Глава 32. Королевство кривых

Меня разбудили голоса. Вернее, даже шепот — из-за двери. Странно, обычно я сплю, как убитая, особенно в последнее время. А тут проснулась.

Что-то шаркнуло, поскреблось, и я услышала одно слово:

—… покажу.

Затем голоса слились, удаляясь, и я уже не смогла разобрать ничего. А потом и вовсе стихли, словно их и не было.

Я села на кровати. Вставать решительно не хотелось. Упасть бы и спать — где-то до полудня, а то и дольше. Как же все-таки сказывается усталость от войны! Сейчас, будучи дома, я поняла, насколько трудно возвращаться к нормальной жизни. Да что там — просыпаться трудно.

В последнее время я что-то совсем расклеилась. Бессилие и апатия поглощали постепенно, превращая жизнь в серую, ничем не примечательную картину. После того вечера в кабинете я совершенно измотала себя. Напрасными надеждами, которые поутру сменялись раскаянием и тоской. Воспоминаниями, что совершенно не хотели уходить — плавали в голове, как щепки на воде от давно потонувшего судна. Отголоски былых возможностей, от которых осталось лишь сожаление.

А еще была тревога — неконтролируемая, зудящая на фоне остальных моих эмоций.

Но потом усталость убила тревогу. Жизнь перетекла из апреля в май, а для меня замерла в одном дне — без числа и месяца. Унылом, безрадостном, безликом дне.

«Нужно что-то делать, — сказала я себе и поднялась с кровати. — Например, выяснить, кто там шепчется».

Я встала, прошаркала в ванную, открыла кран и плеснула холодной водой в лицо. Помогло. Голова немного прояснилась, сонливость уменьшилась. Я скорчила рожицу своему отражению и покинула комнату.

В коридоре было пусто. И тихо. Неестественно тихо, что дало возможность подсознанию нашептывать деморализующие мысли, типа «тебе показалось», «иди спать, полуночница», «бродят тут всякие, выспаться не дают». Я решительно прогнала эти мысли, натянула на кисти рукава пижамы и осторожно спустилась вниз.

Гостиная пропиталась ночью. Сиреневый свет проникал сквозь задернутые газовые шторы на окнах и стелился по полу витиеватыми лунными дорожками. Кусочек светлого пятна нагло влез на диван и притаился около вышитой золотом подушки.

Дом спал. Наверное, ему снились сны, а может, он просто отдыхал от дневной суеты. Кто знает.

Повернув голову в сторону коридорчика, я явно увидела свет, льющийся из двери кабинета. Вспомнился недавний шепот, любопытство разгорелось с новой силой, и я, крадучись, направилась туда.

Сначала из-за двери слышался лишь приглушенный гомон, но по мере приближения он оформлялся в слова — отчетливые и понятные.

— Война — не шутка, — тихо, но настойчиво говорил Влад. — И теперь охотники следят за каждым моим шагом. Я просто не могу, пойми.

— Ой ли? — звенящим голосом отвечала Кира. — По-моему, Альрик и сам не прочь посмотреть, разве нет? А может, ты передумал?

— Глупости! — резко ответил Влад. — Ты знаешь, это нужно в первую очередь мне.

— Ну вот и славно. В конце концов, у тебя есть деторожденная. Ничего не изменится.

— У нас еще есть время...

— На что? — насмешливо спросила Кира. — Долюбить? Ты, правда что ли, увлекся?

— Не говори ерунды! Я просто следую плану.

— Ну-ну...

Я застыла у двери, не решаясь войти. Их разговор был жутким. И не в том дело, что они шептались ночью, за закрытой дверью, в темноте, когда все спят, и казался при этом чем-то запретным и опасным. А в том, что было сказано и как. Опасные слова собрались в предложения, вернулась давно похороненная тревога и отразилась громким звоном в ушах. Словно я попала в другую реальность, где повсюду были расставлены кривые зеркала, накрытые вуалью. Мне вдруг стало страшно, что вуаль упадет, и я увижу отражения.

— Не стесняйся, входи, — сказала Кира совсем близко, и я вздрогнула. Дверь распахнулась шире, и она поманила меня пальцем. На ватных, непослушных ногах я шагнула внутрь — на свет.

И остановилась.

Влад полусидел на краешке стола, опираясь ладонями о столешницу. Лицо было невозмутимым, а взгляд колючим.

— Подслушивать нехорошо, Полина, — холодно сказал он.

Дверь сзади захлопнулась, я резко обернулась и наткнулась на ироничный взгляд дочери.

Откуда-то издалека услышала собственный, но в то же время чужой голос:

— Вы почему не спите?

— Ты же все слышала, зачем отпираться? — спокойно спросила Кира.

— Слышала… что?

Она молчала. Смотрела прямо в глаза, и у меня во рту появился противный металлический привкус страха. Виски сжало, дыхание сбилось, перед глазами поплыли багровые круги.

— Что происходит? Кира… дочка?

— Кира не твоя дочь, Полина, — сказал Влад.

Сердце стукнуло и, казалось, остановилось. Огромная дыра в груди, и в ней свистит ветер.

