Часть 2 глава 2

Матео явился минут через десять. С серебристым подносом, на котором были плотно расставлены одноразовые пластиковые тарелки с жареной бараниной, хлебом, пловом и фруктами. Он вначале слегка замедлился у костра и, наконец, замер, как вкопанный. Лучшего прикрытия чем «стол с электронными ушами» для того, чтобы донести безо всякого посредничества все разговоры у костра какой-то третьей силе, сложно было и представить, но! На глазах опешившего итальянца, нашпигованные «жучками» ящики уже догорали в весело шугающем искрами в черное, персидское небо костре.

«Ну? — тихо злорадствовал Иван Сергеевич, глядя на впавшего в ступор от неожиданного поворота ситуации специалиста по древним языкам и культуре. — Как же ты теперь выкрутишься, сынок?

Ловчиц, изобразив участливого помощника, ловко перехватил у итальянца поднос и, косвенно оправдываясь за содеянное, тут же перешел в атаку:

— Ты бы, мил человек, дров принес побольше. Вон уж и ящики пожгли. Кто знает, сколько мы тут просидим за разговорами? Давай, — кивая в сторону чернеющих руин, по-хозяйски командовал заросший волосами, словно неандерталец из книжки по истории, спутник Атея, — сходи-ка нам за дровишками.

Матео фальшиво улыбнулся:

— Их стесь малло, — стал оправдываться он. — Пошьти совсем нет. Косторь это так я сделаль, декор дла разговора…

— Иди-иди, …декор, — настаивал Иван Сергеевич, глядя на еду и не без удовольствия сглатывая набегающую в рот слюну.

Запах пищи кружил ему голову но он не спешил. Глядя на то, как растворяется во мраке сгорбившаяся под грузом неожиданных задач фигура представителя принимающей стороны, Ловчиц повернулся к старику.

— Столь ты иссох в плену, отпостился, — хмуро глядя на своего спутника, тихо произнес дед. — Гляди, недолго живет волк, что идет на поводу у своего брюха. Ведь не очисти ты свой разум вынужденным голодом, не услышал бы я тебя, не узнал где ты. Сытое брюхо к космосу глухо.

Неспроста же Карна со Счетоводами завернули тебя назад, на землю. Видно важны дела твои, нужно довершить их. Вспомни сны твои в заточении. Ведь только ими ты и выжил, верно?

Ловчиц набрал в грудь воздух и, задержав дыхание, кивнул. Это была правда. Сны в «Абу-Грейб» это было нечто особенное. Наверное, в самом деле только благодаря им Иван Сергеевич не так остро ощущал окружающую его жестокую реальность.

«Черт побери, а ведь старик прав»! Сотни поистине сказочных путешествий, невиданных миров, ощущений, которые возносили его над окружающей земной грязью, оставляя душу чистой и легкой. Сны давали ему силу не сойти с ума, держаться уверенно и стойко. Ни во что не ставящая других узников охрана тюрьмы его задевала редко. В тюремных снах Ловчица часто появлялся кто-то без лица. Иван Сергеевич называл его для себя «голос». Именно он поддерживал заключенного в «Абу-Грейб», хотя Ловчиц и списывал все это там на галлюцинации…

— Вспомнил меня? — будто читая его мысли, спросил вдруг дед. — Вижу, вспоминаешь мост меж двух гор…

Память проявила картинку непроглядной темени вокруг. Тишина, только ветер воет в камнях. Мост между двух вершин, наверное, не меньше километра длиной. На мосту только Иван, «голос» и прекрасная, красивая женщина…

— Очнись, — внезапно остановил его воспоминания Атей. — Будет тебе еще время вспомнить и это, и слова, что были сказаны тебе Карной. Сейчас не до того. Вот-вот вернется этот италский деятель. Ящики сгорели, это хорошо, но у них и еще что-то здесь есть. Нас сейчас слушают.

Ловчиц окинул взглядом сгущающийся мрак ночи так, будто мог видеть в темноте:

— Скорее всего, — со знанием дела заверил Иван Сергеевич, — слушают дистанционными микрофонами…

— Не то, — не дал ему договорить дед, — над нами что-то беззвучно летает кругами и… слушает. Похоже на малые, очень малые машины с винтами, вертолеты.

