10. Бегство

Маршал Кербент никак не мог сосредоточиться на лиргийском послании. Он все время отрывал взгляд от бумаги, благо король — Вертран X — не обращал на него внимания. Его величество, видимо, погрузился в свои мысли и задумчиво вышагивал в ожидании когда маршал дочитает послание. Кербент вновь опустил глаза на текст, но как только первая фраза коснулась ума, вторая фраза ускользнула. Не надо вчера было напиваться из-за проигранного сражения. Проклятая минутная слабость, подумал Кербент. Голова не болела, и тело чувствовало себя бодро, а вот ум рассеян. Маршал продолжил чтение, но, спустя минуту, вспомнилась легенда о появлении первого посредника. Ее он читал много-много лет назад, но первые строчки о мерзком и тоскливом дне врезались в память. Да, так и было написано в современном переложении старой легенды: «День был мерзким и тоскливым…».

…

День был мерзким и тоскливым. В воздухе витала липкая и холодная взвесь — водная пыль. Пальцы без рукавиц свело судорогой, кресало не слушалось, и огонь не хотел появляться. Сколько прошло времени после тщетных попыток, он не помнил. Он потерял счет времени, но — вот чудо! — маленький огонь заиграл в чреве из сложенного хвороста, будто горячее сердце забилось в уже умершем теле.

Костер разгорался.

— Почему ты не оставишь меня в покое? — прозвучал незнакомый голос.

Голос был ледяным и надменным. В нем прозвенел металл будущих битв.

Он, испугано подняв глаза на незнакомца, медленно потянулся к поясу.

— Оставь свой кинжал. — Он одернул руку. — Итак, я тебя снова спрашиваю. Для чего ты пришел в лес и беспокоишь меня?

— Ты кто? — Он протер ладонью лицо, прогоняя видение. Видение не исчезло. — Это ты меня потревожил. Я…

— А кому ты молился? Не мне ли?

— Я звал на помощь. — Мерзкое отчаяние захлестнуло душу, и с ним было трудно справиться.

— Я пришел.

— Кто ты?

— Меня зовут Двуликий.

Он, наконец, встал с колен и, сев на связку хвороста, рассмотрел незнакомца. Это был, судя по одежде, воин-наемник. Подобных воинов он видел не раз. Они ходили по богатым домам, искали нехитрую работу: найти пропавшего или беглеца, выследить неугодного, убить обидчика. Им неважно, на чьей стороне выступать, главное, чтобы звенело в кармане.

Незнакомец, кроме обычной одежды с легкими доспехами, одет был в плащ подбитый мехом, на поясе короткий меч, испитое лицо, длинные седые волосы собраны в две пряди. Росту он высокого, и неестественная худоба вовсе не придавала ему болезненный вид. О таких обычно говорили: поджарый.

— Ты ведь наемник?

— Я предстал таким, каким ты хотел меня видеть. Бог-воин. Бог всемогущий. Ты задавал вопросы: как устроен мир и прочее. Хочешь услышать ответ?

— А чем ты докажешь, что ты бог?

Незнакомец сухо рассмеялся, будто мешок с костями прогремел.

— Я сейчас тебя прирежу — и дело с концом! Или того хуже: исчезну навсегда, а ты гадай, был ли бог, или почудилось.

И незнакомец растворился в воздухе, но голос его остался:

— Последний раз спрашиваю: хочешь знать ответы?

Он воровато осмотрелся по сторонам и никого не заметил, а слова Двуликого продолжали звучать, казалось, со всех сторон:

— Я жду твоего решения.

— Хорошо. Согласен.

— Другое дело.

Двуликий опять сидел перед костром. Он улыбнулся. Черты его разгладились, повеяло теплом, чем-то человеческим. Сейчас перед костром сидел не бог, а добрый знакомец.

— Будешь моим посредником, — произнес Двуликий, протягивая собеседники круглый медальон на шнурке. — Напиши на гладкой стороне свое имя.

…

Маршал Кербент знал множество военных афоризмов, да и просто пословиц, поговорок, что касались войны и мира, но, конечно, не только он, но и все. И дело было в том, что мозг с неослабевающей настойчивостью клевало высказывание: «одно проигранное сражение не означает проигранную войну».