Но разум все еще отказывался верить. Понимать.

— Как не моя? А… чья? — Я повернула голову и встретилась в невозмутимым взглядом вождя атли. Затем снова перевела глаза на Киру. — Кто же она тогда?

— Ты знаешь, — улыбнулась она. — Поняла еще у двери, ведь так?

— Ты… драугр! — выдохнула я со свистом, отступила на шаг и, кажется, что-то зацепила. Проверять не стала — пялилась на Киру, мысленно молясь, чтобы она сейчас округлила глаза, посмотрела на меня удивленно и все отрицала.

Она не отрицала. Только улыбалась — неестественно, цинично. Я все больше путалась в липкой, противной паутине ужаса.

— Как же так?..

Вспомнился момент, когда я ее увидела впервые после войны. Жаркие объятия, тонкий аромат знакомых духов, шелк волос, скользнувших по моей щеке. И слова: «Я так скучала!». Она сказала это. Первая. А я не могла прийти в себя от радости — видеть ее, касаться, обнимать.

Затем долгие разговоры в темноте под одеялом, объятия. Я уснула, держа ее ладонь в своей. Впервые за последний год уснула счастливой.

И теперь она говорит… она...

Мир завертелся, ноги подкосились, к горлу подкатила тошнота.

Нет, нельзя терять сознание! Нельзя — рядом с ней. Как же так… как все вышло… почему?

Я растерялась. По-настоящему. Сильно. Понимала, что нахожусь в ловушке в собственном доме. Все спят, рядом чудовище, и Влад знает. Знал всегда. А я… что теперь?..

Я перевела на него взгляд, ища поддержки, стараясь рассмотреть на его лице отголоски уверенности, чтобы взять немного себе. Лицо Влада было чужим и отрешенным. Так он обычно смотрел на врагов — не самых сильных, скорее вынужденных и неинтересных. И да, именно такой взгляд я видела летним днем, когда пришла к нему за помощью. Так он смотрел на ту женщину, которую выманил из дома, чтобы я пополнила силы. На ясновидицу.

Сейчас Влад Вермунд смотрел на меня, как на вещь.

— Я так надеялась обойтись без драм, — разочаровано вздохнула Кира.

— Это же Полина, — возразил Влад, не сводя с меня пронизывающего взгляда. — С ней без драм никак.

Я отступила еще на шаг, почти влипнув в стену. Сглотнула и шумно выдохнула. Мысли окончательно спутались, смешались и застыли в голове холодным киселем.

— Не нужно нервничать. Я не обижу тебя сегодня, — ласково сказала Кира.

— Не обидишь? Не понимаю… — Я вновь посмотрела на Влада, теперь уже требовательно. — Где наша дочь?

Влад опустил глаза, а ответила Кира:

— На счет ребенка ты не права. Твоего ребенка никогда не было. Ты выносила меня и родила, чтобы излечить. Я не твоя дочь по крови и никогда ею не была. Ни в первый раз, ни сейчас.

— В первый раз?

— Тот ребенок, который не родился у тебя тогда.

— Ты?! — Я ошеломленно уставилась на нее.

Кира кивнула.

Пальцы потянулись к вискам — там билось, стучало осознание всего, что произошло со мной за эти годы.

— Что же ты… Влад, что же ты наделал? Я жила для нее, умирала… А ты...

Слова умирали на выдохе — жестокие, циничные.

— Только давай без истерик, — устало попросил он. — Ты взрослая девочка, должна понимать.

— Тан знал! — Неожиданная догадка опалила затылок, заставила занеметь конечности. — Он пытался предупредить после поединка. А я убила его… Он говорил: выиграю, будешь жить. Он пытался мне помочь...

— Тан был романтиком, — мечтательно улыбнулась Кира. — Ты понравилась ему. Он даже предлагал найти другого донора. Словно это так просто! Я живу вечность, и не встречала ни одного сольвейга. В моем положении не разбрасываются возможностями.

— В твоем положении? — Я понимала все меньше, но желание знать было непреодолимым. Конечно же — тайна сейчас стоила намного больше, чем жизнь. Моя жизнь, похоже, не стоила и ломаного гроша.

— Кира больна, — ответил за нее Влад. При звуке его голоса — спокойного, уравновешенного — в груди что-то всколыхнулось, а затем заныло.

— Не все хищные одинаково полезны, — с горечью произнесла Кира, и показалось, на ее лице мелькнула досада. — Некоторые могут повредить жилу драугра.

— Могу найти его для тебя, — предложил Влад. — Он не должен оставаться безнаказанным.

— Не стоит, — отмахнулась Кира. — Ты с ним не справишься, и я вновь потеряю адепта. Одного я уже потеряла. — Она пристально посмотрела мне в глаза. — По твоей вине.

— Адепта? — растерянно спросила я.

— Кира говорит о колдуне.

— Это сложно для тебя, — сказала она и вновь отвернулась. — Иди спать, Полина. И помни, никому ни слова. Ты же не хочешь, чтобы пострадали твои родные?

