Глава 25. Запреты и рамки

Разбудило меня солнце, пробивающееся сквозь занавески. Мне было невероятно уютно здесь, на мягкой кровати, далеко от опасностей большого мира, и совершенно не хотелось возвращаться. Не помню, что снилось ночью, но впервые не просыпалась от тревожного чувства потери и разочарования. И утро действительно было добрым.

Еву я нашла на кухне — она смотрелась в переднике и с поварешкой так естественно, что я невольно залюбовалась. Защитница улыбнулась.

— Кофе готов. Сейчас накрою на стол.

Мирослав вошел в дом с охапкой дров. Я сдержанно поздоровалась и отвернулась — вспомнился вчерашний разговор, и отчего-то стало не по себе. Вождь альва подбросил бревен в огонь и присел рядом за стол.

— Как спалось? — спросил, как ни в чем не бывало.

— Замечательно, — уклончиво ответила я.

— Звонил Владу. Они, конечно, очень испугались, но рады, что мы живы. Так что позавтракаем, и отправимся домой.

— Отлично.

— Ну не злись, — ласково произнес Мирослав и взял меня за руку. — Я добра желаю. Моя дочь от первой жены, если бы не погибла, твоего возраста была бы. Возможно, в тебе я ее вижу.

— Дочь? — удивилась я. Неприлично уставилась на него, пытаясь сопоставить его внешность с предполагаемым возрастом. Не вышло. Слишком молодо он выглядел для пятидесятилетнего дядечки. Неправдоподобно молодо.

— Мне много лет, Полина. Сильные хищные долго не стареют. А еще я был юн, когда пришла пора править — мне только исполнилось пятнадцать. Слишком рано — я теперь понимаю это. Юношеский максимализм не давал замечать многих вещей.

— Считаешь, я тоже… максималистка? — с горечью спросила я.

— Думаю, ты несчастна. Но возможно, мне так только кажется. Я не буду больше лезть, это твоя жизнь. И убеждал я тебя не со зла. Таковы реалии хищных.

— Знаю. Но мнения не поменяю. Слишком поздно я узнала о том, кто я. Видимо, меня не переделаешь.

От откровенного разговора с Мирославом стало легче. Все же хорошо, что мы все выяснили. Не хотелось бы недомолвок и обид, мне действительно нравился вождь альва.

Мне даже захотелось обнять его, но я не успела...

Резко дернулась назад, со стола полетела тарелки и ложки. Мозг полыхнул ярко-красным, виски заныли, а я, кажется, полетела на пол.

Охотник входит внезапно. Ева сидит на корточках и собирает осколки с пола. Поднимает голову, ее глаза расширяются от ужаса, но лишь на миг. Он рвет ее жилу и идет дальше.

К нам.

Мы в спальне. Я лежу на кровати, Мирослав сидит рядом и о чем-то серьезно говорит. Охотник распахивает дверь, сейчас я увижу его лицо...

Вскрик справа заставляет меня повернуть голову. У окна стоит Майя — замерла, словно изваяние.

И я уже знаю, знаю...

Нет!

Я вскинулась и очнулась. На кровати. Рядом с Мирославом.

— Видение? — спросил он, но я подскочила, как ошпаренная.

— Нужно уходить. Охотник. Сейчас. Зови Еву. Забери нас отсюда.

— Не могу забрать всех, — мгновенно среагировал Мир и тоже подскочил. — Одного. Максимум двоих.

— Тогда уводи Еву и Майю.

Он покачал головой.

— Влад меня убьет...

— Пусть катится! Из них никто не может драться. А я могу. Скорее, Мир!

Он смотрел на меня несколько секунд, хотя мне показалось, вечность. Затем взял Майю за руку и громко позвал:

— Ева, сюда, быстро! — Ева вбежала, как пуля — наверное, тон Мирослава на нее подействовал. На лице был написан испуг. — Руку.

Она тут же подчинилась.

— Вернись за мной, — попросила я, и Мир кивнул.

А затем они исчезли. Только что стояли в спальне, а потом — бац, и нет их. Так вот как со стороны выглядит телепортация! Глазом моргнул, и картинка поменялась.