Он отвлекся от чтения и вновь посмотрел на короля. Вертран X все также, казалось, не замечал его, погруженный в мысли, и мерил шагами небольшую залу. Кербент застал тот момент, когда его величество оказался спиной к нему. Вертран с осторожностью и даже с непонятной увлеченностью вышагивал, аккуратно ставя стопу, будто боялся лишнего звука, будто опасался спугнуть мысль, но мягкая обувь по каменному полу производила только мягкое шуршание.

Маршал вновь перечитал лиргийское послание, чем еще более утвердился в подозрениях: дело нечисто. Документ, за подписью короля Лиргии, извещал, что вскоре намеревается посетить Вертрана X посольство, а цель визита: заключение мирного договора. Кербент остановил взгляд на его величестве, и тот, стремительно подойдя, произнес:

— Ну, маршал, твои выводы. Что думаешь?

— Не принять мирное посольство мы не можем.

— Это ясно как день, — фыркнул Вертран. — А дальше?

— Если они хотят мира, следовательно…

— Готовятся к войне, — закончил его величество. — Вот это и беспокоит. Сражение то мы проиграли, а мира просит победитель.

Король подошел к сводчатому окну, постучал костяшками по каменному подоконнику, и в задумчивости стал водить указательным пальцем по контурам разноцветных мозаик стекла, затем, резко развернувшись, выпалил:

— Ну, Кербент вспоминай, что случилось недавно? Что подвигло лиргийцев так неожиданно прекратить войну? Они двадцать восемь лет без передыха трепали нам нервы. Нет, ясно, что у них и казна опустела, и народ устал, но это всё причины. Меня интересует повод.

— Ваше величество! — Кербент немигающее посмотрел на Вертрана. — Еще более настораживает мое имя в послании. Как же это понимать, что из всех маршалов упомянут лишь я?

— Действительно, как?

Король вновь фыркнул, и показалось, что тонкие щегольские усики дернулись.

Нынешний Вертран X не походил на своего далекого предка, хоть и носил тоже имя. Король был одет пусть и скромно, но изыскано. Тонкая изящная фигура не вязалась с коренастой и мощной фигурой Вертрана I. Но с другой стороны, прошло тысячелетие. И все-таки его величество, пристально смотревший на маршала, более походил на вельможу, согретого в лучах королевской приязни. Или на богатого торговца, который, купаясь в собственном успехе, приобрел манеры знати и преобразил собственную внешность: утонченные черты и манеры, холеная кожа лица, короткая бородка клинышком и невозможно тонкие усы, будто не усы, а две изящно начерченные углем линии.

— Есть только одно предположение, ваше величество, — наконец вымолвил Кербент. — Был случай в отряде одного командира. Это произошло до соединения его отряда с основным войском…

— Не надо подробностей, маршал. Только суть. — И глаза Вертрана X сверкнули. Вот сейчас он более походил на своего легендарного предка.

— Неизвестный напал на солдата. Он нанес солдату ранение, после которого тот оклемался, но дальше с этим солдатом начали происходить странности. Я не суеверный, но солдат изменился. Я специально вызвал на построение отряд командира, чтобы глянуть на него и…

— Ну!

— Поверите ли вы, ваше величество, но в глазах того солдата я прочел нечто потустороннее, будто глянул в глаза умирающему. Мне много раз приходилось видеть, как смертельно раненые уходили на волю к Двуликому, я к этому привык, но чтобы нечто подобное имелось в глазах живого. Я отправил его, того солдата, в разведку, ну, и еще несколько солдат. Они попали в засаду. А тот…

— Погоди, как зовут того солдата?

— Барр.

— Я не совсем понимаю, о чем ты, но продолжай.

— Из засады они вырвались благодаря Барру. Он проявил нечеловеческую реакцию. И дальше в сражении Барр бился не как человек. Такой силы и мощи не может быть у человека, и кроме того, он выжил после тяжелых ран. Обычные люди умирают…

— Остановись, маршал!

Кербент замолчал. Вертран оперся о подоконник и, сомкнув пальцы в замок, тихо сказал:

— Кербент, кто был тот неизвестный, что напал на Барра?

— Считается, что лазутчик, а суеверие твердит, что лесной дух.

— Какой-то простофиля-лазутчик. Так что было после того сражения с Барром?

— Он попал в плен, но его выкупил круг Двуликого.

