Глава 16. Предложение

— И тогда я убью его, — сказала я, запивая очередной кусок гамбургера соком.

Глеб положил голову на согнутые ладони и прикрыл глаза. Казалось, он злится, и когда вновь откроет их, выльет на меня эту злость руганью и криком. Но он лишь покачал головой.

— Не сможешь. Ты не представляешь, что значит: убить. Дрогнешь, и все пропало.

— Не дрогну. И я знаю, что это такое. Я убила Рихара.

— Одно дело — убить охотника, напавшего на твою семью, и совсем другое...

— Колдун тоже напал! — выпалила я и тут же вспомнила, что мы находимся в людном месте. Посетители кафешки начали бросать на нас настороженные взгляды, и я перешла на шепот: — Тан украл мою дочь, забыл? Влюбил в себя и кичится этим. Черта с два я ему это так оставлю!

— Влад ни за что не согласится, — хмуро сказал Глеб.

— Владу не нужно знать. Уверена, он попытается сам. И я хочу, чтобы он попытался. А еще надеюсь, что Филиппу хватит мозгов не посвятить колдуна.

— Тебе сейчас несладко, да? — Глеб понятливо кивнул и, показалось, решил сменить тему. — Нам всем несладко, но тебе особенно. Жить рядом с ней не сможешь, поэтому хочешь съехать?

Воспоминание о девушке, приехавшей с Владом, вспыхнуло в мозгу болезненной пульсацией. Она не просто увлечение, любовница, которую потом легко будет бросить. Она невеста. И скоро станет женой. Я могла бы соврать себе, что мне все равно… Могла бы, но не буду. Признать собственные слабости — своего рода сила.

— И это тоже, что скрывать. Но не только поэтому. Я хочу самостоятельности. С первого дня в атли хотела. Не зависеть от него. Это так невыносимо — от него зависеть.

Глеб положил на стол ключи с длинным брелоком в виде зуба кабана. Он рассказывал, ему подарил его какой-то охотник. Не такой, к которым мы привыкли. Человек, охотящийся в лесах на лосей и зайцев. Знакомый из тусовки байкеров.

— Ну так въезжай. Мебель, правда, пока не всю завезли, ты же помнишь, там и спать было не на чем. Но на днях все сделают, я позабочусь.

— Мебель? — ошеломленно переспросила я, косясь на отшлифованный зуб.

— Я знал, что ты съедешь от атли. Еще когда он впервые привел девчонку в дом — знакомиться. А пока ты лежала без сознания, я занимался обустройством. Все же женщины любят это — занавески там всякие, стулья. Кровать. Спальня-то у меня вообще пустая. Мне что надо — пожрать да поспать. А для этого диван в самый раз.

— Глеб...

— Ты это… помолчи, — перебил он. — А то сейчас орать начнешь, а я еще не все сказал.

Он полез во внутренний карман куртки и извлек тонкий конверт.

— Вот. Только нужно будет заехать в банк, подписать там что-то… я плохо в этом разбираюсь, так что не запомнил.

— Что это? — хрипло спросила я.

— Совсем ослепла? Карточка.

— Это я вижу. Зачем?

— Ты же хотела не зависеть от Вермунда. Вот теперь не зависишь.

— Я хотела работать. А так… Что это вообще? Откуда? Ты банк ограбил?

Я подняла глаза и настороженно посмотрела на друга. Он закатил глаза, словно я спросила огромную тупость, и выдал:

— Ага. Украл все пластиковые карточки, что у них были. Теперь вот дарю девчонкам. — Вздохнул и резко посерьезнел. — Мои это деньги. Вернее, уже твои. Владей.

— Где ты взял деньги? Ты же не работаешь.

— Отличный вопрос. Странно, что ты не задала его раньше. На что, ты думала, я живу? Бензин, сигареты, еда. Они, между прочим, денег стоят.