— Ты… отпускаешь меня? — удивилась я.

Голова варила совсем плохо, охватило странное оцепенение, даже шевелиться было трудно.

— А ты думала, я наброшусь на тебя прямо здесь, в кабинете? — усмехнулась она, но потом вновь стала серьезной. — Еще не время. Отдыхай, набирайся сил. Поговорим завтра.

— Я провожу Полину наверх, — вызвался Влад, взял растерянную меня под локоть и повел к выходу.

Мы преодолели гостиную и лестницу в полном молчании. Влад завел меня в комнату и прикрыл за собой дверь. Я все ждала, что он что-то скажет, но он молчал. Лишь смотрел на меня выжидающе.

— Что значит, она больна? — спросила я первое, что пришло на ум.

— У Киры повреждена жила, — спокойно ответил Влад. — Твой кен излечит ее, и она поправится.

— Зачем? — Я опустила глаза, чувствуя подступающие слезы. — Зачем ты так со мной?

— Она — драугр, Полина. Сильная. Может навредить. Но может и помочь. Например, укрепиться в мире охотников, где положение хищных сейчас очень шаткое. Ты знаешь меня давно. Я говорил, чтобы ты никому не верила, предупреждал.

— И когда мы… ты… Когда прикасался ко мне, думал о ней? О том, что посулил тебе драугр в итоге? — Горло сдавило болезненным спазмом, в груди кольнуло, и я опустилась на кровать.

— Ты мне нравишься, — бесстрастно ответил он. — Но ты никогда не дашь мне того, что даст она.

Мне показалось, его голос смягчился.

Жалеет меня? К черту!

— Бог мой, я же только что… У меня нет ребенка. Никогда не было. Никогда...

— Ты несчастна, Полина. Сольвейги никогда не бывают счастливы. — Влад присел рядом и посмотрел прямо перед собой. — Отпусти. Прошлое, настоящее. Все. Не стоит бороться. Сохрани жизни тем, кого любишь — это будет справедливо. Глебу, Рите, Ире — я же вижу, как ты к ней привязалась.

— Ира знает? — Я вскинулась, сверкнула на него подозрительным взглядом. Влад улыбнулся. Грустно.

Черт, как ему идет улыбка. Ему все идет. Идеально красивый и идеально подлый. Хоть роман пиши!

— Нет, конечно. Скажешь ей — она умрет. Каждый, кто узнает от тебя, умрет.

— Они же твое племя. Семья. Как ты можешь? Хотя… кого я спрашиваю.

Руки опустились, и я устало сложила их на коленях.

— Я циничное чудовище, — кивнул он. — Давай покончим с подобными вопросами.

— Я думала, ты защищал меня. Ты всегда защищаешь тех, кого любишь.

— Ты права. Всегда.

В глаза не смотрел, и от этого было еще хуже. Поднялся, подошел к двери, но почему-то остановился. Почему?

Странно, что я еще хочу знать...

— Ты же… убиваешь меня, — сказала скорее не ему, а себе. Чтоб осознать. Чтобы поверить. Прозвучало дико и нереалистично.

Как же хочется проснуться сейчас!

— Так и есть, — ответил Влад, не поворачивая головы.

— Когда?

— В июне.

— У меня всплеск, понятно. — Я вздохнула. Боль в груди стала нестерпимой. — Уходи.

Влад помедлил еще пару секунд, затем вышел и закрыл дверь.

Нужно подумать. До июня еще есть время. Я найду выход, придумаю, как спастись. Как избежать участи быть выпитой драугром.

Кирой...

А зачем? Есть ли смысл? Влад прав — я несчастна. Не любима. А теперь узнала, что и ребенка-то у меня нет. И я больше никогда не буду прежней. Если выживу.

Так стоит ли?

Слезы покатились сами. На этот раз боль не выходила слезами — она множилась ними. Я была одним сплошным комком боли. Боли от предательства, от любви, которая оказалась вдруг ежиком, исколовшим меня изнутри, превратив внутренности в сплошную кашу из боли.

Я плакала, понимая, что сломалась здесь, в собственном доме, среди родных и друзей, которым не скажу ничего.

А потом разозлилась. Злость нахлынула волной, от нее зашумело в ушах и заболела голова.

Чертов кен сольвейга! И угораздило же меня родиться именно такой.

Впрочем, чего это я? Моя сила, мой кен. Какое дело до него остальным? Кире? Владу? Мое же. Мое!

И где этот пророк из сна, когда мне так нужен? И не снится же в последнее время совсем. Уж теперь-то я знаю, что у него спросить. Как выжить и не похоронить при этом друзей? Уйти из племени вместе с Глебом? Думаю, он будет не против. Хотя… У него есть Катя. И надежда на счастье.

Черт, какое может быть счастье с таким вождем? В племени, где легко предают, где так и норовят вонзить нож в спину?

У меня есть время до июня. Решу, что делать. Мама говорила, с проблемой нужно переспать.

Я закрыла дверь на защелку и улеглась на кровать. Поджала колени, скрестила пальцы на руках и зажмурилась.

