что был слева.

— Тшерт, — ругался первый, — Витя, ты фонарь брал? Витя! …Витя!!! Блин.

— Что ты орешь? — замычал Витя так близко, что достаточно было протянуть к нему руку.

— Витя, фонарь!

— Ты че разорался? — Ответил недовольством Витя, который, судя по всему, попросту дремал и не слышал шума всплеска воды. — Где я тебе его в темноте найду? Поискать надо. Ща…

— Витя, бл…! Включи фонарь! Там, в воде, кто-то есть!

— Спокойно, ребята! — леденя душу невидимым людям, взял на себя инициативу Иван Сергеевич. — Мы обыкновенные …тюлени, и мы уже уходим…

Демонстративно гулко шлепая по мелеющей с каждым шагом воде, Атей и Ловчиц, уже не таясь, промаршировали шагов сорок, пока ледяная лужа не кончилась и, вместе с этим перед ними не открылся низкий зев горной пещеры…

Позади еще минуты три висела мертвая тишина. Затем вдруг вспыхнул далекий свет фонарика, судя по всему, найденного, наконец, Витей. Луч несколько секунд скользил по возмущенной поверхности воды, заглядывая во все темные ниши этого каменного мешка, но никого так и не обнаружил. Перепуганный не меньше других Витя, дрожащей рукой осветил фонариком жмурящихся, прикрывающихся руками и крайне взволнованных друзей:

— Ну че, экстремалы? — Взволнованно попрекнул он их. — Чья была идея экстремального ночлега в пещере?...

Все это было похоже на сказку. С высоты уступа скалы открывался великолепный, чарующий вид — безкрайнее зеркало моря и висящая над ним луна. Слева светился наполовину скрываемый дальней горой город. «Ночное зеркало луны» — вспыхнула вдруг в голове Ловчица фраза из песни Волкова и он, глядя в это «зеркало» почувствовал, как неприятно кольнуло где-то под сердцем: «А не свихнулся ли я? — подумал он. — Старик говорил, что Персополь находится где-то в центре Ирана. С того места никак не может быть видно моря. Опять же, откуда в пещере русские?»

— Идем, — шепнул Атей, указывая на нависающий справа выступ, — скорее, пока эти туристы не захотели на нас посмотреть.

— Хм, — улыбнулся Ловчиц, отправляясь следом за дедушкой и вспоминая свою проделку с «тюленями». — Эти туристы, — тихо ответил он, — пусть сначала штаны постирают.

— Зря веселишься, — расстегивая пальто перед подъемом на скалу, не дал ему договорить Атей. — Кабы я знал, что они там… Ведь не почувствовал даже. Шевелись, путь еще не пройден.

— А ты никак взапрел? — вспоминая, что даже в более жаркой обстановке палящего солнца Ирана Атей не расстегивался, поддел его Иван Сергеевич.

— Здесь, — начиная карабкаться к выступу, обронил дед через плечо, — уже родные небеса. — Любой камень защитит. А там без защиты никак.

— Ты хочешь сказать, что твое пальто, это нечто вроде бронежилета?

— Считай, что так, — неохотно ответил старик. — Только ваш этот жилет, защищает от пуль и ножей, а мой еще и от прочих напастей. А расстегнул потому, что боюсь пуговицы повылетают на этих камнях.

— А небо? — поднял глаза вверх Иван Сергеевич.

— Что небо?

— С чего это их небо стало тебе родным?

Дед непонимающе бросил взгляд вниз, на взбирающегося следом Ловчица:

— Я говорил не «небо», а «небеса», — уточнил он. — «Небо» от «нет Бога», а «Небеса?»

— От «Нет беса», — догадался спутник. — Хорошо, пусть так, но что это за город там, вдали? Что за море? Каспий? Персидский залив? И ты так и не ответил, с чего вдруг их «небеса» тебе стали родными? Тоже из-за доброй памяти о делах войска Дария?

— Нам с тобой предстоит еще один переход, — сдержанно ответил Атей, дождавшись пока Ловчиц доберется до выводящей на выступ расщелины. — Такой же, как сюда. Ты пока этого не чуешь, но скоро тебя догонит усталость. Крепко придавит. У неподготовленного это забирает много сил, а ты и так вон, кожа да кости. Потерпи уж, хорошо?

— Так что это за город? — стараясь не показывать действительно ощущаемой усталости, спросил Иван Сергеевич, поднимаясь на очередной уступ.

— Град сей зовут Сугдея, или по-современному Судак, — глядя куда-то поверх горы, ответил дед. Потому и звезды светят наши и небеса — уже не чужие. Море Русское, или, опять же по-вашему Черное, а месяц над ним? Он и в Африке — месяц.

Поторопись, Иван, не распыляйся на разговоры, наговоримся еще. Хоть небеса и свои, а не особо я радуюсь, заслышав голос Истока. Чую беда дома у меня приключилась, зовут уж. Надобно до света быть в своих межах и не пугать более «спящих».

Жесткий риф музыки заставлял перепуганные пузырьки шампанского принимать срочные меры к эвакуации из бокалов. Посуда мелко дрожала на столах, отмеряя последние удары мощной акустической системы.

Группа «Белый Запад» заканчивала свое выступление на праздничном фуршете по случаю вручения государственных наград должностным лицам Министерства обороны своей песней «Ночное зеркало луны». Руководитель коллектива с благодарностью принял сдержанные рукоплескания, еще раз поздравил награжденных и собрался, было, удалиться за кулисы, но вдруг навстречу ему вышел Иосиф Михайлович Бушта, представитель Управления Президента по связям с общественностью, а с ним подполковник, на груди которого ярко блестела только что полученная медаль.

Они преподнесли фронт-мену группы Андрею Волкову букет, и от лица главы государства, Валентина Анатольевича Пристрека, поблагодарили за активное участие в культурной жизни страны и неоценимый вклад в ее представительство за рубежом.

На сцену вышел следующий коллектив, а Андрей с музыкантами отправились в грим-уборную переодеваться, получать гонорар и выбираться к транспорту. Они прибыли утренним поездом. Тряслись двое суток, добираясь от алтайских предгорий, да и там, отыграв четыре концерта в больших и малых городах, провели две не самых курортных недели. Усталость резала в глазах и присоединиться к широкому застолью (а такая возможность была), не было никакого желания.

В холе Андрея остановил тот самый подполковник, что вручал ему на сцене букет:

— Извините, — хорошо поставленным, командным голосом обратился он к Волкову и тот, уже занеся руку к двери служебного входа, пожалел, что пропустил всех своих вперед. — Здравствуйте еще раз, — крепко пожал он свободную от гитарного кейса ладонь музыканта.

Андрей сморщился. «И что за привычка? — кольнула его злобная мысль. — Что они все — штангисты?»

Военный что-то говорил, а музыкант, не в силах пока воспринять его слова, медленно разминал хрупкие, отдающие болью пальцы.

— …так вот я и подумал, продолжал подполковник, — раз такое дело, подпишите хотя бы этот буклет?

— Да, конечно, — не имея никакого желания продолжать разговор, сразу согласился Андрей, — кому? Что писать?

Военный задумчиво сжал губы:

— Пишите так, м-м: «Евгению Штасевичу: поздравляю с наградой. Андрей Волков» и подпись.