— Но я… я же… — Все, что я могла, это пялиться на злосчастный зуб. Почему-то стало жаль убитое животное. Представилась кровь, жалостливые глаза умирающей скотинки, и я поморщилась.

— Не сможешь ты работать, пойми. — Глеб взял меня за руку. — Не получится. Охотники, Тан, и невесть что еще в будущем. А видения? Ты же рискуешь каждый раз угодить под машину, свалиться в яму или опозориться на деловой встрече. Хотя какие встречи? Образования у тебя все равно нет. Устроишься официанткой или секретаршей. Не хватит даже на еду. Что это за независимость?

— Но ты откуда деньги взял? Даешь мне… Что это вообще?

— Альберт — человек, который воспитывал меня с мамой, мой названный отец, был не беден. Своих детей у него не было, и он оставил мне то, что нажил.

— Причем тут я?

— Притом, что Влад, скорее всего, тогда был прав. Сложно это признавать, но Юлиана была не той девушкой, которой стоило доверять. Ты не такая. — Он упрямо подвинул ко мне конверт. — Возьми деньги.

— Нет. — Я отодвинула его обратно. — Ты знаешь, как я отношусь к жалости.

— Ты совсем что ли… — Глеб громко выдохнул и, казалось, находился на грани того, чтобы грязно выругаться посреди кафе. — Я жалел тебя когда-нибудь? Возможно, подтирал тебе сопли, когда ты ревела из-за Вермунда? Или плакал вместе с тобой над очередной мелодрамой? Послушай меня и пойми, наконец: жалость — это последнее чувство, которое я буду испытывать к тебе. Я делаю это, потому что ты мой друг и, черт возьми, заслужила! Ты рвала глотки, дралась за меня, ты пошла к охотнику, когда я загибался там, у себя в квартире. Отправилась к Вермунду, зная, как он зол. Просила за меня, и уверен, дошла бы до Первозданных. Ты заключила этот чертов договор с Чернокнижником, чтобы вытащить меня с того света. И не говори ничего об атли — я знаю, что в первую очередь ты хотела вытащить меня. Ни с кем у меня не было такого.

— Ты никогда не говорил о деньгах. Я и подумать не могла...

— Ты никогда не спрашивала, за кой я живу. А знаешь, почему? Тебе это абсолютно пофиг. Я же предлагал тебе, помнишь? Ну, тогда я еще напился сильно, и мне снесло крышу. Думал, не соберу мозги после этого.

— Ты тогда говорил серьезно?! — ошеломленно спросила я. — Я была так зла. Хотелось тебя придушить.

— Но вместо этого ты спросила, как я себя чувствую

— Ты не казался мне плохим. Просто… несчастным, что ли.

— Я загибался, а ты меня вытащила. А потом, в Ельце мне так захотелось поверить...

— Глеб!

— «Не начинай!», я знаю. Не буду. Я принимаю тебя такой, какая ты есть. Принимаю тебя, и его в тебе, потому что, кажется, он въелся тебе под кожу. Но в ту ночь для меня в тебе его не было ни капли. Ни одной гребаной капли! — Глеб вздохнул и отвернулся, было видно, что ему тяжело дается разговор. Мне он тоже тяжело давался — сердце стучало так сильно, что было больно дышать. — Просто прими то, что я тебе предлагаю, Полевая. Это не плата за дружбу и не жалость. Я делю с тобой все по-братски, потому что мне больше не с кем это делить. У меня никого нет.

Мне почему-то вспомнился мальчик — улыбающийся, на пляже с ракушкой в руке. Тот самый, что остался на фото в ныне заброшенном доме Ольги Измайловой. Не умеющий прощать. И захотелось стукнуть его по голове. Сказать: «Посмотри, мир прекрасен. Если уж я это вижу, почему не видишь ты?». Но вместо этого я кивнула, взяла конверт и ключи и положила в сумочку.

— Хорошо. Только у тебя есть не только я. Атли — семья, ты сам говорил. И они у тебя есть.