И ты стоишь один посреди опустевшей спальни, в доме, который больше не кажется таким милым и безопасным, и ждешь, кто придет быстрее — Мирослав или охотник.

Я поежилась. Мир успеет. Ему всего-то надо пару слов Владу сказать да отдышаться две минуты. Что такое две минуты? Я и больше наедине с охотниками проводила.

Соберись, Полина. Ты знаешь, как действовать. Послать сигнал в жилу, собрать кен, подвести к ладоням. Выходило плохо, а кена было мало. Слишком мало, чтобы выстоять даже против молодого.

Да что со мной? Полгода прошло, а все еще выжата, как губка. Неужели кен колдуна действительно яд для сольвейга?

В прихожей хлопнула дверь, и я вздрогнула.

Стул! Подпереть дверь стулом. Я такое в фильмах видела. А потом вылезти в окно и бежать. Спрятаться, пока не вернется Мир.

Ну, где же ты, Мирослав? Почему так долго?

Я метнулась за стулом, схватила его, но тут же застыла на месте — на меня из проема двери смотрел охотник. Наблюдал насмешливо, но пристально, как кот за мечущейся мышкой. Щупальца не выпускал и не приближался. Наверное, был уверен, что я никуда не денусь.

Я бы и не делась. Я вообще забыла, как двигаться, думать, говорить. Этот охотник внушал мне ужас — животный, неконтролируемый. А его глаза — карие с темно-красными вкраплениями гипнотизировали.

— Ай-яй-яй, Полина. Какая ты испорченная девочка, — улыбнулся он. — Разве тебе не говорили, что пить ясновидцев плохо?

— Бен… — прошептала я, выпустила стул и вжалась в стену.

— А я вспоминал тебя, знаешь… Ты очень глупо поступила, отказавшись от благодати. Но мы это исправим. Я буду суров, но справедлив. И перед смертью ты все поймешь, обещаю.

Улыбка сошла с лица охотника, и он шагнул ко мне.

Я еще сильнее вжалась в стену, боясь пошевелиться. Забыла и про свой кен, и про возможный способ побега. Да что там, я забыла, как дышать! Смотрела в манящие глаза Бена и растворялась в них. Полностью подчиненная его гипнотическому влиянию.

Как кролик перед удавом.

Прохладные пальцы прошлись по коже моей щеки, и я со свистом выдохнула. В груди нестерпимо жгло, колени подкашивались.

Обычный охотник, Полина. Он обычный охотник. Даже не древний. Тебе вообще не стоит его бояться. У него нет власти над тобой.

Но она была. Бен даже не касался моей жилы, а я уже умирала от страха.

— А ведь ты была так близко от величия, — хрипло прошептал охотник. — И так бездарно распорядилась благодатью. Глупая зверушка!

— Мишель не погладит тебя по головке, если ты меня убьешь, — стараясь сохранять уверенность в голосе, сказала я и вздернула подбородок. Нельзя показывать, что я боюсь. Уверенность и упорство — ключ к спасению. Мне нужно лишь потянуть время. Помощь придет.

— Он разозлится, — согласился Бенджамин и прищурился, — если узнает.

— Я не пила ясновидцев. Никогда. Я сольвейг, мне это не нужно. Охотники призваны убивать тех, кто причиняет вред, а я ничего не сделала!

Подумала, если попытаюсь с ним поговорить, как с Андреем, Бен прислушается, но он лишь звонко рассмеялся, крепко схватил меня за горло и прижал к стене.

— Да мне глубоко плевать, кто ты такая! Я хочу тебя и я тебя получу. Тебе понравится, малышка, я буду нежен.

Он развернулся и швырнул меня на кровать.

Мной завладела паника — леденящая, сводящая с ума. Так страшно мне, наверное, не было никогда. Я закричала, перекатилась и вскочила на ноги, но Бен был тут как тут. Взмахнул рукой, щеку обожгло, в ушах зазвенело, и я вновь упала.

Слезы полились градом, а я только и могла, что умолять:

— Пожалуйста, прошу, не надо...

Ненавидела себя за слабость, но сил не было — словно откуда-то из души выдернули пробку, и вся сила вышла через нее в сток. А на ее месте воцарился страх — я захлебывалась им, тонула и все больше отдавалась предательской панике.

