14. Яхим-отступник

Торговый караван, состоящий из нескольких телег, скрипя колесами, ехал по унылой окрестности. Слева и справа торчал желтый сухостой. Ближе к горизонту черной бархатной кромкой виднелся лес. Порой поднимался холодный ветер, напоминая, что придет зима, и первый снег выбелит местность. Серые тучи, низко нависавшие, плыли по небу.

Впереди караван ждала река — граница, за которой начинался Гезер — город — остановка, а дальше караван повернет назад.

— Поговаривают, святой отец, там безбожники бесчинствуют, так ведь? — спросил купец. — Вас поэтому послал круг Двуликого?

— Это слухи. Но вы правы, — скупо ответил Залам. — Поэтому ничего говорить не буду. Не буду утверждать. Только одно скажу: его старейшинство отец Эприн решил проверить эти самые слухи.

— Говорят, кашу заварил некто Яхим.

— Яхим? — Залам удобнее уселся на телеге среди мешков. — Яхим? Нет, не слышал.

— Как же так! — удивился купец.

Святой отец втайне был рад, что разговор перешел на данную тему. Ему трудно было врать, что паломничество в Гезер имело и вторую (тайную) цель. Прошло почти четыре года с исчезновения крестьянина Барра с семьей, казалось, страсти улеглись, но Эприн, не говоря даже Аркусу, неустанно искал чудо-солдата. Кто ищет, тот всегда найдет, да и земли королевства Вертранского сколь ни обширны, все-таки имеют предел. Пришло известие, что Гезер — большой город — стал пристанищем Барра.

Залам принял из рук его старейшинства два письма. Первое — открытое. Его святой отец должен предъявлять каждому, кто спросит о цели визита. Второе — тайное. Его Залам вшил в полу исподнего белья. Оно предназначалось для крестьянина. Святой отец, не распечатывая бумаги, с сомнением принял письмо из рук Эприн.

— В чем дело? — поинтересовался его старейшинство.

— Барр умеет читать?

— Не вся чернь безграмотна. — Эприн пристально всмотрелся в глаза паломника. — Старайся меньше говорить, Залам. И взгляд прячь. Ты врать не умеешь. Извини.

— Я…

— Залам. — Эприн по-дружески положил ладонь на плечо святого отца и сжал его. Жест оказался столь неожиданным, что паломник не шевельнулся. — Ты слушаешь меня, Залам?

— Да, ваше старейшинство.

— Слушай и не обижайся. Я хочу для тебя добра. Пусть Двуликий хранит твой путь, но ты должен учиться у бога. Бог двулик, ибо скрывает свой истинный облик за окружающей нас природой. Так и человек обязан научиться открывать свою душу не перед каждым. Ты, верно, решишь, что я циничен и лицемерен, но всё во благо.

— Я верю вам, ваше старейшинство. Только хочу знать, зачем нам тот крестьянин?

— Прошел слух, у него родился сын. Я беспокоюсь о Барре и его семье.

Эприн задумался, стоит ли говорить правду до конца, стоит ли до конца обнажать душу? Столько терзающих противоречий. Столько сразу всего навалилось. Как в чаду Эприн метался между «сказать» и «не сказать».

О, Двуликий, это самый тяжелый разговор. Вот стоит перед ним Залам, и он открыт, а его старейшинство медлит, пытаясь юлить как хитрый зверь.

Эприн решил всего не открывать, решил рассказать потом.

Он произнес:

— Ты слышал историю о Барре наверняка. Слышал о непонятном существе, напавшем на него из леса, и что за тем последовало. Я думаю, что лес — это одежда, за которой скрывается Двуликий. Странно так думать, но… — Слова были тяжелы и неповоротливы. — Но кто ведает мыслей бога?

На этом разговор между Эприном и святым отцом закончился. Его старейшинство пожелал вновь доброго пути и, наконец, они расстались.

— Яхим? Точно? Не слышал, — произнес Залам. — Но вы мне ее потом расскажите. При случае.