— Возможно. Но никого из них я не чувствую в себе. Никого. Только тебя.

В дом атли мы вошли молча. Не хотелось говорить, да и не нужно было. Все сказали друг другу там, в кафе.

Странный день выдался. Вроде и сложный, но какой-то обнадеживающий. И чувствовала я себя усталой, но счастливой. Хотелось поскорее лечь спать — все-таки истощение еще давало о себе знать.

Попрощались мы так же в тишине. Глеб порывисто обнял меня у двери комнаты и пошел к себе. Я еще какое-то время стояла и смотрела ему вслед, словно ждала, что он вернется. А когда этого не произошло, стало отчего-то невыносимо грустно. Толкнув плечом дверь, я вошла к себе...

… Он стоял у окна со сложенными за спиной руками. Сразу возникла ассоциация с человеком, у которого на плечах больше, чем он может нести. Возможно, потому, что плечи эти были слегка опущены — еле заметно для глаза, больше он себе не позволил бы. А может, это было чисто мое восприятие — все же день был трудным и насыщенным. А тут еще и он...

— Что ты здесь делаешь? — осторожно спросила я, прикрывая за собой дверь.

Стало еще тоскливее — тоска заполонила комнату, растеклась по полу, наползла на стены и угрожающе нависла с потолка. Из окна тонким полумесяцем скалилась луна. Небо заволокли тучи, и в голове мелькнула странная мысль, что Влад принес их с собой.

— Пришел убедиться, что ты не наделала глупостей, — не оборачиваясь, бесстрастно ответил он. И от этой бесстрастности стало почему-то еще хуже. Поэтому я призвала то, что помогало мне всегда — злость.

— Я не делаю глупостей! — прошипела и уронила сумку на комод. Захотелось, чтобы Влад поскорее ушел, чтобы я смогла принять душ и упасть в кровать.

— Как же? А сделка с колдуном? — Он повернулся вполоборота, и хоть было темно, я отчетливо представила, как иронично изогнулась светлая бровь.

— Атли живы. Если для тебя это глупости, то какой ты вождь?

— Возможно, скоро у тебя будет другой. Получше.

Эти слова, как ледяной душ за шиворот. Я так и застыла на месте, даже дыхание задержала от ужаса. Не нужно было объяснять, что Влад имел в виду — я и так все поняла.

Медленно опустилась на кровать и помотала головой.

— Не будет. Филипп не посвятит его. Если ты поговоришь с ним, он не станет...

— Конечно не станет, — перебил Влад и снова отвернулся. — У Макарова на это не хватит смелости. Но этого и не потребуется.

— К… как не потребуется?

Сердце, казалось, поднялось к гортани и билось под подбородком. Во рту появился противный металлический привкус — привкус страха. Я слишком хорошо его изучила, и уже не могла ни с чем спутать. То был даже не страх — ужас. Дикий. Парализующий. Панический ужас, который сковывает движения и путает мысли.

— Тан уже атли. Я его посвятил.

— Ты?!

Все, что я могла — глупо переспрашивать и ловить губами воздух. Кислорода стало катастрофически не хватать. Мне не выжить в этой комнате, в этих стенах. Слишком мало пространства, мало возможностей, мало...

— Быть вождем — значит, нести ответственность. Не только за себя — за всех вас. В том числе за ваши глупые поступки. Эта работа, Полина, посложнее, чем убивать охотников кеном из ладоней. Посложнее, чем решать, когда в следующий раз подставиться под удар. Потому что нужно уметь просчитать каждый поступок и каждую ошибку. Не только свою и врага, но и таких вот… активистов, как ты.

— Не понимаю, причем тут я...

В ушах шумело, и я с трудом могла различить свой голос. Тоска, окрасившись безысходностью, опустилась на плечи и надавила, делая каждое движение невероятно трудным, обременительным.

Где-то на задворках сознания я уже начала понимать, но нужно было услышать. Нужно было, чтобы Влад озвучил.

