Часть 1 глава 3

Бог мой, маки. Целое поле маков. Горы будто сошли с ума. Ранее серые, безжизненные, неприглядные, ныне они щедро светились влево голубым, вправо розово-фиолетовым, а в центре кроваво красным. И везде сочно, нежно и жизнеутверждающе проявлялась зелень. Да разве глядя на все это великолепие могут возникать некие ассоциации с опиумом и наркодилерами? Верно — нет.

Впрочем, и то, что поля цветущих маков не так безопасны тоже было видно невооруженным глазом. У самого края этого красного озера, в том месте, где оно обрывалось у пропасти, лежал черный, полуразложившийся труп мелкого животного. В другое время в скудных пищей горах Ирана его мясо не залежалось бы, став лакомством для кружащихся в высоте птиц. Как видно, даже они не рисковали приближаться в этот утренний час к росным маковым полям. Смердящий комок шерсти, чернел, будто напоминание всем − в этом райском месте легко уснуть, но очень трудно проснуться…

Краем макового поля шел человек. Горная тропа спускалась вниз и уходила под острый выступ. Отвалившись тысячи лет назад от скалы, он нависал, как застывший на полпути, огромный, окаменевший шлагбаум.

Путник остановился. Что-то привлекло его внимание. Сделав несколько шагов к основанию каменного «зуба», он вдруг согнулся и стал рассматривать цветы. Без сомнения, любой из его земляков, которому довелось бы обратить на них внимание, посчитал их не более чем странными, синими гвоздиками, но он, Асид Фарахани, закончивший в 1989 году закрытую кафедру Ленинградского «Военмеха» имени Устинова точно знал: эти цветы растут в России и называются «васильки».

«Надо же…, — рассуждал, умиляясь увиденному ныне уже не студент, а главный военный советник президента, — как они сюда попали? Кто знает, может быть они растут и в наших краях, просто я никогда не обращал на них внимания?»

И в самом деле, в неспокойной стране, где сошлись интересы многих сильных мира сего ему, человеку, ответственному за все секреты обороны Ирана, есть ли время бродить в полях и отыскивать какие-то васильки?

Воспоминания о молодости подхватили искры его памяти, и со свежим горным ветром унесли их в холодный, суетливый город, где он когда-то провел пять самых ярких лет своей жизни. Осторожно огладив ладонью покачивающиеся на ветру цветы, Асид вздохнул. Черт побери, ему вдруг нестерпимо захотелось вернуться в ужасный мороз, постоянную сырость, к вечно пьющим алкоголь и никогда не унывающим друзьям, к прелестным, открытым до умопомрачения девушкам, туда, где все было так спокойно, и так мирно.

Вспомнилась и преддипломная практика на военном заводе в Витебске. Вот же! Вот, где он видел эти васильки! Там. Так и есть. Тогда вместо ожидаемого погружения в высочайшие технологии военного производства их, иностранных студентов «Военмеха», как было сказано: «в качестве поощрения», отправили помогать убирать хлеб в место, название которого уже давно вылетело из головы господина Фарахани.

Целый месяц непрерывного, кипящего счастья. Сады благоухали зеленью, поля желтели созревшим хлебом, леса, словно не замечая щедрого августовского солнца, были все так же свежи.

Они работали на просушке зерна, свозили в огромные сараи сено, купались в холодной, но такой тихой реке… А как он любил Аню. О, Боги всех Небес и поднебесной, как же он тогда любил!

Она училась в педагогическом и тоже, как и они, военные инженеры, со своими сокурсницами была откомандирована на уборку. Как потом узнал Асид, эти работы были обычным делом для всех студентов в СССР, но для его молодого и открытого сердца в то время эта поездка явилась просто каким-то божественным промыслом.

Род Фарахани уходил своими корнями к Дартам, он был — Калаши[1], а потому имел непривычные на его родине глаза глубокого, голубого цвета. Но что был их цвет в сравнении с синими, словно озерная вода глазами Ани? Она казалась ему нереальной, инопланетянкой или даже божеством. Асид — потомок знатного Рода и от рождения имел сердце льва, но в то время, скромная улыбка девушки из Беларуси заставляла его быть скромным, несмелым ягненком и постоянно молчать, краснея в ее присутствии.