Бен, казалось, не слышал — он был увлечен процессом. Медленно, размеренно расстегивал пуговицы на своей рубашке, в то время как его щупальца крепко держали мою жилу.

Я зажмурилась, глотая слезы и шепча про себя: «Нет, нет, только не это!» Кричать уже не могла — горло парализовало. Руки одеревенели и не слушались, и все, что я могла — лежать, раскинувшись, на постели и ждать, когда охотник разденется.

Цепкие пальцы ухватили меня за подбородок и крепко, до боли, сжали.

— Не смей закрывать глаза! — прошипел Бен. — Смотри на меня.

А потом я услышала треск собственной одежды — тонкий трикотаж легко порвался, и по коже груди пробежался сквозняк.

Бог мой, если Бен сделает то же с бельем, я просто умру, не дождавшись самого «действа». Умру от ужаса, бессилия и дикого отчаяния.

— Я не буду торопиться, — почти ласково произнес охотник, его рука спустилась по моему животу и скользнула к пуговице джинсов. — Позволю тебе насладиться каждой секундой.

— Извини, но это не твоя ягодка, — прорычал кто-то совсем рядом, путы щупалец ослабли, и охотника сорвало с меня невидимой силой.

Я хватала губами воздух, все еще не понимая, что происходит, а потом кто-то обнял меня и прижал к себе.

— Все хорошо, девочка, — прошептал этот кто-то мне в затылок голосом Мирослава, а я все продолжала задыхаться от ужаса, всхлипывать и дрожать. — Все закончилось.

— Называешь нас зверушками, — продолжал другой, рычащий, голос. — Так умри, как зверь, малодушная тварь!

Послышался какой-то грохот, и я слегка высвободилась, чтобы посмотреть, что происходит.

Бен полусидел в углу, рядом с разломанным стулом, и смотрел на меня вытаращенными глазами, словно я могла как-то ему помочь. Затем его рот комично открылся, как у рыбы на берегу, и он перевел взгляд на свой живот. Дернулся два раза в конвульсиях и обмяк.

В комнате повисла звенящая тишина. Я слышала лишь, как рука Мирослава с шелестящим звуком гладила меня по волосам. Еле справляясь с истерикой, перевела взгляд на Влада. Он на меня не смотрел, тяжело дышал и все еще был поглощен мертвым охотником.

Потом медленно повернулся к нам, и я встретилась взглядом с холодными зелеными глазами.

— Убери это отсюда, Теплов, — тихо сказал он, и я сильнее вжалась в Мирослава.

Казалось, Влад меня способен прибить на расстоянии, даже не приближаясь, и оставаться с ним один на один сейчас — не лучшая идея.

— Влад, давай успокоимся, — словно прочитав мои мысли, тихо произнес Мирослав. — Я виноват, со мной и разбирайся. Не трогай девочку, ей и так досталось.

— Я прошу тебя, выйди. И это, — он махнул рукой в сторону лежащего в углу охотника, — забери. Видеть не могу!

Мирослав немного помедлил, а потом выпустил меня из объятий. Страх тут же вернулся, холод тоже, и я сжалась, подтянув колени к подбородку. Краем глаза увидела, как Мир подхватил Бена, перекинул через плечо и вынес из комнаты. Дверь за ним закрылась, и мы с Владом остались наедине.

Напряжение сгустилось, заполонило комнату и стало невыносимым. Стук моего сердца, казалось, был слышен в долине. Я сидела на кровати, боясь пошевелиться, произнести хоть слово или отвести взгляд.

Чертов страх! Ненавижу. Именно из-за собственного страха я оказалась в такой унизительной ситуации. А ведь раньше могла убить охотника за секунду. Да Бен даже пикнуть не успел бы!

Что произошло со мной за эти полгода? Неужели смерть Тана сделала меня слабой и беззащитной? Как раньше… Нет, я никогда не стану такой больше! Ни за что.

Я громко выдохнула и поджала колени еще сильнее.

— Тебе понравилось? — вкрадчиво спросил Влад, и я с недоумением посмотрела на него. Дрожь все никак не унималась, меня колотило так, что даже кровать скрипела.

— Что?