Как приговор. Вердикт, который не оспоришь.

— Мне было семнадцать, когда Тан пришел впервые. Глеб тогда был совсем мальчишкой, но гонор у него тогда уже вырос до необъятных размеров. Он пошел против колдуна один. Никто из атли не знал, да и почувствовать не мог — Станислав уже распустил племя, энергетические потоки оборвались и, хоть мы и жили вместе — те, кто остался — ощущать друг друга не могли. — Влад оттолкнулся от подоконника, подошел и присел рядом. Он действительно был подавлен — это сквозило и в усталой иронии, и в опущенных уголках губ, и в едва заметной морщинке, появившейся на лбу. Она всегда появлялась, когда он был расстроен и хмурился. — Это безрассудство чуть не стоило Глебу жизни. Но колдун тогда уже знал мои слабости.

Он криво улыбнулся, и я невольно сжала кулаки.

Кого я хотела защитить? Из-за чего злилась? Ненависть к Тану, как волна — в прилив накатывает и поглощает все на своем пути. А затем отступает, царапая душу, как берег, ракушками и мелкими камнями.

— Тан знал, что я не допущу смерти брата. И взамен заставил меня поклясться глубинным кеном...

— Поклясться, что примешь его в атли? — вырвалось у меня.

Влад посмотрел на меня, улыбнулся. От улыбки этой — циничной и злой — стало холодно. Настолько холодно, что невольно захотелось обнять себя за плечи. Но я боялась пошевелиться, продолжая, как завороженная, смотреть Владу в глаза.

— Чернокнижники никогда не играют честно, пророчица, — ответил он. — Тан всегда говорит так, чтобы запутать. Чтобы ты думал, что все контролируешь. Хотя я уже тогда понимал, что это не так...

— Что он потребовал? — тихо спросила я. Все еще надеясь, что услышанное не окажется убийственным для меня известием.

— Тан сказал, что однажды на совете племени один из атли выступит против меня. Единственный голос в его защиту. Для меня тогда это казалось смешным и нелепым — мы ненавидели Тана. Все. Даже Станислав, который презирал меня, считал абсурдным связываться с Чернокнижником.

Я невольно зажала рот ладонью. Закусила губу от злости на себя саму.

Идиотка! Думала, какая-то мелочь, а теперь… Что теперь?

— Он обещал, что Глеб будет жить, если я изгоню этого атли из племени. Оставлю без защиты, отвергну и забуду. Я поклялся тогда, над телом умирающего брата. Ведь что значила жизнь предателя по сравнению с жизнью того, в чьих жилах текла моя кровь?

— Глеб не говорил мне… — глухо произнесла я. Замолчала. Весь разговор казался каким-то нереальным и нелогичным.

Почему я? Почему, черт возьми, всегда я?!

— Глеб не помнит. Да и ни к чему это… Особенно теперь. Я тогда так решил, а за свои поступки нужно отвечать.

— Почему ты… не изгнал меня? — Горячий воздух никак не хотел вдыхаться, царапал гортань едва сдерживаемыми слезами.

— Мне, правда, нужно объяснять? — Он снова посмотрел на меня, но на этот раз насмешливо, без злости. Словно я не налажала.

Действительно, что тут объяснять? Если бы Кира потребовала созвать совет, мне пришлось бы выполнять обещанное. И уйти. Навсегда уйти из племени. Одной в опасный мир, кишащий охотниками и чудовищами, о силе которых можно лишь подозревать. С моими способностями к защите сколько я продержалась бы? День? Два? Или до того, как окончательно восстановила силы?

Меня резко бросило в жар. Как будто я вошла с мороза в теплый дом — даже щеки защипали. И оттого, что мы здесь вдвоем, в темноте, стало совсем не по себе. Словно я делаю что-то неправильное и постыдное.

У него есть невеста, твердила я себе. Скоро свадьба. Забудь. Не мучайся.