За недолгое время «практики» он сумел полюбить всем сердцем, но так и не нашел времени признаться Ане в своих чувствах. Потом была защита диплома. Как-то все закрутилось, завертелось…

Теперь ему тридцать шесть. Он наполовину седой, весьма уважаемый в стране человек, заботливый отец, горячо любимый муж, но… Стоит сейчас на коленях у нависающей над тропинкой скалы, рассматривая синие, неведомо откуда взявшиеся тут северные цветы.

Опомнившись, он поднялся. Сверху по откосу всё так же колыхались маки, светились весенней зеленью цветущие горы. В этом безлюдном клочке мира царили мир и красота и совершенно не верилось, что где-то эту благодатную землю обжигает пламя тлеющей войны.

Нужно было идти. Фарахани вздохнул и широко зашагал вниз по изгибающейся каменной тропе. Вскоре вдали показались хорошо знакомые ему отвесные стены с чернеющими окнами древнего храма Митры. И вдруг внизу из-за скалы навстречу ему появился Хосров-мирза. Почтенный, седовласый старец тоже заметил гостя и издалека, жестом попросил того подождать на месте, не спускаясь к храму. Асид не мог ослушаться своего Учителя. Он терпеливо дождался, когда Жрец поднимется наверх и поприветствовал его:

— Мир Роду твоему, — мягко прошелестел в ответ слабым голосом старец. — Это даже хорошо, что ты задержался здесь, наверху. Поговорим у тропы, а лучше — там. — Мирза указал своим почерневшим от времени посохом на площадку, что располагалась в десяти шагах выше. — Присядем на камушки…

Они поднялись. В тени природной ниши было заметно холоднее. В этот уголок за отвесным каменным уступом весна еще не добралась. Асид, понимая, что кровь старика не столь горяча, не стал откладывать в долгий ящик намеченный разговор:

— Учитель, отец сказал, что ты хотел меня видеть?

— Да, — будто нехотя ответил Хосров-мирза, — так и есть. Мне нужно было тебя увидеть. Догадываюсь, Асид, чего тебе стоит выбраться вот так — куда-то посидеть, одному, без охраны. Знаю, «он» ценит тебя и неохотно отпускает. Но, слава Всевышнему, я позвал, и ты пришел. А это значит, что ты так и остался отзывчивым и добрым человеком.

Фарахани в ответ только вздохнул, будто говоря: «Нет, я уже далеко не такой», но вслух произнес:

— Что тебя безпокоит, почтенный? Чем я могу тебе помочь?

Хосров-мирза беззвучно пожевал сухими губами, отчего-то не решаясь начать разговор:

— Мы долго не виделись, — наконец, произнес он, — года три?

— Пять…

— …Давно, — с сожалением продолжил старец. — И все это время я мало о тебе слышал. Наверняка, это «он» делает так, намеренно. Чтобы о тебе зря не судачили? Ты — его меч, последний рубеж, его трон. Знаю, будет после него другой, но и тот тебя не обидит. Ведь все они без тебя беззащитны.

У меня есть просьба, Асид, — наконец, перешел к делу Учитель. — Просьба странная, непростая…

— Что нужно тебе, Хосров-мирза?

— Ты знаешь тюрьму «Абу-Грейб» в Ираке?

— Знаю — потемнев лицом, ответил Асид. — Это самое гиблое место на всей земле. Там теперь прячут …много разных секретов.

Старик огладил бороду и тяжело произнес:

— Вот об одном из них я и хочу поговорить.

Фарахани задержал дыхание. Отказать в просьбе Учителю он не мог, но и вникать в сферы, не имеющие отношения к обороне страны, ему не очень-то хотелось. Его узкая стезя лишь военные технологии, а тут…

— «Абу-Грейб», — уклончиво ответил он, — не входит в мои интересы, интересы обороны. Скажу больше, ходят слухи, что сейчас у них там сидят только политические. Как оно на самом деле, толком не знает никто. Казематы этой тюрьмы отстроены еще в древности, поэтому сложно сказать, кто там томится? Знаю только одно: в самых глубоких норах сидят не только местные неугодные. Правительство Ирака умудряется получать немалую прибыль даже сдавая в аренду камеры этой душегубки. Только не спрашивай, Учитель, откуда я это знаю.