— Да. Потом, — произнес купец и слез с телеги.

Караван остановился на берегу реки.

Ворота в город были загорожены поднятым мостом. Мост опустился. Путь в арочный проход преграждала стальная решетка. Она с грохотом поднялась. Появились стражники.

Солдаты, сопровождавшие караван, спешились.

Старший сопровождающий — командир отряда — вступил на мост в окружение стражников. Комендант крепости, одетый в легкие доспехи, вышел к нему на встречу. Они остановились друг напротив друга. Оценивающие взгляды, будто перед поединком.

— Приветствую вас. Вы старший сопровождающий? Командир отряда?

— Верно.

— Я комендант крепости. Добро пожаловать.

Взгляд коменданта скользнул по каравану, задержавшись на Заламе.

Старший сопровождающий протянул свиток. Комендант, приняв его, развернул, пробежался глазами и обратился к командиру:

— А кто казначей каравана?

В ответ старший сопровождающий подозвал человека.

— Отлично. Мои солдаты будут проверять соответствие наименований товаров списку.

— Вот пошлина за ввоз, — сказал казначей каравана и протянул мешочек с монетами.

Начальник крепости пересчитал золото и, одобрительно кивнув, заткнул мешочек за пояс. Он подошел к Заламу.

— Святой отец.

Залам, ничего не сказав, почтительно поклонился и протянул официальное письмо. Комендант, прочитав послание, вернул бумагу. Начался осмотр товара и, пока солдаты не торопясь выполняли работу, купец рассказал историю Яхима Гезерского.

История любого человека — явление оригинальное в том смысле, что она есть смесь удивительных фактов, вымыслов, преувеличений и недомолвок, сказок, легенд и мифов.

Яхим родился в знатном семействе. Это был зажиточный, но ничем не блеснувший в истории род. Таких семей на просторах Вертранского королевства есть, было и будет множество. Сам Яхим не из города Гезера. По слухам, он из близлежащего надела, принадлежащего его отцу. По крайней мере, утверждалось, что вырос он за сторожевыми стенами. Детство Яхима прошло в тех местах, где удаленность от суеты городской жизни помогала настроиться на неспешный ритм повседневности. Патриархальность провинции виделась приезжему человеку более последовательной и незыблемой. Тишина поражала вновь прибывшего гостя, а звуки природы звучали для него яснее и осмысленнее. Возможно, так казалось, возможно, это было правдой, ибо человек, оглушенный толчеей города, удивлялся ее отсутствию здесь. Словно в иной мир попадал приезжий.

Доподлинно известно, что Яхим был на попечении деда, но дед умер, и вот, еще отроком Яхим перебирается в город. Прожив в нем год, юноша с удивлением вспоминал свою прошлую жизнь и думал о ней, как о сне. Мгновения минувшего виделись ему такими далекими и туманными, словно безвозвратно удалились к горизонту, превратившись в еле уловимые точки. Вскоре и точки должны исчезнуть. Яхим, как не тщился, но не мог вспомнить эмоций, сопровождавших ту жизнь.

Яхим верил, что вот живут и умирают люди, существует природа, а над всем этим главенствует Двуликий — вполне привычные представления для отрока, ибо дитя — все-таки он оставался ребенком — воспринимает мир таковым, каков он есть и именно таким как о нем говорят взрослые, не задавая лишних вопросов.

Юношей Яхим любил слушать бродячих музыкантов. Его не волновало содержания песен, только музыка, только эти колдовские звуки. Особенно ему нравилось, когда музыканты импровизировали. Он сразу понимал, что звучит не заученная мелодия, а начинается полет фантазии. Это больше всего завораживало. Звуки околдовывали Яхима. Ноты сплетались в невероятные узоры. Составляя неразрывное целое, они гармонично соседствовали друг с другом. Яхиму чудилось, что музыка на мгновение замирала, преображаясь в чудеснейших птиц, которых не существовало в природе, которые уносились ввысь, в ослепительно синее небо. Всё было пронизано волшебством. Музыка — единственное изобретение человека достойное высшей награды. В музыке нет слов, и от того она казалась свободнее слов. Буквы-символы ограничивали свободу человека, а вот звуки… Их есть великое множество. Музыка выше всего. И когда человек играет ее, не верится, что человек извлекает звуки из примитивных инструментов, звуки извлекаются из самого человека. И делает это природа. Люди — есть инструмент.