Иван Сергеевич потянул губы вниз. Он слышал о таких разработках за границей и даже видел их на фото. Но кому это надо — использовать такую дорогую технику прослушивания двух путников?

— Будет время, — неведомо к чему заметил дед, — и эти машины не то слушать людей — убивать их станут. Много перебьют наших. О! — отвлекся он. — Выходит уж, наш дружок. — Кивнул Атей в сторону руин. — Натаскали его там, кощеи… Ты в разговоры пока не лезь, испортишь все. Кушай. Это лучше всего будет…

Ловчиц, не замечая никакого движения, подошел к старику как можно ближе:

— Старче, — прошептал он доверительно, — да с твоим умением отводить глаза… Мы можем запросто добраться до любого аэропорта… Зачем нам все это?

— Не кипятись, — остудил наступательный пыл Ловчица, дед, — сказано же, решим вначале попутные дела. Все одним махом. Знай только одно — всегда держись со мной рядом…

Вскоре и в самом деле появился итальянец. На этот раз он пришел уже с тремя ящиками. Дабы больше не рисковать казенным имуществом и довершить намеченное оборудование, в это раз он сам соорудил из них стол, забрал у Ловчица поднос и разложил еду. Картинно, по-итальянски, он пригласил гостей откушать, и Иван Сергеевич не заставил приглашать себя дважды.

Боже, как же вкусны оказались эти восточные яства! Он не успевал их даже пережевывать как следует. Полежавшая вне жаровни баранина заросла застывшим жиром, но едва попав в рот, тут же летела дальше, не дав зубам как следует разорвать ее на более мелкие куски…

Атей даже не притронулся к пище:

— Фонарь взял? — спросил он итальянца, как только Иван Сергеевич запил первую порцию еды водой.

— Тва, — ответил Матео и извлек из глубоких карманов два металлических цилиндра.

— Тогда пошли читать…

Как только не загорелась одежда на его спине? Ловчиц просто испепелял ее недовольным взглядом. Старик шагнул во мрак, следом за ним отправился и итальянец. Что оставалось делать несчастному голодному человеку? Набрать на лепешки мяса, бобов, плова, сложить все это стопкой, и бежать за ними, выхватывая на ходу из этого огромного «гамбургера» аппетитные, ароматные куски.

В стороне от костра, сразу стало ясно, что темень вокруг них не такая уж и непроглядная. Во всяком случае, на фоне светлого известняка руин вполне различались разбегающиеся в стороны одиночные силуэты людей. Как видно, оригинал-старик своим внезапным решением начать работу застал врасплох всех соглядатаев.

Матео заметно нервничал, отмечая, что все это в глазах Авеги выглядело в крайней степени некрасиво, непрофессионально и вообще, сразу обнажает всю их никудышную конспирацию.

Атей шагал широко, с достоинством короля и со скрытым смешком в глазах. Как внезапно нагрянувший в стройбат генерал — начальник железнодорожных войск, как президент, заглянувший в сторону от намеченного его свитой маршрута, на тщательно скрываемые от него малые, неухоженные улицы.

Тени незнакомцев разбегались по углам руин и исчезали там, словно злые духи в фильмах-сказках. Толи совестно им было оттого, что вели свою подлую игру, то ли просто не умели профессионально обставить дело? Какая, собственно, теперь разница? Факт, как говорится, на лицо.

Атей, Матео и Ловчиц подошли к руинам. Над дальней горой восходила огромная, почти дозревшая луна и проявляющийся в ее свете пейзаж на самом деле еще более стал притягивать к себе внимание. Дожевывающий лепешки Иван Сергеевич остановился. Развернувшаяся от подножия лестницы картина зачаровывала. Атей, уже ступивший было на древние стэпи, вернулся обратно к Ловчицу и стал рядом с ним, оставляя суетящегося итальянца сиротливо маячить в ожидании их наверху.

— Красиво, правда? — как-то просто и по-домашнему поинтересовался дед.

— Мг, — ответил Ловчиц, проглатывая последнюю порцию взятой с собой еды. — Просто нереально. Какие-то восточные сказки…

— Так оно и есть, — грустно улыбнулся в бороду Атей. — Однако ж все восточные сказки не имеют никакого отношения к тем, кто сейчас мнит себя хозяевами этих земель. Чертова игрушка, — непонятно к чему добавил старик и стал всматриваться в звездное небо. — А, вот она, …ну-ка!

