8. Всё, что тайна

Аркус прислонил ладони к шершавой поверхности печи и с наслаждение почувствовал, как тепло слегка покалывает кожу. Печь была жарко натоплена, но ее тепла едва хватало, чтобы обогреть большую аудиторию, где слушали лекции ученики.

Аркус вернулся к столу и продолжил:

— А теперь зададимся вопросом: что мы имеем в итоге? Мы имеем, казалось бы, совершенно неважный вопрос, на который отвечать значило бы тратить время. В конце концов, хочется сказать: господа, мы имеем дело с реальным миром. Вот он лежит перед нашими ногами, вот мы трогаем руками и способны менять его по мере отпущенных нам возможностей. А что же это за вопрос? А он сложный и несложный одновременно: пространство и время представляют собой… — Секундная пауза. – Что они представляют? Кто скажет? Смелее.

Тихий шепоток прекратился, и воцарилась неестественная тишина, настороженная тишина, которую боятся нарушить неверным словом. Боязнь ошибки, быть осмеянным, или просто всего лишь душевная лень, что мешает думать. Но из курса лекций каждый из них знал несложную формулу:

— Изменения в пространстве характеризуют время, так ведь, учитель Аркус?

— История это и есть изменения пространства со временем.

— Все верно, — одобрительно покачав головой, ответил преподаватель. – Это нехитрую формулу вы запомните до конца своей жизни, и будете применять ее всегда. Или не применять. Кому-то она и не понадобиться. Думаю, большинству. Но важно отметить иное: пространство и время понятия субъективные. Вы попросите привести пример, ибо каждый из вас отметит, что мы можем измерять расстояния и временные промежутки. У нас есть мера. Какая уж тут неопределенность и субъективность, если можно измерить? Расстояния измеряются, например, в шагах, а время в ударах сердца, в промежутках между восходами солнца. И так далее. Но все это относительно, то есть не абсолютно. Что шаг для человека – ничтожность, но для муравья? Если б насекомое обладало разумом человека, что оно рассказало бы нам? Человеческий шаг – внушительный отрезок пути – вот что сказал бы муравей. Все относительно того, кто делает измерения. Человеческая жизнь длинна? Да, она составляет несколько десятков лет, но что она с точки зрения многовекового дерева, которое растет в лесу? Жизнь человека мала, почти мгновение. Или, например, как могла бы воспринять бабочка продолжительность человеческой жизни? Для нее мы бессмертны, ну, почти бессмертны. С таких позиций и стоит, думаю, подходить к понятиям пространства и времени.

Аркус опять подошел к печи, но на этот раз не коснулся ее, а только постоял в молчании пару секунд, ощущая тепло, исходящее от кирпича. Молчать учителю не дали, один из учеников спросил:

— Но что же тогда все живое в глазах Двуликого? Ведь он бессмертен.

— Я не Двуликий, — пошутил Аркус. – Поэтому за него говорить не буду. Это его надо спрашивать. И дело, конечно, не в природе Двуликого, а, если будет так позволено сказать, в его сверхприроде. – Аркус повернулся к аудитории. – Но мы отвлеклись. Я хотел вас подвести к мысли о том, что в своем большинстве люди неверно воспринимают время, отсюда эти странные категории: прошлое, настоящее и будущее. На самом деле ничего этого нет. Прошлое это наша память, даже будущее, которое ждет нас, мы можем представить и спланировать, следовательно, оно тоже существует здесь. – И Аркус приложил указательный палец к виску. – Казалось бы, чепуха. Ничего нет, а мы о нем говорим. Как так? Нам мешает линейное восприятие жизни: из года прошлого в год грядущий – и только так. На самом деле прошлое, настоящее и будущее одновременны, но опять не так, как мы себе это представляем. Так давайте, представим себе огромное поле от горизонта и до горизонта. Оно вокруг нас, куда не кинь взор. И вот это и есть прошлое, настоящее и будущее, просто что-то ближе, что-то дальше, и никто не скажет, что какая-то часть поля не существует, а какая-то существует. Тоже и с пространством. Оно не большое и не маленькое, оно вокруг нас, у него нет впереди и сзади. Впереди и сзади – это мы так видим. У вас есть вопросы?

