Часть 1 глава 9

ГЛАВА 9

В половине десятого утра, в час, когда все камеры наблюдения еще показывали белое молоко плотно накрывшего лес тумана, поднялись наверх Лукьянов, Медведев, «дед» и, увязавшийся за ними Луценко, который накануне проспал все вечерние события. Если любого из бойцов в этой щекотливой ситуации запросто можно было послать …в «спальник», то шестидесятилетнего Олега Александровича, продуктовую и боевую опору отряда просто так не выпроводишь.

Эх, кабы Сергею Георгиевичу Медведеву знать, что именно ему предстоит сегодня испытать. Конечно, тогда он вообще никого на пушечный выстрел не подпустил к созерцанию, а так, руководство Базы, стараясь передвигаться как можно тише, молча шагало за Ориславом, а тот старательно заглядывал за деревья, пни и выворотни, сосредоточенно высматривая что-то меж дремлющих в тумане деревьев.

Прохладное весеннее утро бодрило. Где-то, отзываясь на нарастающий сверху солнечный свет, весело щебетали птицы, а «дед» все кружил и кружил вокруг замаскированной под поляну крыши гермоангара. Радиус его кругов все увеличивался и, как казалось, этому не будет ни конца, ни края.

Через пятнадцать минут в наушниках Лукьянова, Луценко и Медведева зазвучал вкрадчивый голос дежурного: «Сто первый, …грибные места восточнее, и проявятся они не раньше осени».

Руководство отряда переглянулось.

— Десятка, — тихо ответил Алексей Владиимирович, — сказано же было — без дела не тявкать… Соблюдай режим радиомолчания.

— Виноват, — отозвался дежурный, — но до конца зоны видеонаблюдения осталось около пятнадцати метров, а вокруг туман. Скоро я перестану вас видеть.

— Разберемся, — неохотно выдохнул Лукьянов, и продолжил путь за Ориславом.

Описав еще один круг, тот вдруг глянул вправо и, резко сменив направление, зашагал в лес:

— Нашел, — негромко сказал он…

Признаться, вконец заинтригованная его кольцевыми передвижениями, и испытывающая странное волнение троица руководства после этих слов ожидала перед собой увидеть, по меньшей мере — сказочный цветок папоротника. Но нет. Вместо него, в десяти шагах правее, под завалом из трех бревен они заметили самый заурядный пень. Изъеденные жуками деревья, что лежали вокруг него, просыпались на настил желтой мукой трухи, а рядом с ними трудолюбивые муравьи за несколько лет соорудили себе солидный небоскреб.

Тополиный пень, на который указал Орислав, имел старый спил — дело рук строителей. Здесь стоял старый тополь, который частично закрывал картинку видеокамере, которую вмонтировали в соседнее дерево. В это место было удобнее всего выводить скрытый кабель, а потому проще оказалось спилить мешающую обзору тополиную мачту, чем по-новому изгаляться в монтаже проводимой линии.

Время не щадило ничего. Казалось бы, строили-то Базу совсем недавно, а уже и сам спиленный тополь зарос мхом, и пахучая кора его местами отвисала, словно отмирающая после чрезмерного загара кожа.

Ненужное «тело» трухлеющего дерева, лежавшее рядом, по указанию Орислава откатили в сторону. «Дед» расчистил пень от мха и просыпавшейся трухи, обошел кругом, придирчиво, словно художник осмотрел темный, сырой спил, прицелился по плоскости по сторонам света, начертил поверх заплывших весенним соком годовых колец какой-то знак и стал в стороне, бормоча себе под нос то ли заклинания, то ли какие-то стихи.

Что и говорить, смешно было смотреть со стороны на то, как взрослый, внешне вполне вменяемый человек ведет себя так, словно он волшебник из детского новогоднего представления. Представители Базы молчали из почтения к своему гостю и только переглядывались.

Орислав видел это, но доиграл свою роль без всякой тени шутливости. Закончив «колдовать», он заверил присутствующих в том, что пень годится для его дела, и Хозяин леса будет не против «скорого оборота». Прикорневой срез тополя был в порядке, пришла очередь быть осмотренным и второго составляющего готовящегося действа. «Дед» попросил Медведева избавиться от оружия, радиостанции и прочего «мусора».

