Глава 15. Старые связи

— Нужно поговорить с Филиппом, — сказала я, когда Глеб припарковался у дома Вики, в знакомом с детства районе.

Воздух узнаваемо пах булочками и палеными прелыми листьями. На балконах покачивалось под порывами ветра белье — хозяйки ловили последние солнечные деньки перед хмурым ноябрем.

— Думаешь, Макаров может предать атли? — нахмурился Глеб.

— Боюсь, как бы он уже этого не сделал. Слишком уверено вел себя Чернокнижник.

Я все больше понимала, насколько одинока. Не только я — все мы — атли, закованные каждый в свою скорлупу, со своими обидами и гонором, не понимая, что когда мы не едины, нас легче сломать. Придет какой-нибудь коварный колдун или древний охотник, и от былого величия не останется и следа.

А было ли оно — величие? Одно только название — сильное племя. А на деле и нет ничего. И я поймала себя на мысли: очень хочу, чтобы было. Возможно, во многом это зависит именно от меня...

Инстинктивно я взяла Глеба за руку. Нужно отбросить все — недомолвки, ненависть, непонимание. Отбросить и сплотиться. Сейчас. Потому что завтра может быть поздно. Завтра жизнь атли может измениться кардинально, и все мы окажемся в том самом аду, который я сегодня прочила Тану.

Да, Чернокнижник неплохо подготовился. Но нас больше. И мы — семья. Несмотря ни на что.

— Расскажешь, что задумала? — хмурясь, спросил Глеб.

Я кивнула.

— Позже. Вику сто лет не видела. Заодно спрошу у нее, может, подыщет мне чего — ну, работенку какую-нибудь.

— Слушай, ты это… — Глеб остановился перед самым входом в подъезд и развернул меня к себе. — О работе не говори. Дело у меня к тебе есть. Важное. И прибыльное.

— Ого!

— Ну да. — Он отвел взгляд и почесал переносицу. Вообще вел себя странно — ужимисто, отстраненно. Словно и не Глеб вовсе. — Почирикайте, как подружки, а потом съездим поедим. Перетрем.

— У тебя все нормально? — пытливо поинтересовалась я.

— Неа. Колдун в Липецке, балда ты! Как может быть все нормально?

— Ничего, прорвемся, — зло процедила я и шагнула в подъезд.

Давно я здесь не была. Покрашенные синим стены поблекли, краска на них сморщилась, облезла, а кое-где была исцарапана и немилосердно закрыта унылыми граффити. Каждая ступенька, каждая щербатая плитка отдавалась в сознании смутными, полузатертыми воспоминаниями о детстве.

И снова грудь в горячих тисках, и не продохнуть. Вернуться бы, забыть о тяготах. Зарыться в мохнатый Викин плед лицом, вдохнуть запах табака, ландышевого ополаскивателя для белья и плакать, пока вся тяжесть не выйдет слезами.

Но нельзя. Остановлюсь, раскисну и погибну. Хищным не стоит поддаваться слабостям. Выживают сильнейшие — как в джунглях.

Запихнув ненужную ностальгию поглубже, я решительно нажала на кнопку звонка. Он резко взвизгнул и тут же затих, погружая унылый подъезд в не менее унылую тишину.

Вика открыла не сразу — сначала был шаркающий звук растоптанных тапочек, затем секундное замешательство у двери, чтобы глянуть в глазок, а потом замок щелкнул, повернулся, и появилось удивленное лицо подруги.

— Убить тебя мало! — рассерженно выдохнула она и топнула ногой. Глеб у меня за спиной хмыкнул, а я виновато улыбнулась.

— Впустишь?

Подруга раздраженно выдохнула и отошла на шаг, пропуская нас с Глебом в средоточие моей юности и наивности.

Мы пили дымящийся ароматный чай с лимоном. Я забралась с ногами на широкий, уютный диван, а Глеб раскинулся рядом, то и дело ныряя в вазочку с печеньем. Обжора! И как мы только подружились? Сейчас же точно все съест, а мне за разговорами ничего не останется.

— Ну, рассказывай, — гневно зыркнула на меня Вика. — Где пропадала так долго? Почему не звонила? И какого черта, скажи на милость, я должна за тебя переживать?!

Я смущенно потупилась, а Глеб выдал:

— Да некогда ей было. Охотников древних мочила, а потом воскрешала людей. Вся в делах.

Я вся похолодела — от макушки до кончиков пальцев ног. И тут же метнула такой же леденящий взгляд на друга. Но Глеб на меня не смотрел — невинно улыбнулся Вике и взял из вазочки предпоследнее печенье.