— А может линейное восприятие правильное? – спросил ученик. – Может, равнинное восприятие ложно?

— Равнинное восприятие? Равнинное мышление? – Аркус обрадовался новому словосочетанию.

В глубине души он, конечно, считал, что цель живого ума, ума творческого – это множить идеи. Чем больше, тем лучше. Не значит, что все идеи, рожденные в нестрогом перебирании слов, верны или неверны, но чем их больше, тем больше вероятность, что среди них окажется та верная и заветная идея. Это закон больших чисел. Идея чиста и прозрачна для понимания, что-то вроде метафорического камня мироздания, который вдруг обнаружен в фундаменте этого самого мироздания. А все остальные идеи, что были пустышками, будут отброшены как шелуха, о них забудут. Порой, в страстном желании об умноженье идей Аркус боялся себе признаться, ибо это вступало в спор с его рассудком, который хотел краткости и ясности в суждениях.

— Кстати, хорошее словосочетание. Я о равнинном восприятии. Ну, а на твой вопрос есть легкий ответ: никто не знает, кто прав. Я рассказал вам о равнине, но это, давайте без лукавства, мое предположение. А любое предположение призывает к размышлению. И, пожалуй, на сегодня хватит. Лекция окончена. Все свободны и желаю всего хорошего.

Ученики покинули аудиторию. Аркус остался один. Он машинально, погруженный в неясный поток мыслей, погрел ладони о печь. Затем отправился в учительскую часть школы, в которой преподавателям отводилось то недолгое время на отдых, еду, обсуждения программ и досуг. Аркус зашел в закуток – правильное название для тесного помещения с арочным потолком и дубовым массивным столом посередине. Добротные лавки стояли по обе стороны стола. Комнатой отдыха назвать это нельзя, ибо нет кроватей, и комната не особо отапливалась, а вот зайти ненадолго, посидеть и отдохнуть, или перекусить вполне можно.

По счастью закуток оказался пустым. Аркус вошел в него, прикрыл плотно дверь и, сев за стол, вынул из мешка свежий хлеб, что-то из овощей и свиное сало. За кипятком идти на кухню не хотелось, потому как заметят и напросятся, возможно, посидеть за компанию, а он не хотел, он желал побыть в одиночестве. Но одиночество тут же было нарушено.

— Отец Эприн, а у вас нюх на меня. – Аркус, хитро улыбнувшись, посмотрел на вошедшего человека.

— Найти тебя не сложно. Даже чужой помощи не потребуется. Кстати, почему на «вы»?

— Тебя ведь можно поздравить?

— С чем?

— Со старшим посредником. Проходи же, садись.

Эприн сел напротив.

— А ты, Аркус, не желаешь вернуться в круг Двуликого? Я бы тебя принял без нареканий, раз уж я стал старшим посредником.

— Тесно мне, ваше старейшинство, тесно в Круге. Все устраивает, но тесно.

— Жаль будет потерять такой ум.

— Ум? Ум самый обыкновенный. Я считаю, что больше пользы принесу здесь. – И Аркус бросил взгляд на еду. Обедать при посреднике он постеснялся.

— Ты так говоришь, Аркус, лишь оттого, что князь в силе. Он книгочей, любит мудрствовать, — произнес Эприн и тут же осекся: покоробили слова: «книгочей» и «мудрствовать» — прозвучало казенно и беспомощно, будто дали здоровому человеку костыли, и человек стал передвигаться хуже. – Только из-за этого. Не будь его, не было бы места для преподавания в этом доме, никто бы не пожертвовал собственностью.

— Знаю, знаю, Эприн. Круг Двуликого не так беден, он мог бы мне позволить… — Аркус пристально посмотрел на старшего посредника. – Но ты не для этого пришел сюда?