— Приснись мне! — прошептала яростно. — Ты ведь сольвейг, я знаю. Пожалуйста, приснись.

Знаю, глупо, но нужно же с чего-то начинать. Кроме того, что я сольвейг, я еще и пророчица. Мой дар спасает жизни, почему бы ему не спасти мою собственную? Жалкую, ничтожную, по мнению некоторых, но лишь мне решать, что с ней делать.

Уснула я быстро — даже не заметила, как. Наверное, все же есть у меня дар или просто очень хотелось попасть в хельзу — ту самую, где меня ждал добрый сольвейг и где танцевала рыжая. Теперь понятно, чего они боялись. И тем больше хотелось вновь увидеть их, засыпать вопросами, а еще лучше — телепортироваться с их помощью в безопасное место, где можно не бояться за собственную жизнь и жизнь друзей. В другой мир, например. И Глеба забрать.

В хельзу я так и не попала...

В просторной комнате из мебели — только кровать. Широкая и белая — начиная от изголовья и заканчивая простынями. Солнце ярко освещает помещение сквозь огромное, на полстены, окно. Откуда-то доносится приятная мелодия — «Музыка ангелов». Никогда особо не слушала классиков, но эту композицию Моцарта знаю.

Я встаю, ступни касаются отполированного паркета, прогретого солнечными лучами. Ступать по нему приятно, и я, не раздумывая, иду на музыку.

Коридор за дверью широкий и светлый. Свет берется из ниоткуда и сплетается узорами на полу. Коридор приводит меня в огромный танцевальный зал, окруженный по периметру зеркалами. С высокого потолка на меня смотрит огромных размеров люстра, отблескивая от каждой хрустальной грани меленькими солнечными зайчиками. Они задорно бегают по стенам, гоняются друг за другом в тщетной попытке поймать. Смотрится красиво, и я невольно улыбаюсь.

Музыкальный проигрыватель стоит на широком подоконнике. Старинный, как в заброшенном дедушкином гараже. Кроме проигрывателя в зале находится лишь кресло-качалка. Оно повернуто ко мне спинкой, а в нем неподвижно сидит человек. Спит?

Мелькает мысль: а вдруг это тот, из хельзы?

Стремительно бегу к нему, не скрывая радости, почти достигаю и громко говорю:

— У меня получилось! Я ведь искала… тебя...

И останавливаюсь, как вкопанная перед спящим человеком, одетым в белое. Кажется, тут все белое, но на нем оно смотрится безумно нелепо. Инстинктивно отступаю на шаг, а мужчина в кресле открывает глаза. Черные, как бездна. И улыбается.

— У тебя всегда все получается, пророчица, — говорит он.

— Тан! — выдыхаю. На миг охватывает ужас, который тут же сменяется облегчением. Тан — тот, кто пытался меня спасти. Но будет ли пытаться теперь, после того, как я убила его?

— Я ждал тебя. Думал, придешь раньше.

— Что это за место? — Я удивленно осматриваюсь. Не вяжется у меня Чернокнижник с танцевальным залом и Моцартом, ну никак. А белая одежда — так вообще вызов какой-то. Кому?

— Сознание иногда играет с нами странные шутки, — шире улыбается он и встает. Его рука теплая и шершавая, прикосновения отторжения не вызывают, и мы идем прочь из зала — в другую дверь.

Выходим в теплый сад. Воздух пахнет яблоками и медом, вокруг жужжат пчелы, невдалеке я различаю четкие контуры ярко-зеленых ульев. Они теряются в траве, гармонично вписываясь в нереально прекрасный мир.

Где мы?

Я не спрашиваю. Позволяю Тану вести себя, постепенно расслабляюсь. Проблемы уходят на второй план, перетекают в другую, опасную и жестокую жизнь, а сюда не проникнет зло. Я просто знаю это.

— Я и не думал, что могу создать такое, — говорит Тан. — Но очень хотелось попробовать.

— Этот мир сделал ты?! — Поднимаю на колдуна удивленный взгляд. Тут он не колдун даже — просто человек в белой одежде. И мне так хорошо оттого, что не нужно больше его ненавидеть.

— Такие создают иногда заблудшие души типа меня. Их называют мирами искупления.

— Хотела бы я попасть в такой после смерти, — уверенно говорю и срываю огромную белую ромашку.

— Я бы не желал тебе попасть в такой, — хмурится Тан, но тут же подмигивает. — Ты другого поля ягодка. Странная, противоречивая, но тебе дорога не сюда.

— А куда? — Горло сдавливает спазмом, возвращается недавний испуг и проблема, которую я не знаю, как решить. — Что мне делать, Тан?

— Во-первых, — поучительно говорит он, — не стоило разбазаривать мой кен.

Я смущенно смотрю в землю, а он треплет меня по плечу.

— Да все равно бы у тебя его забрали. Ты же атли — на тебя действует влияние вождя. Он приказал — ты отдала. — Он молчит несколько секунд, и я молчу. Жутко, до боли в горле хочется заплакать, но я приказываю себе быть сильной. Не пасовать. Тан знает много, в разы больше, чем мутный сольвейг из сна. Тан жил с Кирой, был ее адептом и нашел для нее донора. Меня.