В груди заныло, тупая боль охватила даже легкие, и дышать стало трудно. Я отвела взгляд, стараясь сбросить с себя, избавиться от наваждения. Но оно проникло в воздух, а не дышать я не умела.

Я сглотнула и тихо спросила:

— И что теперь?

— Ничего. Жизнь продолжается, и я не сдаюсь.

— Тан переедет к нам? Будет жить с атли?

Влад пожал плечами.

— Если захочет.

«А потом?» — захотелось спросить мне, но я не спросила. Так и осталась сидеть, глядя на скомканные, трясущиеся ладони, постепенно заполняясь стыдом от совершенного поступка.

Но разве я могла иначе? Разве хватило бы у меня сил тогда отказаться, выстоять под пронизывающим, черным взглядом? Разве могла я сказать «нет», когда колдун предлагал вернуть тех, кто погиб из-за меня?

Что ж, возможно, скоро из-за меня погибнет еще кое-кто...

В угнетающей тишине я четко слышала дикий треск ломающихся досок — так разрываются шаблоны, разрушаются принципы под натиском жестокой реальности, от которой не укроют лозунги о красивой правде. Смерть выжигает обиды едким, пронизывающим взглядом. И становится все равно, ведь перед ней все мы равны — и преданный, и предатель.

Как и перед любовью.

Я нашла его ладонь — теплую, живую. Сама потянулась. Нуждалась в нем сильно, до тянущей боли в груди, как наркоман, страдающий от ломки. Только прикоснуться — всего раз. И снова сделать вид, что мы чужие.

Влад, казалось, удивился. Не ожидал. Конечно, между нами уже такая пропасть, что не преодолеть. И все мосты сгорели. Но мы атли — оба — и перед опасностью должны забыть о ненависти. Действовать заодно.

Не все ли равно, что там было в прошлом, когда поединок может отобрать его у меня? У атли? У мира? Ведь оно еще живет во мне — невыносимое, сладкое чувство, патокой растекающееся в груди. Проклятие, несомненно. Еще одна причина, по которой я должна действовать.

Но пока оно владеет мной, пока кровь откликается на его зов, так и хочется прижаться. Даже не прижаться — проникнуть в него — такого близкого и далекого одновременно, любимого и ненавистного, желанного и запретного...

И когда я успела его обнять? Или он меня обнял? Неважно… Хорошо. Пусть мне сегодня будет хорошо.

Я уткнулась носом Владу в ключицу и закрыла глаза. Жутко хотелось спать — вот прямо так и уснуть, сидя. Но понимала, что это глупые, детские желания. Нужно быть сильной и независимой. Как сегодня утром. Странно, но рядом с Владом я всегда была все той же семнадцатилетней девчонкой с растрепанной косичкой.

Я нехотя отстранилась, заправила волосы за уши и, глядя перед собой, спросила:

— Брак с Ириной поможет? Союз с митаки...

— Иван позаботится о вас, если мои дела с Таном пойдут не так хорошо, как планируется, — закончил за меня Влад. — И вот еще что… дай телефон.

Я послушно вытащила мобильный, он вбил туда новый контакт и подписал: «Даша».

Ах да, его заграничная подруга. Та, с которой он так трепетно разговаривал в больнице. Я нахмурилась.

— Если все будет совсем плохо, позвони по этому номеру, поняла?

Я сглотнула колючий ком.

Ну почему так, а? Почему он сейчас заботится, а назавтра причиняет такую боль, стерпеть которую невозможно? Почему обнимает, а потом уходит к другой? Оставляя после себя холод — пронизывающий и гнетущий озноб отчаяния.

— Плохо не будет, — прошептала я и повторила для верности: — Не будет.

— Конечно, не будет. — Влад кивнул и погладил меня по щеке. Поправил воротник моей куртки. — На всякий случай.

— Я хочу съехать, — честно призналась я. — Особенно теперь, если Тан… И Киру заберу с собой.

— Нет, — твердо ответил Влад. — Кира останется.