Только Сергей Георгиевич начал шарить по собственным карманам, в поисках имущества, на которое намекал Орислав, оказалось, что в список «мусора» входит и его одежда. Заместитель командира отряда тут же стал фертом и набычился. «Ребята, — говорила его выжидательная поза коллегам, — это уже слишком. Что за цирк?»

— Орислав, — вступился Лукьянов, — холодно ведь. Зачем ему раздеваться?

— Пострадает…

— Он?

— Одежда. Она может порваться. Зачем портить портки и куртку?

Лукьянов округлил глаза:

— Портить, — не понял он. — Ты собираешься его чем-то облить?

«Дед» отрицательно покачал головой.

— А что тогда? — допытывался командир. — Ты уж лучше скажи. Шутки-шутками, а он живой человек. Чего здесь «ваньку валять»?

Орислав снова, будто примеряясь к чему-то, обмерял Медведева цепким взглядом:

— Нет, — уверенно сказал он, — одежды должно быть минимум или вообще…

— Да как же, — только успел начать Алексей Владиимирович, но «дед» прервал его:

— Он же хотел чуда? Пусть снимет верхнюю одежду, а я тем временем ему кое-что шепну. После этого он кувыркнется через пень, и обещанное чудо увидите вы все, правда продлится оно недолго. Но! — не дав партизанам открыть рты, добавил «дед», — вам и этого хватит. Обещаю, этого вы никогда не забудете…

Луценко, до сих пор тихо и лукаво хихикающий над манипуляциями Орислава вдруг, перейдя на чистый белорусский, обронил: «Отож і сапраўды явіцца чуда! Сярожа з голымі лыткамі будзе праз пень скакаць. Такого ніколі ўжо не забудзешся, гэта факт…»

— Да, — поддержал его Лукьянов, — как-то это все …несолидно.

— Не солидно? — блеснул недобрым взором Орислав. — Не солидно тебе, «вялікі» изучать Правду, а самому продолжать руководствоваться в жизни принципами смердов. Ведомо же: недоверие — часть безверия. Тут нет третьего, все просто: или ты, «вялікі», как зовет тебя Атей, с нашими Богами и Предками заодно, или нет. Одно дело играть в это, другое ведать Богов и верить им. Вот она, простая правда всех мировых верований: христиане, иудеи, мусульмане — все религии мира верят в богов, и только мы, славяне, верим Богам, доверяем им.

Тебе и твоим соратникам представилась редчайшая возможность увидеть своими глазами то, за созерцание чего посыльные «кощеев», и они сами отдали бы многое. Не в книжке с рассказом писателя или мыслителя, а самому, воочию прикоснуться к проявлению Божественной Силы. Не играть в нее, не читать и предполагать о ее существовании, а увидеть, почувствовать ее рядом!

— Он прав, Леш, — отозвался вдруг Медведев, — что я тут, как поп в корчме ломаюсь?

Сергей Георгиевич наскоро расстегнул бушлат и китель камуфляжа, шлепнул хлыстом портупеи, дернул шнурки «берцев» бросил все в кучу, оставшись в туманном холоде утра в одних трусах. Глядя на то, как вытянулись от удивления лица Лукьянова и Луценко, он вдруг с отчаянием выдохнул и протянув «а-а-а-а че там…», тут же снял и их.

— Ну, — требовательно спросил он, — говори, чего делать?

Орислава ничуть не смутила эта взрывная смелость подопытного. Он подошел к нему, что-то тихо спросил и, получив кивок в качестве положительного ответа, несколько раз повторил ему на ухо шепотом какую-то фразу. Затем стал за пень, обновил заплывающее тополиным соком очертание знака на его плоскости и быстро произнес какую-то смешную и короткую тарабарщину.

Медведев повторил за ним слова, в три шага разогнался и, совершая борцовский кувырок заученным еще в молодости движением, ловко сиганул над срезом пня...

Алексей Владиимирович смотрел не мигая. Он не хотел пропустить ни секунды обещанного, ожидаемого зрелища. И вдруг, ни с того, ни с сего, отвлекая его от созерцания, в его рукав вцепился Луценко. То, что произошло в следующий миг, застыло в памяти Лукьянова на всю оставшуюся жизнь. Стоило ему только моргнуть, как маячившая впереди, облепленная редкими, мокрыми листьями и сухими сосновыми иголками спина его боевого зама, моментально потемнела, а сам Сергей Георгиевич, глядя на свои длинные, загнутые когти, с рычащим хохотом поднялся от земли …настоящим медведем!