— Я и не спрашиваю, — едва заметно улыбнулся мирза, — хотя мне о том тоже кое-что известно. Там страдает достаточно и наших с тобой соотечественников, и европейцев.

И снова пришлось Фарахани сделать паузу. Как он не остерегался этого, а разговор все же выворачивало именно в русло, в которое совсем не хотелось бы. Ходить «вокруг» да «около» не имело смысла, пора было переходить к делу:

— Что за интерес может быть у Жрецов Храма Митры в «Абу-Грейб»?

Мирза, погруженный в глубокие мысли, уложил свой посох поперек колен:

— Мой дорогой Асид, — медленно сказал он. — Тебе хорошо известно, что вне зависимости от того, какие Боги покровительствуют людям, все Жрецы питают свои Знания из одного места. Оно не в Небесах и не в Земле, но в то же время оно и там, и там. А еще в воде, и в каждом камне, а также в огне и ветре. «Это» столь велико и безгранично, что даже то, что определено людьми, как космос, лишь пылинка по сравнению с этим.

Ты так же прекрасно знаешь, что есть события и люди, которые в силу разных причин связаны напрямую с тем волшебным Хранилищем. Они находятся вне нашего земного понимания, хотя и живут рядом с нами. Сами Боги выводят их за рамки нашей обыденности по известным только им, небесным причинам. Вот и выходит, что если даже такой человек плюет тебе в лицо, то это угодно Богам. Его можно убить, оскорбившись таким недобрым поступком, но, как известно: «даже убив хозяина, ты уже никогда не сотрешь его плевка».

В «Абу-Грейб» сидит белый человек. Их там много, но этот — особый. В нашем мире, и в другом он пережил столько, что хватило бы на целый большой город. Сами Небеса грели этот котел, ждали, чтобы он закипел. И вот теперь он готов.

За этим человеком пришел Авега. Повторюсь, не нам с тобой судить: что за промысел в этом и что наречено этому человеку сделать. Но именно нам нужно помочь снять этот «котел» с огня. Здесь начало его нового пути...

Фарахани встал. Выглядело это так, будто он хотел тут же уйти. Его и без того не избалованные теплом руки побелели, стали влажными. Мысли толкались в его голове, словно бараны возле ручья. Давно ему не приходилось переживать ничего подобного.

— Я, — все еще пребывая в глубокой задумчивости, наконец, произнес он, — отвечаю за обороноспособность нашей страны и по определению не могу приказать напасть на соседей, так что вариант штурма отпадает. Моих личных сил едва ли хватит даже на то, чтобы войти на территорию Ирака, не то что бы добраться до этой тюрьмы. Подкуп? Исключено. Все всплывет и что тогда? …Почтенный, как мне тебе помочь, и кто такой этот Авега?

Учитель, в противовес Асиду был спокоен:

— Авега? Это Странник, выполняющий особые поручения древних Хранителей нашей Земли. Но разговор сейчас не о нем. Скажи… Ты можешь вооружить небольшой отряд наших людей?

— Ваших?

— А что тебя так удивляет?

— Это же против …всех принципов Храма?

— Почему? Небеса просят.

И тут, надо признать, что долгое время опиравшийся в своей нынешней жизни на материальное и явное Асид ясно ощутил, что отвык от подобных определений. Советник президента, услышав подобное, просто выпучил глаза:

— Небеса? — Недоуменно спросил он. — Это они просят вооружить небольшой отряд и перейти границу?

— Нет, — спокойно ответил Учитель, — они просят лишь помочь, а это уж я сам для себя думаю, как это правильно сделать.

У нас есть люди, которые фанатичны в своей вере. Они безропотно согласны выполнить всё, что им скажут. Быть фанатиком плохо, но и переделать этих людей уже невозможно. Почему бы тогда не использовать во благо их неправедное рвение?