Мне показалось, он будет злиться, но я ошиблась. Его лицо смягчилось, и он добавил уже спокойнее:

— Пусть будет здесь, под моим присмотром. Все же защитница из тебя никакая. — Помолчал немного. — Где будешь жить?

— У Глеба. То есть… в его квартире. На Достоевского.

— Да, у него там знатное жилище. Просторное, главное. Правда, спать придется на полу.

Я улыбнулась шутке и поймала себя на мысли, что не хочу, чтобы Влад уходил. Даже несмотря на то, что устала, и слипаются глаза, а сила земного притяжения так и клонит к кровати.

— Глеб сказал, мебель будет со дня на день.

— Измайлов такой заботливый. Скажи еще, что будет тебя содержать.

Отвернулся. Обиделся. Без повода — но ему никогда не нужен повод. После всего, что у нас было.

— Как-то оскорбительно звучит, — буркнула я и нахмурилась. — Я называю это помощью.

— Ну да, главное — правильно назвать.

— Кому, как не тебе, это знать.

— Когда ты язвишь, ты несносна.

— Ты тоже не подарок!

— Нам обязательно ссориться?

— Нет. — Я вздохнула. — Я вообще не хочу с тобой ссориться. От этих ссор я устаю больше, чем от нали.

— Не только ты. Тяжело мне дается этот союз с митаки. И венчание… не так я себе это представлял.

— А как?

Черт, и зачем я спросила? Само вырвалось. Это все мой ужасный язык — никак не хочет держаться за зубами. И мелет всякую чепуху.

— Глупый вопрос, Полина. — Влад покачал головой. — И совершенно ненужный...

— Венчание — это навсегда. До смерти. И если ты не любишь, скажи ей сразу.

Он усмехнулся, и мне стало холодно оттого, насколько циничной была эта улыбка. Усталой и слишком взрослой. И впервые подумалось, что кроме этого маниакального влечения, у нас и нет-то ничего общего. Разные идеологии, принципы, опыт. Разные цели...

— Ира — взрослая девочка, и понимает, что такие браки редко заключают по любви. Я говорил тебе — все это глупо.

— А как по-твоему умно? — взорвалась я. Встала, подошла к окну, желая избавиться от наваждения, вернуться в сегодняшнее приподнятое настроение. Смыть тревогу ощущением стабильности. Но Влад — его присутствие, слова, жесты, прикосновения — все это сбивало с толку, настораживало и жутко бесило. — Рассчитать свою жизнь, вбить план в компьютер и ежемесячно сверяться, выполнил ли ты норму? Выбирать, с кем ложиться в постель, по тому, какую выгоду сможешь из этого извлечь? Как, скажи?

— Точно не так!

Влад резко развернул меня к себе и поцеловал. Настойчиво. Жадно.

У меня подогнулись колени — в буквальном смысле.

Я отвыкла. И от его напора, и от близости. И от собственной реакции — резкой, насыщенной и противоречивой. С одной стороны я злилась, что он позволяет вести себя со мной так бесцеремонно, по-хамски, а с другой… Не хотелось, чтобы это заканчивалось.

Утонуть, захлебнуться, забыться. Просто уйти от реальности. На время или навсегда — неважно. Реальность злая, колючая и опасная. А здесь, в тепле, в головокружительном ощущении счастья по-настоящему хотелось жить. Не выживать, цепляясь за мнимые и настоящие причины, а именно жить. Чувствовать. Любить.

— Понимаешь, чем я рискую? — прошептал Влад и потерся носом о мое ухо. Черт, как приятно. Что он говорит? А оно важно вообще? — Понимаешь, что я всерьез думаю о том, чтобы отменить этот брак, послать все к черту?

— Как отменить? — Я не без сожаления высвободилась из кольца теплых рук и посмотрела на него с недоверием. Прийти в себя хотелось настолько, что я готова была отхлестать себя по щекам или стать под ледяной душ.