Командир Базы выпучил глаза и задержал дыхание. Натянутый кистью Луценко рукав его бушлата стал хрустеть. «Наверное, Олег моргнул чуть раньше меня», — только и подумал полуживой от шока Лукьянов.

— Где он? — вдруг просипел за спиной перепуганный Олег Александрович, и стало понятно, что Луценко попросту не видит того, что произошло с Медведевым. Лукьянову в пору было и самому засомневаться в реальности происходящего, списать это умопомрачительное зрелище на действие гипноза, но ясность видения сжимала в кулак его сердце, и давила счастливую слезу: «Боже мой, — кричало все внутри его, — а ведь это есть на самом деле!!!»

Зверь, в которого превратился Сергей Георгиевич, все еще стоял по-человечьи вертикально, и продолжал рассматривать свои передние конечности, выгибая и пряча обратно в кулак длинные, черные когти, обнюхивая их, осторожно покалывая ими появившиеся вместо ладоней мягкие, темные подушки.

Командир наблюдал за ним со спины, в пол оборота, почти в профиль, но было видно, что «Медведев» старательно прислушивается к своим новым ощущениям, изучает себя другого, непознанного, более того, не оставалось сомнений в том, что ему нравилось то, что он сейчас чувствовал.

Не могло не остаться не замеченным и то, что «экскурсия» в другой мир его сильно утомляла, потому зверь повернулся к Ориславу и неуверенно стал перед ним на четыре лапы. Сомнений не было, тем самым «Сергей Георгиевич» давал четко понять, что этого краткого вводного курса в перевоплощение с него вполне достаточно.

«Дед» снова пробормотал что-то неразборчивое и стукнул костяшкой правой руки в лоб косолапого. Сделал он это так, словно стучал в дверной косяк, а не в голову матерого хищника. Мишка повернулся и, взобравшись на пень, снова кувыркнулся через голову. Лукьянов моргнул, и этого короткого мига опять хватило на то, чтобы «зверь» обернулся человеком…

Медведев лежал неподвижно в позе эмбриона, совершенно голый и от него шел пар. Увидев его Луценко, для которого все происходившее по какой-то причине осталось незамеченным, дернулся от неожиданности и, на всякий случай, спрятался за спину командира.

— Он жив? — отстраненно поинтересовался у Орислава Лукьянов.

— Жив, — ответил тот, — только устал очень. Скажу больше, он в своей жизни никогда еще так не уставал, — хм, — с улыбкой добавил он, — это сродни тому, как если бы он до сорока лет берег бы себя, хранил целомудрие, а ныне попал на ночь в умелые женские руки, к оголодавшей без мужика ведьме.

Оденьте его и отведите к вам, под землю. Нужно отоспаться человеку. Отныне весь этот мир и все, что вокруг уже никогда не будет для него прежним. Вечером я снова приду к вам, договорим…

С этими словами Орислав шагнул за дерево и растворился в утреннем тумане. Лукьянов, уже сталкивающийся с «дедушками», не особо заострял внимания на этом, но ошарашенного Луценко трясло, словно алкоголика по утру.

— Владииммми-и-ирович, — выстукивал он морзянку зубами, помогая Лукьянову натаскивать на взмокшего, находящегося практически без сознания Сергея Георгиевича отсыревшее белье, — как это? Он что, этот дядька, …пропал?

— Ушел, — неохотно ответил командир.

— Кх-ак можно так «уйти»?

Алексей Владиимирович, не зная, что ответить просто пожал могучими плечами. Вдев ватные руки обезсиленного зама в бушлат, он тяжко вздохнул:

— Кто знает, Олег, что они еще умеют? Но я уже не раз видел, как вот так же пропадали. Когда и куда хотят — придут и уйдут. Никто им не указ, они как-то …сами по себе.

— Алексей, — перешел на полушепот Луценко, — а кто «они»?