Границу с Ираком перейти просто. Сам знаешь, если захотеть, можно и на танках проехать. Просто, кому это надо — ездить на танках в это обустроенное американцами иракское Пекло? А что до остального, то моя дочь сделает так, что всё вокруг снова спишут все на «Аль-Ка́иду». Но, про это тебе уже не нужно знать, то, как говорится, наше семейное дело. Скажи, ты поможешь нам с оружием?

Военный советник Мохаммада Хатами[2] почувствовал, как ранее прорастающее зернышко сомнений стало доставлять ему уже и физические неудобства. В районе солнечного сплетения что-то неприятно покалывало.

Фарахани был многим обязан Учителю. Да что там многим — всем! Когда еще могло быть такое: представитель бедной, крохотной, всегда гонимой народности Калаши является советником самого Президента? Кстати, и сам глава государства в неоплаченном долгу перед Хосров-мирза за спасение здоровья своего младшего сына. Дело тогда было сложное, это ведь не отпрыск какого-нибудь лавочника. Помнится, никто не рисковал, а Жрецы Храма, отозвавшись на просьбу Асида, выходили малыша, и избавили его от тяжкого недуга.

Попроси Учитель за то обить золотом скалы, что являются стенами Храма Митры, Хатами, не поколебавшись, сделал бы это, но вот вооружить отряд? Как объяснить президенту, зачем это мирзе? Сказать: «к Хосров-мирзе пришел откуда-то Авега, и нам теперь надо, дабы не противиться воле Богов, взять приступом «Абу-Грейб»»? А если эта информация куда-либо просочится? Скоро же выборы...

— Трудно тебе, — видя терзания ученика, вздохнул старик. — Слишком уж твердо ты стоишь на земле. Ты еще помнишь сказку о каменных людях?

Фарахани отрицательно покачал головой.

— Плохо, Асид. И это тоже говорит о твоей земной привязанности. Мы с тобой Калаши. Наши Предки жили в этих местах еще до того, как пришли сюда люди с темной кожей. Родство нашего народа с Богами известно даже им, отсюда и постоянная неприязнь к нам. Время стерло грани Родов, и вся разница между нами и ими теперь лишь в том, что они молятся на пророков, а мы смотрим выше и по-прежнему славим Богов, ведь это наши предки.

Предания, легенды и сказки нашего народа хранят Мудрость самой Земли и плохо, если ты не помнишь их. Не гневайся на меня, но скажу, как есть: если не сохранились сказки наших Предков в тебе, то и разума Небесного не сошло тогда на тебя достаточно. А что касается каменных людей, послушай, напомню. Лишним для тебя это не будет:

Случилось это в те времена, когда лун у Земли было во множестве, и даже Хорс бродил по Небесам вместе со своими двумя братьями.

Как-то заметили Боги, что рядом с их светлыми ликами пустует плодородная, жирная Земля и решили заселить ее. Неисчислимое время прошло с тех пор, как каждый из них с честью прошел испытание в нашем, явном, или скажем иначе — проявленном мире, а потому самим заселяться на эту Землю им было без надобности. Они отправили сюда своих молодых родичей, тех, кому как раз подошел срок для познания этого мира, как теперь говорят, материального.

Боги огромны, безпредельны, и родичи их так же не малы. Сам посуди, разве можно сравнить безконечность Небес, где всем им хватает места и скромные рамки нашего бытия?

Сотни и сотни раз уменьшались молодые Боги, а все равно были велики и не плотны. И снова многократно они продолжали делать себя все меньше, каждый раз отбрасывая разные измерения и познания, которые, на их взгляд, не очень-то и нужны им были на земле.

Вскоре, понимая, что отброшенная часть Небесных Знаний начинает делать их уязвимыми, Небесные жители перестали избавляться от Небесных свойств, решив просто становиться плотнее, приближаясь этим к состоянию всего земного.