Что я творю вообще?! Это же Влад. Как я могла забыть все, что он сделал? Неважно, каковы причины. Неважно, что наши жизни почти проиграны. Важно сохранить себя — а для этого нужно помнить.

Помнить решительно не хотелось. Как и думать. Чем мы ближе друг к другу, тем сильнее проклятие. Давно мы не были настолько близко. Слишком давно, чтобы я поняла: я больше не умею это контролировать. И не особо хочу. На то, чтобы держать себя в руках, нужно столько сил — мне они понадобятся в другом.

Но разум упрямым занудным голосом твердил: держись от него подальше.

— Ты не можешь все отменить, — упрямо сказала я. — Особенно сейчас, когда Тан уже атли. Сам ведь говорил: поддержка митаки важна.

— А ты?

— Что я?

— Что скажешь ты?

— Скажу, что не имею к этому никакого отношения, — стараясь казаться безразличной, ответила я и спрятала за спину трясущиеся ладони.

Зачем он спрашивает? Это что, эксперимент? Еще один способ помучить? Словно если я скажу: «Не женись», Влад тут же разорвет помолвку. Да и какое я имею право говорить это? Даже мысль допускать, что я могу повлиять...

— Тебе все равно?

От пристального взгляда нельзя спрятаться, укрыться. Похоже, и соврать не смогу. А надо? Влад прекрасно знает, как я отношусь к нему — скрывать всегда было трудно, а из меня неважная актриса. Но он хочет услышать — зачем?

— Это все проклятие, — глухим голосом ответила я и отвернулась к окну.

— Меня жутко раздражает, когда ты хочешь выехать на этой фразе!

— Я не хочу выехать. Я хочу забыть. Примириться. Так проще...

— А может, не нужно мириться? — Его руки сжали плечи, мягкий шепот вызвал непроизвольную дрожь, и я зажмурилась. — Если бы ты хоть на минуту представила...

— Нет! — резко оборвала я. — Не продолжай.

— Ты первая, кого я готов просить об этом. Первая, кого прошу...

Горло царапнуло невысказанными словами. Желание остаться, выслушать, возможно, пойти на компромисс, сводило с ума, но я понимала: еще одна слабость, и оступлюсь. А если упаду, вряд ли уже поднимусь.

Поэтому я высвободилась и, пока не передумала, быстро направилась к выходу. Уйти отсюда, спрятаться там, где он не найдет — все это помогало раньше, поможет и теперь.

У самой двери я остановилась. Сама не знаю зачем — контролировала себя плохо, перед глазами плыло от выступивших слез. Но слова — сформированные давно, но так долго сдерживаемые — буквально рвались наружу.

— Я не хочу быть первой, Влад, — произнесла я тихо, не оборачиваясь, боясь, что его вид заставит меня передумать. — Я хочу быть единственной.

И вышла.

Буквально бежала по коридору, но все равно казалось, что он не закончится никогда. Ввалилась к Глебу, захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной. Пыталась восстановить дыхание, успокоиться, не плакать.

— Эй, ты чего?

Глеб не спал. Сидел в обнимку с гитарой, а на экране телевизора мелькали черно-белые картинки клипа какой-то рок-группы.

Он отложил инструмент, встал и подошел ко мне. Убрал мои ладони от лица, вытер слезы.

Такой близкий, родной… Ну почему, почему я не могу избавиться от этого губительного влечения? Не могу посмотреть вокруг, увидеть, что есть человек, которому я по-настоящему нужна?

Это все проклятие. Если бы его не было, я давно уже нашла бы свое счастье. Забыла бы и Влада, и прошлое, и навязчивые мысли. Проклятие губительным ярмом висит на шее, вороньей стаей кружит над головой. Как в том фильме, что мы смотрели недавно.

— Мне нужно это самой, — сказала я больше себе, чем Глебу. Подняла на него глаза и повторила: — Мне нужно. И я это сделаю!