Что-то блеснуло в верху, затрещало как огромная стрекоза и пулей понеслось к растущим невдалеке деревьям. Кроны их затрещали, и вскоре к шуму от падения неведомого аппарата добавились недовольные крики «теней», прятавшихся под сенью тутовника.

— Теперь уже не помешает, — нравоучительно сказал дед, вслушиваясь в эти выкрики. — Надоела мотаться над головой.

— О, Санта Мариа, — сложил в мольбе руки Матео, до которого дошли причины всего этого переполоха. Он горестно спустился к ним и, едва сдерживая эмоции, прошипел, — зашем? Она же ошень дорогая. Ошень. Мы брали ето в аренду у военных…

— Видал? — спросил Ловчица Атей. — И как живут эти люди? Как можно совсем без совести? Ты, милок, — обернувшись к итальянцу, тут же жестко упрекнул его старик, — видать, совсем страх потерял? Не различаешь: где чужие, а где свои? Придется тебя поучить. Вот тебе первый урок…

Дедушка одернул полы своего пальто и вдруг, взмахнув руками, будто крыльями, зашептал скороговоркой:

«Не ступать за мои межи,

а мои межи — след медвежий.

Тот, кто межи станет трогать —

пусть познает бера коготь…»

Он многократно повторял и повторял свой заговор, а Иван Сергеевич, понимая, что сейчас должно что-то произойти, стал осматриваться. Подтертая сбоку луна набрала силу, блестела на известняке руин «инеем» тысяч искр. Вглядываясь в очертания древнего дворца, Ловчиц, вдруг стал различать на его остывающих останках некие связки Рун, паутинки арабского письма… Как видно и итальянец начал замечать это. Едва он дернулся, чтобы бежать к стене, дед остановил его:

— Стой при нас, — вдруг закончив произносить заговоры, прихватил он Матео за рукав. — Станешь бегать да выкручиваться, оставлю вам медвежьи ме́жи! Век потом подобру-поздорову никто из вас не подойдете к дворцу. Веришь мне?

Итальянец, что-то прикинув про себя, затих и остался на месте.

— А-а-а, зараза. Всё еще не веришь, — вглядываясь в его залитое лунным светом лицо, заключил старик. — Ничего, скоро поверишь. Забудь о своих хозяевах, не то накажу. Веди к письменам. Не торопись только, — добавил он уже двусмысленно, — наскоро урок мой до тебя не дойдет…

Они поднялись на освещенную луной террасу через площадку, скрепляющую две лестницы. Внизу было не меньше пятнадцати метров. Все то время, что они медленно поднимались наверх Атей, с видом тертого гида, работающего «для своих» доходчиво, с любовью, рассказывал Ивану Сергеевичу краткую историю этого сооружения. Судя по всему, она сильно разнилась с той, которую знал Матео, поскольку и тот стал жадно вслушиваться в каждое слово старика. Тот говорил не только о дворце, но и о холмах Кух и Рахмат, на которых стоял этот некогда великолепный архитектурный ансамбль, и о том, что в древности эти холмы назывались иначе.

Ловчиц, как ему и советовали, помалкивал, слушая о том, что род ахиминидов или ахемов, отстроивших все это великолепие, обосновался здесь давно и славился своими клановыми познаниями в области строительства и кузнечного дела. Итальянец, которому в отличие от Ловчица не было сказано помалкивать, тут же возмутился и, выпучив глаза, стал возражать, мол, царский Род просто не мог знать ничего подобного, они же цари! Атей, вскользь глянув на него, лишь снисходительно ухмыльнулся в ответ:

— Завтра же начните копать здесь, — он указал на площадку у подножия террасы.

— Там же камен? — вяло запротестовал Матео. — Нишего нет…

— А вот и посмотришь заодно, — назидательно произнес дед. — Сбитый ногами мастеров твердый песок, еще не камень. Всё откроется под той плитой, и ты сам увидишь, там жили мастера. Великие мастера. А раз так, то сам подумай — стал бы царь царей, коим ты его считаешь, селить мастеров прямо у себя во дворце?