Но тут старшие Боги — Вышние, по-прежнему имеющие в отличие от молодых полную Вселенскую Мудрость, возмутились. В явном мире есть грань. Раз за разом уплотняясь, можно достичь сжатости представителей Темных миров, где царит Вселенское невежество и беспорядок! Пасть до этих границ могут и Боги, но выбраться обратно оттуда даже им почти невозможно, они станут дайвами, демонами.

Тогда, дабы не пали их родичи до состояния костности Темного мира, Вышние Боги превратили своих сжавшихся посланников в великанов. И все равно, даже в этом состоянии набираться опыта проявленного мира им было сложно. Головы этих титанов по-прежнему были за облаками, в Небесах, и они понятия не имели о том, что происходит на Земле.

Наступило время, когда пришлось этим молодым, земным Богам отказаться от высоких Небесных помыслов. Казалось бы, что тут такого? Они все равно потомки Богов, полны Небесных Знаний, хоть и лишились большой их части в угоду приобретения опыта этого мира. И поскольку они все равно были огромны, Вышние Боги поставили им условия: чтобы оставаться в ранге Богов на Земле, им нужно было постоянно быть в движении, в созидании, в труде и творчестве. Если же кто-то начинал грешить бездельем и застывал на месте, его ноги, а потом и все тело начинало превращаться в камень — самое плотное из земного, за которым начинается Тьма кромешная и невежество.

Тысячи и тысячи лет молодые Боги трудились, возделывая Землю, но вертясь в своих заботах здесь, под облаками, они все реже смотрели в Небеса. Позже, чтобы разгрузить себя немного, они создали себе в помощь людей. Их маленькие помощники тоже вмещали в себе всё то, что есть и в Богах, но, будучи намного меньше великанов, они еще реже, чем их светлые создатели витали мыслями в заоблачные дали.

Со временем, отойдя от утомительных земных трудов, все Боги предались творчеству, оставляя заботы о Земле своим помощникам — Человечеству. Затем, один за другим через многие века Боги стали забывать и о творчестве, считая, что ничего страшного нет в том, чтобы быть каменными Богами, почитаемыми людьми. Именно так на Земле и появились высокие горы.

Посмотри, сколько их? Ты читал о каменных людях возле монастыря Монсеррат в Испании? А на острове Пасхи? Впрочем, когда тебе? Ты уже крепко стоишь на земле, Асид, как некогда посланные на Землю Боги ты — каменеешь…

А ведь люди ближе к границе Тьмы невежества, чем великаны. Хоть мы и потомки Богов, но если и мы перестаем быть подвижными, останавливаемся в своем развитии — также костенеем, превращаемся в камни и катимся в тьму невежества. Недаром же те люди, кто мало двигается, на самом деле становятся сидячими, больными, невзрачными кожаными мешками.

Ты обучался в Храме и знаешь обо всем этом! Или ты считаешь, что познания в области энергообеспечения трехэтажного особняка с бассейном тебе куда-как важнее? Или, может быть, людям полезно твое знание высокотехнологичных систем для массового убийства их же? Ты не думал, что цена на убийство всегда одинакова?

— Учитель! — воскликнул, раздосадованный упреками господин Фарахадани, — ты…, ты не можешь так говорить!

— Почему?

— Ты ведь сам просишь оружие для захвата «Абу-Грейб»? Ну не пойдут же твои люди продавать там мандарины? Они пойдут убивать!

— Да, — спокойно ответил Хосров-мирза, — это будет схватка закостеневших против закостеневших. Это всего лишь не приносящие плодов созидания или творчества «деревья», растущие в людском саду. Но разговор не о том, Асид.

Я хорошо тебя понимаю. Ты достиг большого уважения, положения не ради того, чтобы разрушить всё это в угоду просьбе старого, выжившего из ума Учителя. Не кари себя. Будем считать, что я спросил у твоего отца о тебе, а ты просто не смог найти возможности приехать, и мы с тобой не встречались. Наверное, ты прав, можно попробовать и не штурмовать. Мы спасем белого человека без крови…

С этими словами Хосров-мирза встал и, не прощаясь, зашагал к Храму. С тяжелым сердцем смотрел ему вслед господин Фарахадани. Он прекрасно знал, как хорошо охраняется американцами та самая тюрьма…

Три камеры западном крыле тюрьмы «Абу-Грейб» состояли на особом положении. В той, что помещалась в самом закутке, содержали местного старожила: худого, как мумия старика, заросшего грязной, курчавой бородой. Каким-то чудом он продержался в этом аду уже два года и потому имел право на некие привилегии.