— «Дедушки», — просто ответил командир. Что он еще мог сказать человеку, для которого за его шестьдесят лет жизни верхом духовных откровений была малопонятная речь деревенского попа во время пасхального богослужения? — Давай, — вместо ожидаемых пояснений приказал он, — бери. Ты слева подныривай под руку, я справа, потащили…

Едва ноги Медведева почувствовали опору, он стал по мере сил перебирать ими. Со стороны это выглядело, будто Сергей Георгиевич просто вдрызг пьян, а сердобольные товарищи волокут его домой. Едва их силуэты четко прорисовались в мониторах дежурной части, Базу подняли по тревоге. За десять пятнадцать шагов до замаскированной площадки лифта Медведева подхватили под руки, поднявшиеся наверх бойцы. Пятеро рассыпались вокруг деревьев и заняли боевые позиции, но, сопевший после броска с нелегкой ношей командир без каких-либо объяснений приказал всем немедленно очистить периметр. Через минуту лессированная остатками тумана поляна была пуста…

Отмахиваясь от гудящих вокруг, назойливых, словно осы у автомата с газировкой вопросов, Лукьянов дал «отбой» тревоге и приказал тащить Георгиевича в медблок. Понимая, что произошедшее обсуждаться не будет, привыкшие к тому, что далеко не все им нужно знать, бойцы быстро рассеялись по Базе.

Звонок в дверь застал Анну Вячеславовну врасплох. Похоже, она решила вздремнуть или читала, поскольку выглядела заспанной. Подходя к двери и всматриваясь сквозь стекло в обвисшее тело Медведева, она моментально собралась:

— Что с ним?

— Устал, — ответил правду командир отряда.

На лице доктора отобразилось непонимание, но решив не тратить времени на разъяснения, она быстро повернулась и засеменила вглубь блока. Сергей Георгиевич поднял голову и открыл глаза. Едва его мутный взгляд сфотографировал очертания места, куда его приволокли, ноги боевого зама командира тут же перестали функционировать. Тащить его стало еще сложнее.

Открывая последнюю свободную комнату медицинского изолятора, находящуюся прямо возле собственного кабинета, Анна Вячеславовна стала в сторону и, сопровождая недовольным взглядом пачкающую ее стерильные полы компанию, сказала вслед проходящему мимо командиру отряда:

— Если так пойдет и дальше, нам надо будет открывать больницу…

Лукьянов сделал вид, что не услышал этого. Он поблагодарил бойцов за помощь и тут же выпроводил их из медблока, всех до единого. Сам командир, зная, что придется побыть какое-то время рядом с заместителем, еще возле лифтового шлюза на время своего отсутствия поставил за старшего Луценко, пусть, де, распоряжается по разоружению поднятых по тревоге и отвечает на вопросы любопытных, все равно ведь он толком ничего не видел.

Вернувшись в бокс, где помещался полуживой Медведев, командир отряда сразу же отметил, что никогда не подвергающаяся сомнениям компетентность Анны Вячеславовны в вопросах здравоохранения в этот раз и вовсе была на уровне библейских чудотворцев. За то время, что отсутствовал Лукьянов она едва успела бегло осмотреть доставленного, а меж тем, Сергей Георгиевич уже двигал руками и даже начинал говорить. Доктор, отмечая его общую слабость, отошла к себе в кабинет за тонометром, а командир, слыша, как она открывает соседнюю дверь, улучил мгновение, и хитро шепнул растянувшемуся на кушетке заму:

— Оживаешь прямо на глазах…

Медведев в ответ только подмигнул и Алексей Владиимирович понял, что здоровью заместителя командира отряда на самом деле ничего уже не угрожает.

Анна Вячеславовна вернулась быстро, но едва она стала разматывать черные жгутики незаменимого медицинского прибора, больной положил горячую ладонь ей на руки и остановил ее:

— Не безпокойтесь, — мягко сказал Медведев, приподнялся и посадил доктора рядом с собой, — посидите с нами, Анна Вячеславовна…

Вопросы зудели на кончике языка Лукьянова, словно маловольтажная, плоская батарейка, которую в детстве с помощью все того же языка проверяли на крепость заряда, но командир сомневался, стоит ли сейчас о чем-то спрашивать? Учитывая состояние Медведева, присутствие врача, да и вообще, …помнит ли он хоть что-то из того, что с ним было?

Алексей молча сел на кушетку, что стояла напротив. Женщина-врач тут же почувствовала неловкость и подалась вперед, намереваясь уйти, но Сергей Георгиевич повторно придержал ее:

— Анна Вячеславовна, — прошу вас, останьтесь. Мы не собираемся обсуждать какие-либо тайны. Я хочу, чтобы вы сейчас были рядом со мной…

Услышав это, уже Лукьянов почувствовал себя неловко, однако уходить он и не собирался. Во всяком случае, до тех пор, пока не утолит голод своего любопытства. Говоря об открытости их беседы, заместитель в некотором роде развязал Алексею руки. Медведев знал наверняка, что без вопросов не обойдется, а раз оставил подле себя врача, значит ему так надо.