— Верно.

— Говори.

В ответ новоиспеченный старший посредник круга Двуликого положил на стол грязные тряпки, испачканные кровью.

— И?

— Этим перевязывали раны Барра. В последней битве солдат был тяжело ранен и попал в плен. Покойный Эрх передал через меня хороший выкуп. Золотом.

— Погоди, Барр – тот солдат, о котором ты мне рассказывал при нашей последней встрече, так? На него напало то животное? – Эприн кивнул. Аркус настороженно глянул на перевязь. – А я здесь причем?

— Барр должен был умереть в плену, но этого не случилось.

— Счастливчик.

— Не спеши. Его раны заживали быстро, что странно, но еще я заметил порезы на руках и они не получены в сражении, они появились позже. Кроме того, эти порезы сделаны мастерски, как если б этим занимался лекарь с большим опытом. Они в плену отворяли ему кровь. Можно подумать, что пытали, но зачем? Барр простой солдат, он не знает никаких военных секретов. Не лечили же его?

— Я понял ход твоей мысли. – И Аркус воровато убрал перевязь во внутренний карман. – Желаешь, чтобы я изучил Баррову кровь? Ты считаешь, что в его крови есть то, что ускорило излечение? – Эприн незаметно кивнул. Аркус расплылся в многозначительной улыбке. Были в ней и затаенная тревога, и предвкушение тайны, и торжество, и догадка о сути происходящего. – Все, что тайна – станет явью, да брат?

— Ты к чему это вспомнил?

— Это я о моих опытах. О подвале.

— Слухи уже дошли, но я как старший посредник закрою глаза. Я ничего не слышал. И все ж будь осторожней, на тебя криво смотрят, шепчут, что ты колдун и знаешься с темными силами.

— Народ темен.

— Народ темен, да костер жгуч.

Эприн поднялся.

— Погоди. С чего такая честь простому солдату?

— Кроме традиционного завещания Эрха, был передан лично мне завет старшего посредника. Всего несколько строк. Суть завета проста: опекать Барра, наблюдать за ним.

— И ты сжег завет?

— Да, как и велит ритуал.

— Ты мог бы и не следовать завету. Кто бы узнал, что там написано, — задумчиво произнес Аркус. – Но тебе самому интересен этот крестьянин?

— Доброго обеда. – И отец Эприн покинул камору.

Аркус приступил к еде. Методично жуя, он припомнил последние слова беседы. Почему-то в голове вертелись: «как и велит ритуал». Стало смешно. Аркус благоговел перед крупицами знаний и мудрыми словами, но это не мешало ему скептически относится к ритуалам в круге Двуликого и вообще к любым ритуалам. К чему эти заветы и завещания, нечто детское виделось в них. Да, дети, играющие в войну, в знатных господ, в посредников – это естественно, но взрослея, неужели они не понимают, что есть доля искусственности в ритуалах, доля лицемерия, желание за ширмой обряда спрятать собственное лицо? Обряд можно совершать машинально, отключив ум, отключив критический взгляд, и прослыть благочестивым жителем своего королевства. Конечно, они всё понимали и оттого рьяней стремились следовать традиции, потому что так легче жить.

Аркус покончил с обедом, поднялся из-за стола и достал на свет серую перевязь, испачканную кровью. Красно-ржавые пятна, конечно, кровь. Ничего необычного. Он убрал ткань. Эприн пообещал закрыть глаза на его опыты, которые он скрывал от всех, даже от князя. Обещал пока закрыть глаза. Но Аркусу глаза не приходится закрывать, надо смотреть в оба.

А меж тем Эприн, покидая школу, вспомнил глупый стишок, когда-то сочиненный Аркусом:

Все, что тайна – станет явью.

Все, что лед – опять вода.

Все, что близко – станет далью.

Там, где небо, вдруг – трава.

Там, где реки – станет суша.

Там, где суша – океан.

Удивляешься? – Но слушай,

В этом мире есть изъян.