— У меня есть шансы? — спрашиваю сдавленно, ловлю его пристальный взгляд и громко выдыхаю.

— Конечно, есть!

Ожидание кажется вечностью, а он все смотрит на меня, и кажется, я просто сгорю от нетерпения.

— Во-первых, ты можешь найти другого сольвейга — себе на замену, — как ни в чем не бывало, говорит Тан и продолжает путь.

— Какой-то сомнительный выход, — хмурюсь я. — Я не знаю, где их искать — это раз. Второе — чем я тогда буду лучше тебя? Или Влада? Не обижайся, но подставлять другого человека под удар как-то негуманно.

— Ага, гуманнее умереть.

— «Во-вторых» есть? Или только «во-первых»? — Я отворачиваюсь. На Тана не смотрю. Небо хмурится вместе со мной, становится холодно и неуютно.

— Смотри, что ты наделала! — качает головой Тан, закрывает глаза и замирает. Через секунду тучи рассеиваются, и солнечные лучи вновь цепляются за мои обнаженные плечи. — Сильная, как Первозданный, еще и жалуется!

— Не была бы сильной, твоя девушка не хотела бы меня съесть.

— Сколько прошло? — серьезно спрашивает он и усаживается на траву под раскидистым дубом. Ему хорошо в белом. Кажется, даже помолодел… Или это сказывается отсутствие желания мстить? — С поединка?

— Полтора года.

— Ты слишком долго продержалась. Странно.

— Была война.

— Война? — Тан оживленно смотрит — явно заинтересовался.

— С охотниками, — уточняю. Сажусь рядом. Внизу приятно пахнет травой и сухими листьями. — Первозданные погибли, теперь всем рулит Альрик, а охотники заставляют хищных платить дань и не разрешают питаться.

— Вот хрень! — нетипично ругается он. — Не будет эта власть долго существовать, попомни мои слова. Охотники совершенно не знают, что делать с хищными. Только и умеют, что убивать. Эта власть падет очень скоро.

— Боюсь, я не доживу.

— Есть вариант найти того, кто повредил жилу Герде.

— Кому?

— Гертруде. Так ее зовут.

— Ааа...

У нее другое имя. Давно. Странно как-то это осознавать. Конечно, она — древнее существо, а вовсе не моя дочь. Не моя. Никогда не была моей...

— Кто он?

— Я его видел всего раз, имени не знаю — Герда не очень откровенничала на его счет. Она прочила его себе в адепты. Оказалось, он был против. Женщины так тщеславны! Думают, что если красивы и сильны, им все дозволено. — Тан грустно усмехнулся, покрутил в руке прошлогодний желудь и тут же уронил его в траву. — Ему бы ты понравилась.

— Из-за того, что сольвейг?

— Из-за того, что пророчица. Найди его, и он тебе поможет. Я встречал его летом две тысячи шестого в Будапеште. Он гостил у племени нати — они местные. Именно тогда он и повредил жилу Герде.

— Хорошо, — выдыхаю воздух из легких и закрываю глаза. Устала. Даже тут, во сне ощущается тоска. Словно я принесла ее с собой. — Спасибо.

— Ты должна была умереть при родах. Негуманно было оставлять тебя мучиться.

— Ты отлично умеешь успокоить! — морщусь я и встаю. Мыслями я уже в Будапеште. Сначала выжить, потом — страдать.

Охватывает странное, подавляющее равнодушие, а мир Тана уже не кажется таким приветливым.

— Когда я нашел тебя, ты была несчастна. С тех пор ничего не изменилось, — поучительно говорит колдун и тоже встает. — Нужно что-то менять, не находишь?

— Ага, пойду порадуюсь, что любимый человек и дочь хотят моей смерти. Самое время становиться счастливой.

— Ты несчастна, потому что не позволяешь себя счастья. Думаешь, ты недостойна? — Теплая ладонь скользит по плечу, и оно покрывается мурашками — вернулся внутренний мороз, от которого немеют внутренности. — А ведь ты больше меня хочешь жить.

— Зачем помогаешь? — спрашиваю, небрежно сбрасывая его руку. От прикосновений некомфортно и хочется сбежать. Спрятаться. — Ты ведь любил ее. Хотел, чтобы она вылечилась.

— Герда заигралась. Я предлагал ей другого сольвейга, честно искал, но она решила, что оно того не стоит. А ведь ты ради нее столько сделала. Выложилась, чтобы ее вытащить. — Он молчит секунду, а затем мстительно улыбается. — А еще меня бесит Влад.

Внезапно становится серьезным, приближает свое лицо к моему, но прикасаться попыток не делает.

— Обещай, что найдешь его.

— Обещаю!

В завораживающих черных глазах Тана я утонула, потеряла опору под ногами. Упала в ледяную воду. Движения сковало, но двигаться и не хотелось. Я тонула и засыпала, засыпала и тонула. Пока, наконец, не достигла дна.