Справа от него, в двух соседних каменных мешках, обитали соответственно: появившийся всего три недели назад светловолосый парень и, ближе к выходу, дальний родственник самого Саддама — фрукт ценный, важный, которого по какой-то причине пока содержали без допросов и пыток.

Все обитатели этого «привилегированного» места дважды в день получали пищу и раз в неделю таз с водой на помывку. Исходя из простого чувства самосохранения, эти VIP заключенные старались никак себя не проявлять в глазах конвоя. В окружающих же их камерах и коридорах на протяжении суток творилось что-то невообразимое.

Например, накануне. Ночью. Не спало всё крыло. Солдаты устроили ставшие у них в последнее время популярными скачки на заключенных. Натуральные скачки, верхом! К полуночи один из «рысаков» не выдержал заданного темпа, сбросил седока и, забившись в угол привилегированных камер, принялся барабанить в дверь старика. Тот был так возмущен, что стал греметь в ответ, а еще и орать. Никто из солдат не понял ни слова из его воплей, но «коня» тут же уволокли, а старика от крупных неприятностей спасло только «охранное слово» начальства, и то, что в нем вдруг опознали пусть и грязного, но белокожего.

Само собой, любое «проявление себя» не могло сойти с рук никому из заключенных. Трогать содержащихся в этих «VIP» камерах было строго запрещено, однако в этот раз в воспитательных целях к старику были приняты карательные меры — пол в его одиночке залили водой по щиколотку и силами других заключенных притащили из коридора и размешали по всей плоскости небольшого квадратного помещения несколько ведер грязи. Матрац, дабы не портить тюремное имущество, предусмотрительно вынесли.

Дедушке было предложено лечь в жижу и плавать. Фотографировать персонажей «особых» камер запрещалось, и уж этой-то части запрета нарушать не стали — наслаждались зрелищем просто так, себе в удовольствие.

За два года подобный «заплыв» старик испробовал на себе уже неоднократно. Но что это за кара, если и за меньшую провинность любого из его соседей могли изнасиловать, нарисовав на спине голую женщину? А еще запросто провести общий сеанс урино-душа, или заставить вылавливать свою еду из собачьей миски. Безобидные же развлечения типа вчерашних ночных «скачек» были и вовсе делом обыденным.

Хочется солдатам эротического видео, они заставляют двух заключенных ласкать друг друга, а потом еще и совокупляться, и всё это под общий гогот фиксируют на видеокамеру. Утром отснятые ролики показывают сменяющим, как констатацию проявления пика собственной креативной мысли за прошедшие сутки...

Что же касаемо сегодняшнего наказания дедушки, то к утру, вдоволь наползавшись в теплой жиже, он прислонился к стене и забылся. Вдруг дверь его камеры открылась. На пороге стоял какой-то пожилой гражданин. В бордовом демисезонном пальто советского покроя, в серых портках, заправленных в анучи и в лаптях!

[1] Калаши (Википедия) — небольшой дардский народ, населяющий три долины правых притоков реки Читрал (Кунар) в горах южного Гиндукуша в о́круге Читрал провинции Хайбер-Пахтунхва (Пакистан). Родной язык — калаша — относится к дардской группе индоиранских языков. Уникальность народа, со всех сторон окружённого исламизированными соседями, заключается в том, что значительная его часть до сих пор исповедует языческую религию, сложившуюся на базе индоиранской религии и субстратных верований.

[2] Мохаммад Хатами (перс. محمد خاتمی‎ — Mohammad Xâtami; р. 1943) — пятый президент Исламской республики Иран в 1997 — 2005. Полный титул — Ходжат-оль-ислам валь Мослемин Сейед Мохаммад Хатами. Избран президентом в 1997 году, переизбран на второй срок в 2001 году.