— Понравилось, спрашиваю, делать это с охотником?

— Ты в своем уме?

— Нужно было дать ему проучить тебя, как следует. Но я не мог позволить ему убить тебя — должен сделать это сам.

От этих слов мне стало совсем плохо. Горло полыхнуло обидой, глаза наполнились слезами, я уткнулась носом в колени и разревелась. Не помню, когда в последний раз так плакала. Рыдания были такими сильными, что болели ребра и живот. Саднила щека, по которой заехал Бен, и висок. Не хватало еще синяка. Вот позорище!

Кровать продавилась, Влад сел рядом, бесцеремонно посадил меня на колени и прижал к себе. Как ребенка. Я разрыдалась еще сильнее — теперь уже громко, не сдерживаясь. Обняла его за шею и зажмурилась. Хотелось представить, что ничего не было, что это только приснилось мне.

И в то же время я поняла, что впервые за последние несколько месяцев по-настоящему счастлива. В груди — на месте привычного подвального холода — разлилось тепло. Жар разгорался сильнее, поднимаясь к горлу, и спускаясь к животу. Раздраженная щупальцами охотника жила звенела, напрягалась и ныла.

Влад молчал и обнимал меня. Не ругал, не жалел. Просто обнимал. И мне стало так хорошо, что я размякла, прижалась щекой к его ключице и ревела. А со слезами выходили страх и отчаяние.

Постепенно слезы закончились, я всхлипывала все реже и просто сидела, боясь разрушить внезапную гармонию и прогнать тепло из груди.

Он спас меня. Снова. Как же приятно это осознавать! Хватит уже врать себе, Полина. От этого одни разочарования. Наверное, Влад был прав тогда — никакого проклятия не было. Мне просто было удобно прикрывать им неугодные эмоции.

Я еще крепче обняла его и прошептала в самое ухо:

— Спасибо!

Влад отстранил меня, крепко сжал плечи и проникновенно сказал:

— Если ты еще раз так поступишь и выживешь, я лично тебя выпорю — неделю сесть не сможешь! Поняла?

Я машинально кивнула. Спорить не хотелось, да и сейчас чревато было. Пусть ругается. Главное, что он здесь, со мной, и больше никакие охотники не пытаются стянуть с меня штаны.

Но Влад больше не ругался. Смотрел как-то странно, пристально, и от этого взгляда тепло в груди превратилось в пожар — дикий, неукротимый.

Его пальцы скользнули к моей щеке и убрали волосы с лица.

— Больно?

Я помотала головой.

Больно? Да я вообще себя с трудом ощущаю. А в голове совсем другие мысли… Или их нет совсем?

Влад поцеловал меня в висок, и с моих губ сорвался непроизвольный стон.

— Как же ты меня бесишь! — прошептал он совершенно беззлобно.

Я закрыла глаза и запустила пальцы ему в волосы.

К черту! Устала. Идет война, я могу умереть и не ощутить больше счастья.

Нашла его губы — горячие, требовательные.

Забыть обо всем, просто наслаждаться. Никуда не выходить. Остаться здесь, забаррикадировать дверь и никого не впускать.

Я снова ощутила спиной упругий матрас и вздрогнула — на этот раз не от страха. От предвкушения.

Как долго я врала себе, что не хочу его? Врать себе — неблагодарное дело...

Разорванная туника полетела на пол, туда же отправились злосчастные джинсы и остальная одежда.

А за окном продолжал жить мир. Реальный, беспощадный, опасный. С охотниками, загадками, ловушками. Там остались рамки, разделяющие нас навсегда. Ложь и предательство. Венчание с другой. Отношения с другим. Страхи.

В той комнате и в тот момент ничего этого не существовало для меня.

Только я и только Влад.

Мы.

Впервые вместе без проклятия. Без дурманящей, приторно-сладкой патоки безысходности. Освобожденные от липких пут навязанных чувств, и обнажившие свои собственные — глубокие, неконтролируемые. Окрыляющие.

Комната, пропитанная страхом, постепенно наполнялась наслаждением.

И я поняла, что не проклятие вождя и пророчицы влияло на нас всегда. Если это и было проклятие, то какое-то другое, и я совершенно не представляла, как его разрушить.