Там стояла Кира с указкой в руке, одетая в ярко-голубое платье с высоким воротом. Влад сидел у ее ног на песке и складывал из льдинок слово «вечность».

Проснулась я совершенно не отдохнувшая и тут же натолкнулась на пристальный взгляд «дочери».

— Пришла подкрепиться? — язвительно спросила я, села на кровати и на всякий случай отодвинулась.

— Говорю же, не обижу, — улыбнулась Кира.

— Как вошла? Я же дверь закрыла.

— Предлагаю тебе успокоиться. Не заставляй меня применять силу — я этого не хочу. Разве Влад не поговорил с тобой вчера? Не убедил быть паинькой?

— Ты об угрозах тем, кого я люблю? Да, Влад доходчиво объяснил мне условия.

— Никто не пострадает — ни я, ни Влад этого не хотим. Я привязалась к атли, милые люди. Есть перспективные воины. Сильные. Мне нравятся сильные воины. Если ты ничего им не скажешь и не станешь просить помощи, они будут жить.

— Только я не буду, — нахмурилась я. Говорить с ней не хотелось, но Кира уходить не спешила — смотрела на меня пристально и испытывающе. Чего ждет? Что я поклянусь смиренно ждать смерти? Помогу ей добровольно? — Почему я еще жива? Мы столько раз ночевали вместе — взяла бы мой кен и выздоровела. Чего ты ждала?

— Если я просто возьму твой кен, то не излечусь. Есть ритуал — специальный — Влад научился этому у Альрика. Или, думаешь, почему я так долго ждала? Если бы Тан не пришел к вам требовать свое, все закончилось бы намного раньше. Я была бы здорова. Эти мужские разборки! — Она закатила глаза. — В итоге один мой адепт на время потерялся, а второй совершенно ничего не знал о ритуале. Но Влад предприимчив, как ты успела заметить. Да и Альрику приглянулся. Потом поединок еще этот… Кен Тана блокировал ритуал. А после война… Влад просил повременить, деторожденная пророчицы на войне — что мертвому припарка. — Кира — или как ее назвал Тан, Герда — вздохнула и подняла голову к потолку. — Но все, я не намерена больше ждать. Ты излечишь меня, маленький сольвейг. Наконец-то. Хочу чувствовать. Действовать. Жить. Надоела скованность!

— А я… — хрипло сказала я. — Я, по-твоему, жить не хочу?

Она дернулась и распахнула темные, почти черные глаза. Черт, ну почему я никогда не придавала значения тому, что мы так не похожи?! Что это было — глупость? Наверное, любовь всегда делает нас глупыми. Меня так точно.

— А как ты оправдывала Влада, когда он питался? Что говорила себе? Или, думаешь, жизнь испитого ясновидца лучше смерти? Ты и представить не можешь, что с ними происходит. Я пила — проникала в их души. Они теряются. Знаешь, что значит — потеряться в собственном разуме? Никогда больше не выйти на свет? И остаться там, откуда тебя никогда не вытащат любимые? В темноте. В одиночестве. В страхе.

Она встала и заломила руки. Отвернулась. Говорила яростно и громко — казалось, слова причиняли ей боль. Но она все равно говорила и говорила, а я заворожено слушала, словно загипнотизированная. Не могла оторвать от нее взгляда, ловила каждое слово.

— Вся наша жизнь — естественный отбор. Здесь нет чувств, морали — только инстинкты. И главный из них — инстинкт выживания. Тебе не место в этом мире, ты просто не приспособлена. Мечешься, спасаешь всех. Это так… бесит! — Она с шумом выдохнула. Сверкнула на меня глазами. — Влад слишком многое тебе позволял. Берег тебя. Ты бы погибла с таким характером давно...

— Уходи, — тихо перебила я.

— Что?! — Ее глаза округлились, и я поняла, что теперь меня бесит она. Ее эта миниатюрность, изысканность, прическа, выражение лица — все. Сейчас передо мной стояла не Кира — дочь, которую я так любила и ждала. Сейчас передо мной была Гертруда — древний драугр, хитрый и вероломный. И я вовсе не хочу ее слушать. У меня есть дела поинтереснее. Например, скачать путеводитель по Будапешту.

— Убирайся, — повторила я спокойно и взгляд ее выдержала. Выставила вперед ладони и склонила голову набок. — Я могу ударить — ты сама видела.

Она рассмеялась.

— Глупенькая! Ты же меня только подпитаешь. А будешь бушевать, Влад тебя успокоит. А иначе придется мне. Поверь, тебе не понравится.

Наверное, она не ждала от меня такой реакции, потому что несколько секунд стояла в ступоре, а потом покачала головой и сказала:

— Просто помни, что не нужно делать глупостей.

И вышла.

— Ага, как же!

Я схватила мобильный и залезла в телефонную книгу. Было два человека, которым я могла рассказать об истории с драугром. Но один из них вряд ли чем-то поможет, а второй… могу ли я ему верить? Впрочем, есть ли у меня выбор?

— Нужно поговорить, — сказала я и скосила глаза на дверь, словно Кира могла стоять за ней с приложенным стаканом, а я при этом — ее заметить.