— Очень смешно, — ответила Вика, но голос ее дрогнул, а взгляд впился в мое лицо, словно она надеялась отыскать там подтверждение или опровержение странным словам Глеба.

— Ничего смешного, — как ни в чем не бывало продолжал Глеб, — когда у тебя земля везде. Я потом неделю еще уши отмывал, не говоря уже о волосах.

— Глеб! — хрипло осадила я его и закашлялась.

— У твоего друга своеобразное чувство юмора, — пробормотала Вика, но голос был настороженным и даже испуганным. Сразу захотелось утащить отсюда Глеба и надавать ему тумаков. За самодеятельность.

Воспользовавшись нашим замешательством, он взял последнее печенье и положил его в рот.

Затем демонстративно выпрямился, выставил ладони вперед, словно говоря «сейчас все будет» и произнес, глядя прямо на Вику:

— Хочешь, фокус покажу?

— Глеб! — Я схватила его за рукав, но он резко выдернул руку.

— Ты же говорила, она друг. Нельзя дружить с хищным и не знать о нем правды. Последствия, знаешь ли… И вообще, разве не здесь тебя чуть не убил охотник?

— О чем он говорит? — забеспокоилась Вика и заерзала на месте.

— Если она друг, как ты говоришь, — проигнорировав ее вопрос, продолжал Глеб, — то поймет и примет тебя. Если нет… Ты прекрасно понимаешь, чего стоит время хищного. А переживания эти ни к чему хорошему не приведут. Вон Домбровская все лето переживала — насмотрелся.

Я немного помедлила, а затем кивнула. Опустила глаза, не в силах выдержать взгляда подруги. Не знаю, что Глеб собрался показать ей, но лучше пусть он. Я не смогу. Если сейчас Вика не поверит, не поймет, я потеряю ее навсегда. А с ней за закрытой дверью знакомой трешки останутся самые светлые воспоминания моей жизни. Детство. Юность. Наивность. Хорошо ли, что я ее утратила?

Глеб подвинул заварник к себе поближе. Красный в горошек, с надколотой крышкой. Сколько себя помню, мы заваривали в нем крепкий английский чай. Кидали туда дольки лимона, чтобы не заморачиваться потом с чашками. Однажды Вика предложила и сахар сразу туда класть. Я долго смеялась.

Чашка из другого сервиза стала рядом. Из-под опущенных ресниц я мимолетно взглянула на подругу — Вика словно боялась дышать, глядя на манипуляции Глеба.

Поверит ли? Поймет?

Сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышно в соседней квартире.

Глеб поднес руку к носику заварника...

Дымящаяся жидкость поднялась тонкой струйкой, вздыбилась, медленно набирая мощь из новых капель, которые водоворотом кружились рядом. Устремилась вверх, наплевав на всякие законы физики, а затем, изогнувшись дугой, целеустремленно излилась в приготовленную чашку.

— Ты с сахаром пьешь? — невозмутимо спросил Глеб, передавая Вике эту самую чашку.

Вика сглотнула, но диковинницу приняла. Правда рассматривала долго, словно выискивала скрытые ниточки, магниты или еще какие атрибуты фокусника.

Затем недоверчиво покосилась на Глеба и спросила:

— Как ты это сделал?

Этот «фокус» Глеб показал мне еще в Ельце. Хотел произвести впечатление, наверное, а может, просто хвастался. Тогда я поразилась, но его защитником было море. До отречения. После защитника он потерял, но фокусничать с водой еще мог.

— Глеб немного умеет подчинять воду.

— Ты бы тоже смогла. Если бы захотела, — поправил меня Глеб.

— Кто ты? — Вика резко вскинулась и посмотрела на меня настороженно. — Ведьма или… Я не понимаю.

— Я — хищная. Кое-что в моей жизни необычно… Все необычно. Но влиять на сознание людей я не могу.

— Это радует. И то, что говорил он, — она кивнула в сторону Глеба, — правда?

— Правда.

Скрывать больше не имело смысла. Я могла все свести к шутке, но не стала. Понимала, что Глеб прав: люди, которых мы впускаем в свою жизнь, тем более, называем друзьями, должны знать. Нам-то, по сути, и поговорить с ними не о чем. Мы словно в разных мирах живем.

Я мягко прикоснулась к ладони друга.

— Подожди меня внизу, хорошо?

Он безропотно поднялся и вышел, оставляя меня наедине с Викой, которая смотрела немного затравленно и недоверчиво. Что ж, немудрено — я открылась ей с совершенно новой, необычной и пугающей стороны.

— И что ты умеешь? — глухо спросила подруга. — Пирокинез, телекинез? Телепатия?