— Как самочувствие? — начал Лукьянов издалека. — Выглядишь …все лучше.

Сергей Георгиевич утвердительно кивнул:

— Так и есть, — ответил он, — мне уже намного легче.

— А с чего это тебя так сильно вырубило?

— А все с «того», — указывая взглядом куда-то на потолок, — ответил Сергей Георгиевич, — это и вырубило. Знаешь, — улыбнулся зам, — когда раньше зимой выходишь к подъезду, мороз. Гоняешь дизель аккумулятором, гоняешь, а он, собака, тык-тык-тык и сдох. Ждешь минуту, и потом чау-у-у-дрынь! Затарахтел. Сейчас мое состояние уже можно характеризовать, как «чау-у-у-дрынь!» Начинаю тарахтеть.

Лукьянов улыбнулся:

— Так ты, Сергей, все-таки «дизель»?

— Скорее «турбо-дизель».

— М-м, — с удовольствием подхватил тему командир, — наворочанный. А скажи ты мне, турбо-дизель с интеркулером, сохранилось ли в твоих мозгах хоть что-то из того, что было там, наверху? Или сканирование выбивает только «ошибку» бортового компьютера?

Медведев хитро прищурился:

— Грызут тебя вопросики-то? Чую, грызут. Спрашивай, Леш, не стесняйся. Все осталось в памяти, запахи, ощущения, абсолютно все, даже странно как-то. Только…, — замялся зам, — смогу ли я тебе все это описать? Я ведь никогда особо не пробовал себя, как рассказчик. Одно скажу: и то, что было раньше, и то, что сейчас происходит во мне, очень динамично. Кажется, вот только что чуть ноги волочил! Там, в лесу вообще, …не было сил даже сглотнуть. Сейчас же, даже не знаю, как и сказать. Обрисовать состояние свое на данную секунду можно только ощущениями, а они...

Когда-то в спецшколе мы проходили первые, исторические способы кодировки, такие, как эзопов язык, притчи мудрецов, легенды, сказки и другие способы переноса скрытой информации. …Как вам это объяснить? Это когда на образах произведений наиболее емко, глубоко и красочно показывались некие события. Думаю, сейчас самое время взять за основу именно эту методику, тот самый язык образов и притч.

Так вот если говорить образно, то сейчас я чувствую себя так же, как человек, который все утро пил хороший, дорогой кофе. То есть, даже не какой-то легкий подъем, а …радость, ликование, «приход», как говорят наркоманы. И это состояние, как я уже говорил, динамично, оно развивается. Прислушиваясь к себе, я, чего никогда за мной никогда не водилось, без особого труда сразу же отыскал корни этих ощущений. Они, Леш, кроются именно в тех превращениях, которые со мной происходили наверху.

Не знаю, поймешь ли, но то, что чуть не убило меня там, высосав из меня напрочь всю силу, сейчас так лихо заворачивает, что я начинаю бояться за свое сердце. Потому и попросил остаться Анну Вячеславовну…

Не безпокойтесь, — в очередной раз, придерживая на месте доктора, с улыбкой произнес Сергей Георгиевич, — я более чем уверен, что ничего страшного не произойдет. Просто то, что я сейчас чувствую, настолько велико и…, я не подберу другого слова — прекрасно, что совладать с этим, оставаясь в привычных рамках, очень сложно. У меня новые мысли, новые ощущения, слова. Взять хотя бы то, что я никогда не мог так свободно говорить, выстраивать фразы, а сейчас …все льется само собой.

Лукьянов нетерпеливо поерзал на кушетке:

— Ну, тогда расскажи, что с тобой было, — попросил он, — я, как человек, который много об этом читал, но впервые столкнулся с чем-то подобным воочию, просто сгораю от любопытства…

Доктор молчала. Она вслушивалась в разговор мужчин и старалась понять: о чем все-таки идет речь? Сергей Георгиевич опустил ноги на пол, сев напротив командира. Он на время вдоха закрыл глаза, затем протяжно выдохнул и начал свой рассказ:

— В момент, когда наш «дедушка» подошел ко мне и стал спрашивать о том, умею ли я кувыркаться и смогу ли сделать это в прыжке через пень здоровым и больным, я подумал, что все это какая-то шутка. Как говорят ребята «развод».