Это все греки попортили — лисы подлые. Что не могли унести из набегов своих вероломных, жгли да рушили. Ну и народ, как саранча, не себе не людям! И верхний город мастеров сожгли и разрушили, и тот, что под ним схоронен. А вы всё считаете их деяния «культурой древней Эллады». Дурашлепы, — тяжко заключил старик. — Кто-то из них и насочинял вам всего этого, пустого, чтобы злодеяния свои многие и страшные скрыть. А вы всё, что ими написано за чистую монету принимаете.

Сколькие уж из ученых мужей на руинах этих взрастили, подняли будто памятники, свои имена в книгах да научных трудах? Тьма их. Они, эвон, уж и на поток все это археологическое вранье поставили! Сами, как те же ромеи с греками когда-то, до сих пор продолжают делать в мастерских разные древние вещи, выдавая их за найденное в земле или воде. Никто подлога не распознаёт, да никому это и не надо? Всем вокруг удобна эта ложь, эта кривда. Да и как тут распознаешь подлог, когда работают на них великие мастера — зрячие, но в то же время и слепые. Что ж это за мастер, что не ведает, что творит?

Что до ахиминидов, то в Роду их высшим Мастером был сам царь — лучшим в клане, а потому и почет ему был, уважение, а еще главенство в управлении. Тайны ремесла клана передавали лишь по наследству, потому и держались долго при руководстве кланами целые династии умельцев. Сами творили, сами и жили, других мастерству учили, хотя настоящих тайн ремесла ученикам со стороны не выдавали. Все шло только по родству.

Сколь их тут было, учеников тех! И не передать. А вот строить как надо научились совсе-е-ем немногие. Оттого так и исписана скала Безатун с барельефами. Та, снизу которой озеро. Сразу тремя языками изложили, чтобы потомки всё поняли. Да где там… — отмахнулся Атей. — Перебили злыдни эти и мастеров, и их потомков. О, смотри, Матео… Твои ученые считают эту клинопись одним. Нет, дружок, она разная. Разные народы, разные образы. Письмо хоть и схожее, но разное.

Не ищите, Матео, здесь арабского, слышишь? — Итальянец тут же приблизился к Атею. Было заметно, что он ловил каждое слово, сказанное дедом. — Ничего арабского не найдете, кроме того, что вам подбросят. А подбросят — будь уверен. Будете и дальше на весь мир сеять невежество.

Царь Дарий был арабом не больше меня или вон того же Ивана. Даже ты, курчавый, потомство эфиопского торгаша и славянки, и то больше араб. У Дария и очи были стального цвета и власы темно-русые, прямые. Не будь у нас, у славян, пред ним долга, я и вовсе не стал бы пред тобой тут распинаться, обеляя его память. Оставил бы все, как есть.

Я тебе, Матео, вообще скажу по чести: без особой радости я сорю тут пред тобой глаголом. Я за справедливость. Негоже, чтобы память о Дарие и далее пятнали глупым сочинительством те, кто слушает нас сейчас со стороны. А еще правду тебе говорить меня толкает часть крови твоей расенской и мольбы долго вестовавшей девы — матери твоей, за спасение души твоей, торгаш и сын торгаша. Ох, нелюди…, — горько вздохнул Атей, — сманили, сломили, обманули деву великую! Псы вы безродные. Ну да вы еще получите и за это…

Итальянец в испуге прижался к стене. Казалось, что сердитый дед прямо сейчас пальнет в него молнией. Воздух вокруг Атея прямо искрился от праведного гнева. Похоже, и отец Матео, и сам этот «кучерявый» на самом деле были причастны к лишению пути важной, ценной для старика женщины.

Ловчиц почувствовал безысходную неловкость ситуации. Глядя на происходящее и, пользуясь отведенным ему в этом деле статусом посредника, он решил, что лучшим для всех сейчас будет эту обстановку разрядить:

— Атей, ты сказал о долге у славян перед Дарием? Что за долг? За что?

В этот раз деда отпускало с трудом:

— То давние дела, — выдавил он из себя, будто с раскачки выходя из гневного ступора. Бросив короткий, полный скрытой благодарности взгляд Ивану, старик продолжил. — Времени много прошло, а до сих пор: то мы персам помогаем, то они нам. Добрые дела не забываются. Спасли они нас тогда.

— Кого нас? И как спасли? — не понял Иван Сергеевич.