Отец Яхима с презрением относился к увлечениям сына, да и круг Двуликого не жаловал бродяг. Они своим мирским шумом нарушали «гармонию высших сфер», но для юноши это были пустые слова. Он не понимал, как другие не слышат гармоний в звуках? Или они притворяются, что не слышат? Или, действительно, слышат что-то иное, искаженное. Конечно, отец не дал бы Яхиму заниматься музыкой, не одобрил он и любое ремесло косвенно связанное с музыкой. Юноша не был столь наивен, чтобы убеждать родителя, но и не хотел отступать. Тогда Яхим решает готовить себя к кругу Двуликого. Отец будто проглотил кислый плод, но не стал перечить, все ж посредник лучше бродячего музыканта. Семейство одобрило выбранный путь, еще не ведая какой подводный камень ждет не только их, но и всех гезерцев.

Изучая историю посредничества, священные тексты, он искал слабые места в учениях о вере в Двуликое божество. Коллекция «маленьких уродцев» — так называл Яхим промахи и заблуждения в вере — пополнялась. Он даже забыл о том чувстве мести, с которым приступил к своему делу. Теперь юношу двигало лишь любопытство. Много «маленьких уродцев» оказалось в его голове, они словно в кунсткамере были рассортированы в прозрачные колбы и расставлены по полкам, оставалось оглядеть гордым взглядом эту оригинальную коллекцию и написать книгу.

«Три сути» — так называлась книга. Сюжет произведения прост: три женщины сидят у костра и варят ужин в котле, переговариваясь между собой. Беседа их идет размеренно, они обсуждают людей, смеются над их верой, над наивностью верующих в Двуликого. Итогом всему является разоблачение человеческого мракобесия. Женщины смеются, ехидно гогочут, что так они замечательно поговорили о людях, пока готовился ужин. Но Яхим рисует женщин ни как злобных старух с бородавчатой кожей, крючкообразными носами и хищным взглядом. Это красивые собой девушки на выданье. Они, подводя итог разговору, произносят фразу: «Итак, три сути, которые поняли мы, но которые не понял никто. Суть первая — Двуликий не вездесущ. Номер два — он не всеведущ. Наконец, нас ожидает номер третий — бог смертен. И, возможно, есть где-то его могила. Не пойти ли нам поискать ее и станцевать что-нибудь эдакое?»

— И где теперь Яхим? — спросил Залам купца, когда история была окончена.

— Не знаю. — Торговец посмотрел по сторонам и произнес шепотом: — Я не боюсь рассказывать вам это, поскольку сам не верю в существование Яхима. Есть слухи, что он порвал с семьей, но остался в Гезере под чужим именем. Не верю и в это. Ложь. Да, город большой, но как не прячься, все равно выдашь себя. Или вероотступник чародей?

— Его старейшинство даже словом не обмолвился о Яхиме, — задумчиво произнес Залам, рассматривая гезерских солдат.

— И это не удивительно, святой отец, — купец заговорил громче. — Слухи — не то же самое, что проверенные многократно сведения.

Залам молча согласился и краем сознания подумал, а не водил ли торговец его за нос, рассказывая историю вероотступника? Ведь он ничего о нем не слышал до прихода в Гезер. Или круг Двуликого считает сие событие незначительным и не достойным внимания?

— Ну, вот и всё, — проговорил купец. — Досмотр окончен.

Он расстался с Заламом.

Торговый караван отправился на рыночную площадь, а святой отец, размышляя о Яхиме, неспешно зашагал к дому, где проживал Барр и его семейство.