Я человек не внушаемый, находился в твердом уме и ясной памяти, но вдруг четко увидел перед собой картину того, как я прыгаю через этот пень и потом возвращаюсь обратно, причем возвращаясь назад, едва тащу ноги, находясь в состоянии полного изнеможения. Это сродни тому, как профессиональные спортсмены выматываются на многочасовых тренировках.

Сразу же пришла мысль: «а не гипноз ли это нашего друга Орислава?» Я прислушался к себе, покумекал так и эдак. Не было надо мной его власти. В любой момент я мог все прекратить. Со мной что-то случилось лишь в момент, когда я услышал «заветные слова». Меня будто обожгло. Я вдруг понял, что всегда их знал. Казалось бы, ничего особенного, простая приговорка, сродни тем, что мы слышали в детских сказках. Я не могу сейчас ее озвучить, почему-то забыл, но поверьте, это так!

Во мне что-то резко изменилось. Сразу, вдруг и навсегда. Еще за секунду до того, как он попросил меня раздеться, я бы послал его куда подальше, а тут, будто волна меня подхватила, по-нес-ло. До пня я был одним человеком, а за ним…

Вам приходилось когда-нибудь что-то долго делать в резиновых медицинских перчатках? Я понимаю, Анне Вячеславовне приходилось обязательно, а вот тебе, Леш? Красить или что-нибудь еще?

Лукьянов утвердительно кивнул.

— Тогда, — с облегчением приняв то, что передаваемые им образы будут понятны присутствующим, продолжал Сергей Георгиевич, — вы наверняка знаете, как трудно без сноровки снять перчатки с мокрой руки? Да трудно, но это только если не знать, как снимают их доктора, выворачивая наизнанку. Я до пня, и я после пня, это — перчатки на руках и перчатки, вывернутые наизнанку. Ощущаешь примерно тоже самое.

Живя обыденной жизнью, ты с пеленок привыкаешь к ней и представить себе не можешь, что все бывает как-то иначе, не так, как приучил тебя большой или малый жизненный опыт. А ведь бывает иначе! Теперь-то я точно знаю, еще как бывает.

Произнеся нужные слова и прыгнув через пень, я словно вывернулся из своей кожи наизнанку. Ну, как те же медицинские перчатки. Если их вывернуть, они ведь все равно так и останутся перчатками. Так и я. Меня вывернуло наизнанку, но все же это был я. Они, после долгой работы мокрые внутри и моментально холодеют, и я, кувыркнувшись, …стал «холодеть», чувствовать все иначе.

Первое, что сразило меня наповал, это был поток запахов. Мне было больно их вдыхать. Наверное, также невозможно пить ледяную воду или, выйдя из темного помещения под летнее солнце, свободно смотреть. Я натурально перестал дышать. Запахи людей, животных, растений летали вокруг меня, как вытянутые длинные пузыри, или невесомые, прозрачные трубы. Мне не надо было задумываться, было ясно сразу — эта «труба» того дерева, не просто сосны, а именно «той» сосны, а эта «труба» Лукьянова…

Среди всего этого потока я стал слышать и выделять и свою «трубу», но вот когда я поднял руки и увидел лапы!

…Стоило только себе представить, как ты, будучи человеком пытаешься дотянуться до чего-то и ковырнуть это пальцем. У меня были когти. Я вдруг почувствовал их силу, силу своих лап, глаз, носа. Это не только физическая сила, которая, кстати, быстро начала угасать, Орислав ведь предупреждал меня об этом. Пришлось «вернуться», а это, скажу я вам, также трудно, как одеть обратно мокрые резиновые перчатки. Мне дорогого стоило взобраться обратно на этот пустяшный, невысокий пень и кувыркнуться. И пусть я чуть не помер по пути назад, теперь, командир, когда я знаю, что во мне не один привычный мне мир, я просто задыхаюсь от радости. Я бы посоветовал каждому попробовать вывернуть свою кожу наизнанку и ощутить себя частью ее Величества Природы, пусть и крохотной, но вместе с тем, великой, чистой, светлой…