— Не дрожи пока, Матео, до срока. По утру еще надрожишься. — Переводя недавний гнев в шутку, криво улыбнулся дед. — А долг, …— продолжил он и Ловчиц вдруг понял, что все эти рассказы без сомнения имеют под собой одну цель! Атею для чего-то надо было тянуть время…

Так вот, — продолжал Авега, обращаясь к Ивану Сергеевичу, — случилось как-то, что в Тартарии, кою вы зовете Россией, что все их основные войска ушли за Ярилой-солнцем, драться с подкупленными (тут Атей не преминул снова кольнуть итальянца) торгашами, такими же, как отец этого малодушного, курчавого. Они уже тогда сводили нос к носу народы, чтобы войнами их ослабить, а самим потом на их землях править. Вот и в то время, много народу злыдни пригнали на убой. Раз много ворога прибыло биться, то в поход из Тартарии пошли даже князья копные и почти все помежные казацкие заставы.

Прознали про то аримы с джунгарами, те, что ныне китайцами зовутся. Собрали войско и, чтобы успеть пограбить, да набедокурить вольно на ослабленных землях, тот час же вышли в поход.

Что тут поделаешь? Торгаши они везде торгаши. Им все одно что продавать: земли, совесть или (дед двусмысленно намекнул) чьи-то секреты. Слух скорый дошел о походе этом на Тартарию и до Дария Парского.

Аримы всё же остерегались далеко соваться на земли Тарха и Тары (Тартарию), потому и рассылали бегунков по соседям своим, мол, хочешь добычи — пошли с нами, подсобишь — поделимся.

Царь Дарий как услышал про то, мигом собрал все свое войско, да войдя в земли Славян, враз прихватил за кадык аримов с джунгарами.

А соседушки-то вокруг ушлые были. Едва только прознали, что ахиминиды вышли в подмогу к родичам на север, даже щиты свои походные со стен снимать не стали. Ведомо же: «Пойдешь побрить арийца — вернешься стриженым». Дарий эдак всыпал аримам под хвост, что они не то, что унести награбленное не успели, и свое у Рипейских гор побросали.

Дарий, сделав дело, вернул свое войско домой. Вернулись и тартарцы. Тут им и рассказали о войске царя Парсов и деяниях его.

Вот и подумай теперь, Матео, стал бы вершить подобное Дарий, будь он араб, или торгаш-иудей? Глянь, — кивнул дед в сторону, — вон они. Бегают вокруг нас, суетятся. Слушать им мало, хотят еще и видеть, что мы тут делаем. Игрушку-то их я с неба сбросил, да охоту, видать, у наушников этих не отбил.

А-а-а-а, — довольно протянул Атей, глядя по сторонам, — пугает их межа медвежья. Боятся, а понять не могут, что их пугает да держит. …Смешные. Что тут скажешь? Тор-га-ши.

Ты, арапчонок, — хитро подмигнул итальянцу Авега, — коли не веришь рассказанному мной, почитай вместо латыни летописи славян. Сам не сможешь — мать попроси. Там все про времена те поведано. Хотя, наверное, не надобно тебе сего. Жуй и дальше латынь и дальше ее не суйся. Где тебе в клинописи разобраться? Ты вон и древнего русского понять, как след не можешь. Однако ж, — непонятно к чему сказал Атей, — Месяц скоро дойдет. Спрашивай, кучерявый, чего еще хотел от меня?

Подавленный столь небрежным отношением к себе итальянец вдруг встрепенулся. Выглядело это так, словно вот-вот к террасе подойдет поезд, и Атей с Иваном тут же куда-то уедут, а он, бедняга, так ничего и не успеет расспросить старика о том, что интересует Шарока Размиу и его друзей, спонсирующих эти раскопки.

— Атэй, — произнеся имя старика на греческий манер, спешно приступил итальянец к делу, — Фридрих Крефтор и Эрих Шмит, археологи, что в 1930 году начали раскапывать Персеполь…

Матео говорил дальше, а Иван Сергеевич тут же вспомнил слова деда. Действительно, понятие совести этим торгашам было неизвестно. Надо же, его с дерьмом смешали, ноги вытерли, а он дождался, пока все обтечет с него и знай — гнет свое. «Видал? — перехватил Ловчиц взгляд деда, — чем ты их, сволочей, еще проймешь? Непробиваемые!»