Через час я была уже готова. Умылась, причесалась, даже накрасилась. Неброско. Нельзя давать Кире с Владом повод для подозрений. Играть депрессию не придется — в груди нестерпимо ныло, но я забила. Когда двигаюсь, действую, то отвлекаюсь.

В доме атли продолжалась жизнь. Хищные ходили, общались, были заняты бытовыми проблемами. Некоторые уже укатили на работу, те, кто остался в доме, налаживали уют.

А я словно застыла посреди этой картины обыденной гармонии. Отмерший кусочек.

Я не жалела. Разберусь с Кирой… Гердой и никогда уже сюда не вернусь.

Никогда...

Глеб сидел на диване в гостиной. Катя — неизменно рядом. Казалось, она всегда рядом с ним. Наверное, его тоже придется оставить. Глеб сам решит за себя. Хищному тяжело без семьи. Даже без такой, как у нас — неправильной, извращенной, гнилой.

Как же меняются взгляды! В один момент понимаешь, насколько сильно ошибался в прошлом. Заблуждался. Чувствуешь себя идиотом.

Я незаметно выскользнула из дома. Остановилась на крыльце. Выдохнула. Нет, нельзя так уходить. Влад подумает еще, что я сбежала, поиски организует. И найдет. Мне нужно выиграть время, а для этого придется играть.

— Эй, ты чего тут стоишь? И лица на тебе нет...

Я вздрогнула, обернулась. Глеб хмурился, смотрел выжидающе. Да уж, плохая из меня актриса.

— Всю ночь мучили кошмары, — соврала я. — Влада не видел?

— Собирался в город вроде. Видел его с Кирюхой на кухне. — Он склонился ко мне и тревожно спросил: — Опять беда?

— Беда? — испуганно переспросила я. Паника поползла по затылку, что, казалось, даже волосы зашевелились.

— Видение, спрашиваю? Что-то ты совсем потерянная.

Я шумно выдохнула.

— А… нет… То есть не думаю. Но Владу все же скажу. Пусть сам решает, что с этим делать.

Он помолчал несколько секунд, глядел на меня, не моргая, а затем пробормотал:

— Не нравится мне твой вид. Ты бы сказала, если бы что-то случилось? Ты всегда говоришь...

— Ты будешь первым, кто узнает.

И я вновь соврала. Врать ему — человеку, который был ближе всех для меня, было невыносимо. Но сказать означало подвергнуть его опасности. Он все узнает сам. Потом.

Входная дверь открылась, и к нам вышел Влад. Скользнул по мне ледяным взглядом и кивнул Глебу.

— Вот вы где!

В груди жаром поднялась обида, сдавила легкие, опустилась вниз — к жиле, будоража кен. Ладони тут же зачесались, но я заставила себя подавить злость. Ударить, конечно, было бы приятно, но тогда Кира точно убьет Глеба. Выпьет досуха.

— Идем со мной, — сухо бросил Влад и вошел обратно в дом.

— Что это с ним? — пробормотал Глеб, посмотрел на меня подозрительно. Затем выражение его лица сменилось на ироническое. — Поругались, понятно. Шла бы ты за него уже и не парилась! Смотреть на вас больно.

От этих слов мне стало совсем плохо. Глаза наполнились слезами — непроизвольно. Глеб порывисто обнял меня, прижал к себе.

— Извини. Не хотел расстраивать. Не могу смотреть, как мучаешься.

— Это ненадолго, — прошептала я, глотая соленые слезы.

Ну вот, зря красилась. Мне это вообще противопоказано. Или нужно запастись водостойкой косметикой.

Впрочем, плакать в мои планы не входило. Нужно было в Липецк, а для этого необходимо пустить пыль в глаза Владу. Пускать пыль я не особо умела, но учиться никогда не поздно, особенно когда на кону собственная жизнь. Притвориться потерянной труда не составит — даже играть не придется. Скажу, что поеду в город за вещами. Многое ведь осталось у меня на Достоевского. Или что проведаю Вику. Смертникам в последних желаниях не отказывают.

Влад ждал меня в гостиной. Там же, у окна, стояла Кира и мстительно улыбалась. Наверное, хорошо, что она так себя ведет. Иначе мне было бы хуже. Думать о ней, как о дочери, невыносимо.

Влад знаком велел мне следовать за ним наверх и, не оглядываясь, поднялся по лестнице.

Переживешь. Ты все это переживешь, Полина. Просто потерпи.

Шаги утопали в мягком ворсе ковра, и казалось, я реально иду на казнь. Вернее, на ее репетицию. Сейчас поднимусь, а там — гильотина и палач, весь в красном, жилистый и мрачный мужик. А над нами небо — синее-синее, и облака...

Над нами был потолок. А вокруг — подавляющие стены. Его комната. Бордовый. Никогда не любила этот цвет.