Я покачала головой.

— Я вижу будущее.

Про особенности кена сольвейга решила умолчать — не стоит пугать ее еще больше. Она и так дрожит вся.

— А мое? Мое видишь?

— Твое — нет. Только будущее атли — своего племени. И то — отрывочно. Я не контролирую свои видения.

— Давно?

— Помнишь, когда я ночевала у тебя, и Славик пришел поздно? Ты еще подумала, что он пьян. Я тогда убежала еще...

— И столько лет ты молчала? Звонила редко, почти не навещала меня… Из-за этого?

Подруга поднялась, прошлась по комнате. От ее резких, отрывочных движений у меня внутри все сжималось. Вика — единственное, что у меня осталось от нормальной человеческой жизни. Если она не примет меня, прогонит, прошлое уйдет под воду, и я больше никогда не смогу почувствовать то, что чувствовала тогда.

— Это слишком для меня… — прошептала она, и я закрыла глаза. Пропустила удар сердца. Второй. Третий.

Вязкое, парализующее безразличие наполнило до краев. Глеб был прав. А я ошибалась. Люди никогда не поймут нас. Не примут нашу суть.

— У меня, кроме тебя, никого нет, — продолжила Вика. — Все это время я думала, что у тебя своя жизнь. Так оно, в принципе, и есть, но… Почему ты не сказала раньше? Думала, что я не пойму?

Тоскливый, обиженный взгляд я выдержать не смогла, поэтому опустила глаза.

— Мою жизнь трудно назвать спокойной. Я много раз порывалась позвонить, даже брала трубку и набирала номер, но потом нажимала сброс, потому что понимала: не смогу тебе всего сказать. Разве поняла бы ты меня, когда охотник убил всех моих соплеменников? Или тогда, когда Чернокнижник воскресил их для меня? Или когда мою дочь похитили, а затем, спустя несколько месяцев, она вернулась совсем взрослой, влюбленной женщиной?

Я замолчала, чтобы перевести дух. Показалось, все это происходит не в реальности, а в одном из моих кошмаров. Что утром я проснусь, отдышусь, и все снова будет как прежде. И у меня будет надежда, что когда-нибудь я смогу рассказать все Вике, и она поверит.

Но на самом деле я понимала: это не сон. Реальность, которую я так сильно боялась, но которой не смогла избежать.

— Бог мой, Полинка, во что ты ввязалась? — Вика обеспокоенно взглянула на меня и покачала головой. — Кто-то сейчас угрожает тебе?

— Мне всегда кто-то угрожает, — нервно улыбнулась я. — Привыкла.

— Не смешно! Ты-то, может, и привыкла, но у меня одна подруга. Больше не нажила. И хоть ты последняя какашка, я все равно тебя люблю. Со всеми твоими опасностями и тайнами. Так что не смей там умирать, поняла! Вряд ли я все пойму… Но ты там держись.

— Все будет хорошо, — уверила я ее, подавляя желание разрыдаться.

— Твой мужик? — нахмурилась она. — Фокусник этот?

Я покачала головой.

— Друг.

— Плохо. Хороший он вроде. Положительный. И на тебя смотрит по-особенному. Как Матвей.

При упоминании о Матвее, сердце болезненно сжалось. Я уже успела забыть — и теплый взгляд, и заботу, и уверенность. Все это я похоронила давно, и земля на этом месте заросла высокой травой.

— Глеб не Матвей, — сказала я зачем-то. — Он лучше.

Конечно, лучше. Для меня. Ведь он понимает меня, знает о жизни хищных, живет со мной в одном доме и делит все радости и печали.

Друг.

Что ж, это намного лучше, чем любовник. С Владом у меня точно никогда такой близости не будет.

А семья… У меня уже есть семья. Дочь. Атли. Зачем мне что-то еще?

Я рассказала подруге о хищных. Не все — это было бы слишком долго. В общем. О том, кто мы, как живем, с кем дружим, а с кем, наоборот, враждуем. Обнимались мы долго. Минут десять. А потом она отстранилась, утирая выступившие слезы, и пробурчала:

— Иди уже. А то околеет твой… друг. Только звони чаще, если уж навещать не можешь. А мне все это переварить нужно. Осознать.

Я рассеянно кивнула, пытаясь перестать реветь. Выходило плохо. Разговор с Викой вышел непростым, но подруга поняла меня. Конечно, ей придется еще многое обдумать, понять и принять, но она не отвернулась, и это главное. Я не потеряла ее.

Считая на ходу ступени в ее подъезде, я поняла, что безумно счастлива. Впервые за последнее время.