Итальянец долго ходил вокруг да около, очевидно стараясь как можно мягче обрисовать ситуацию, заставившую при раскопках в Иране обойтись без такой необходимой в археологии дотошности и тщательности. Как следствие и появились многие неточности при определении возраста находок и перевода надписей.

Кто знает, сколько бы еще плавал Матео в этом болоте, однако Атей умел выхватить суть разговора. В какой-то момент он просто поднял руку, и итальянец умолк. Вопроса как такового пока не было, но дед (теперь это уже было ясно) не желал терять времени даром:

— Чтобы ты, — сдержанно начал он, — и дальше мне не выставлял неимущими сиротками тех, кто способен оплатить три войны, но неспособен дать денег на важные для самих же себя раскопки, я тебе немного проясню ситуацию.

Пусть те, кто нас слушает, знают, что про их дела нам ведомо. Так что, пусть уж не прячутся боле, слышите? Эй! Кучерявые!

После его выкрика, казалось, что притихли даже сверлящие черное небо сверчки. В освещенных луной зарослях прекратилось всякое движение. Атей довольно крякнул:

— Ишь, ушастые. Ну да шут с ними. Так вот, что касаемо надписей. Я догадываюсь, что интересует в них твоих друзей. Но вся беда в том, что торгаши не любят разбираться, что к чему. Они привыкли дать денег, и тут же получить результат. Сторговались с правительством, оплатили поиски и раскопки в Персеполе, но на пути к своей цели они напоролись на таких же торговцев, только рядящихся археологами.

Письмена здесь очень сложные. Три языка, а кое-где есть и четвертый. Три разные образные системы. Образные, Матео, понимаешь? …Нет, вижу, что не понимаешь.

Это тебе не просто буквы, дурья башка. За каждой закорючкой на этих камнях образ, а две закорючки вместе — другой образ, три — третий и каждая образ в отдельности. Потому и не могут раскусить твои ученые эти загадки. Из них никто не в силах разложить как след эти письмена, оттого и подкупили тебя, подослали ко мне. Трепался, видно, что есть у матери знакомый… Трепался? А, Матео?..

Запомни, курчавый, то, что ныне принято за руководство к чтению клинописи — глупость несусветная. Ты, Иван, не отвлекайся, — дед вдруг одернул Ловчица за рукав и Иван Сергеевич понял — это знак. Знак стоять рядом и, слушая как Атей тянет время, чего-то ждать.

Еще в восемнадцатом веке, — продолжал старик, — был такой датчанин, Карстен, кажется. Упирался здесь да так ничего и не расшифровал. Тогда, он ничего лучше не придумал, как просто скопировать эти письмена на бумагу. Срисовал он это дело и привез к себе на Родину, сдав копию в королевскую библиотеку Кетингена. Непростой это городок, скажу я тебе, Иван, пока ждем. Сколько тайн там хранится прямо на видном месте! Ну, да ладно…

Библиотекарем в том хранилище книг состоял такой же «кучерявый», как наш Матео. Рафаэлло (старик на миг задумался) Фио…релло, да Фиорелло. Это в Дании-то, прикидываешь, Иван? И там не своего поставили быть при текстах. Нашелся и на севере кучерявый торгаш. Как думаешь, с чего бы это?

Дальше еще интереснее становится. Слышь, арапчонок? Не спи! Про то, что скажу везде прописано, только бери и читай.

Простой учитель тамошней гимназии по имени Георг[1] на спор, слышь, Иван, «на спор!» заручился со своим другом Фиорелло в том, что всего за шесть недель расшифрует эти многомерные тексты, кои для него были не читаемы никем!

Этот Георг не знал ни алфавита этого, ни знаков, ни языка (он думал, что язык там один, причем для простоты определенный им как «Персидский»), ни содержания, под которое можно было просто подогнать хоть как-то смысл. И еще: сам он никогда не был на этих раскопках и понятия не имел, к чему и где сии надписи помещались.

И, ты представляешь, Иван, он перевел-таки всё… За шесть недель! Экий лихой умелец! И вот триста лет его лихой перевод всех устраивал, а ныне что-то стало не так. А что не так? Спрашивай, кучерявый, конкретные вещи спрашивай, пока я еще тут…

[1] Георг Фридрих Гротефенд — считается родоначальником и основателем методики расшифровки клинописных текстов Персеполя.