Влад закрыл за нами дверь — словно клетку захлопнул. Сердце на миг остановилось, а затем понеслось галопом. Он вновь стал непредсказуемым и опасным. Далеким, холодным, ужасным злодеем — кошмаром моей жизни. А ведь так и есть. Я ни капельки не повзрослела, и рядом с ним все еще пасую, несмотря на суперсилу и прочие плюшки.

— Ляг и подними футболку, — сухо велел он.

— Зачем? — опешила я, с ужасом понимая, что голос дрожит.

— Надо, раз говорю.

— Не хочу… — Я отступила на шаг, на плечи навалился ужас, тяжелый, неподъемный. Чувствовала себя беспомощной, маленькой, беззащитной.

— Не заставляй меня делать это силой.

Я замотала головой и испуганно покосилась на кровать.

— Не хочу, — повторила упрямо.

— Полина… — Он шагнул ко мне, руки сомкнулись на плечах. Я дернулась в сторону, но поздно...

Сознание заволокло дымкой, мысли спутались, а затем и вовсе исчезли. Я потерялась — в пространстве, времени, желаниях. Была лишь его воля, его голос, его прикосновения.

Краем сознания отметила, что лежу на кровати, надо мной возвышаются стойки с балдахином, он нависает, пьянит, дурманит разум.

Руки Влада — горячие, требовательные — касаются живота. В том месте, где находится жила. И мое тело отвечает на прикосновения. Оно плавится, горит, пульсирует. И я горю — зажигаюсь вся, от макушки до пят. Мне хорошо. Радостно. Тепло.

Я пьяна.

Секунда — и внутренности взрываются болью. Ощущение, будто ударили в солнечное сплетение.

Я ловила губами воздух, тщетно пытаясь вдохнуть. А через миг все схлынуло. Сердце снова забилось, дыхание восстановилось, а жила перестала болеть. Влад вздохнул, поправил мою футболку и встал.

— Ну вот и все.

— Что… это… было?.. — рывками выдохнула я, вскочила и влипла в стену.

— Ты же не будешь сидеть без дела, — спокойно ответил Влад. — Хочу оградить тебя и остальных от лишних проблем.

— У меня и так полно проблем! Что ты сделал?

— Использовал свое право на печать.

— Чего?!

У меня даже дар речи отнялся. Земля ушла из-под ног, и я невольно схватилась рукой за стойку. Мир качнулся, картинка съехала, а затем снова сфокусировалась — на бесстрастном лице и зеленых глазах.

— А чего ты ждала? — Влад сложил руки на груди и склонил голову набок. — Ты сумасбродка. Отречешься, сбежишь или, еще чего хуже, начнешь буянить. Когда я говорил, что ты должна сидеть смирно, это означало смирно во всех смыслах. Поверь, если тебя успокоит Кира, будет еще хуже. А главное — больнее. Тебе оно надо?

— Я хочу жить!

— Знаю. Проблема в том, что я тоже хочу, Полина.

— Я не убиваю тебя!

— Ну хватит. Ты вольна делать, что пожелаешь весь месяц, только оставайся в городе. И никому ни слова. Кира не шутила на счет твоих близких, и я ее останавливать не стану. Слишком многое на кону.

— Не делай этого, — прошептала я. — Не верю, что ты сможешь… Что постоянно играл. Должно быть у тебя внутри что-то человеческое. Подумай, что же ты творишь...

— Она возвеличит меня! — воскликнул он, и я вздрогнула. Боялась его сейчас по-настоящему, дико. Любое его движение, казалось, способно причинить вред. — Кира сделает меня сильнее, влиятельнее. Подарит вечную жизнь. Думаешь, выбор не очевиден?

— Гори в аду, Влад Вермунд! — выдохнула я и бросилась прочь из комнаты, из дома — на улицу. На волю. Бежала быстро, ветер бил в лицо, размазывая по щекам слезы.

У самых ворот я остановилась, вцепилась в прутья решетки и склонила голову. Безысходность заполонила тело, превратила мышцы в кисель. А время отсчитывало секунды до заветного дня. Я буквально слышала, как тикают мои часы — тик-так, тик-так. А конвейер едет, и его не остановить.

Печать на жиле. И я не могу отречься, ударить, даже видений не будет. Я ничего не могу! Абсолютно бессильна.

Оттолкнулась от забора и сжала кулаки. Неправда! Я сильная. Знаю, что делать. Нельзя отступать. Выживу ему назло! Им всем назло. Не потому что сольвейг, а потому что это я. Я всегда выживаю. Потому что хочу жить.

Пока ехала в город, слезы высохли. Я пялилась на прохожих, которые шли по своим делам, и думала, что любой из них — неважно, мужчина или женщина, богач или бедняк, трус или смельчак, благородный или подлец — каждый может умереть. Как говорил персонаж Булгакова, человек смертен внезапно. У меня же была возможность предотвратить собственную смерть. Сыграть с судьбой, пойти ва-банк и отвоевать право на существование.

Мой мир циничный и злой, и чтобы выжить в нем, нужно стать такой же. И я стану. Не дам себя сломать. Докажу, что я прежде всего человек, а потом уже сольвейг с запечатанной жилой. Мозги, слава богу, мне никто не запечатал.