— Что? И ты молчал?! — Глаза опять сверкнули, налившись гневом.

— Я, ваше величество, только сейчас придал этому значение.

— Обыкновенный солдат, которым интересуется круг, — не слушая, заговорил король. — Круг Двуликого, который выкупает его у врага. Простого солдата. Зачем? По закону мы не вмешиваемся в дела кругов, но я бы протянул туда свои руки, чтобы схватить посредников и выпытать у них все. Кто внес выкуп?

— Раз посредник Эприн сопровождал Барра из плена, следовательно, старший посредник Эрх. Кстати, после его смерти Эприн возглавил круг.

— О, Двуликий, и ты молчал?

— Если бы не лиргийское послание…

Вертран дважды хлопнул в ладоши. Створы дверей приоткрылись, на пороге появился секретарь. Он бесшумной тенью очутился рядом с королем и застыл. Вертран протянул раскрытую ладонь Кербенту. Маршал вернул свиток.

Возвращая послание секретарю, его величество произнес:

— Гонец заждался. Быстро подготовь короткий ответ: мы согласны в ближайшие дни принять мирное посольство, мы ждем ответ с указанием точного времени визита. Это все. Ступай. Потом принесешь мне на подпись.

Секретарь, молча поклонившись, исчез также бесшумно за дверью, не забыв закрыть ее за собой.

— Ну, маршал, готовься к посольству. И смотри во все глаза.

***

Перед Аркусом на столе лежали свертки бумаг, некоторые из них были чистыми, а другие – письма. Аркус сорвал сургучные печати с двух писем, но читать не стал, потому как знал от кого они и с большой уверенностью мог рассказать об их содержании.

Одно письмо пришло от господина, который покровительствовал мирской школе, и тон и характер послания можно предположить, и касался он исключительно Аркуса и его вольнодумных мыслей. Хотя Аркус не считал их вольнодумными, а считал их очевидными. Ему казалось, что люди боятся признаться в том, о чем он говорит с кафедры школы. Конечно, Аркус понимал, что люди все разные, и не каждый способен осознать его умозаключений. Аркус видел себя живущим на потухшем вулкане, собственно, как и остальных жителей королевства. Они тоже жили на вулкане, но он единственный кто стал предчувствовать тайные силы, бродившие в чреве огненного чудовища. Аркус пытался рассказать о них, предупредить, что вулкан вскоре заговорит огненным языком. Но ему никто не верил, все противились пробуждению. Он сам до конца не осознавал тех сил, которые готовы были вырваться наружу. Силы эти – новый взгляд на мир. Взгляд, очищенный от предрассудков и мистики.

Аркус, очнувшись от задумчивости, отогнал вереницу мыслей. Они напомнили ему упражнения в риторике. Такие же напыщенные, выспоренные и пустые. Проще. Нужно быть проще и произнести: все течет, все изменяется, а мировоззрение – тоже. Письмо от князя Аркус отложил в сторону.

Второе письмо прибыло от старшего посредника – Эприна. Тут, казалось, все ясно. Аркус написал ему о результатах опыта с кровью Барра, значит, теперь очередная просьба-задание, касающаяся той же темы. Это письмо – в сторону.

Аркус расправил чистый сверток и вернулся к недавним мыслям. Новое мировоззрение. Но оно не было новым для него. Это всего лишь мысли, повторенные многократно, словно урок, который нужно заучить. Аркус, взяв перо, обмакнул его в чернильницу.

«Несколько слов о человеческих заблуждениях.

Существует такой интересный момент: имеются термины, что-то обозначающие в этом мире, но этого в мире нет. Есть только иллюзия их наличия. Все, что я сказал, это общие слова, а теперь переходим к конкретным примерам.

Свобода. Счастье. Собственность. Равенство.

Что есть «свобода», как не иллюзия.

Ответ верен.

Но, возможно, мы называем свободой некое явление, которым оно не является?

И это также верный ответ.

Так что есть свобода?

Многие свободой называют возможность делать, что угодно. Но это не свобода. Это всего лишь желание безнаказанности, но сего не случится никогда. Важно помнить, что твоя свобода кончается там, где начинается свобода другого, а его свобода, следовательно, кончается там, где начинается твоя свобода.

Но солдат освобождают из плена. Им дают свободу?

Дать свободу тебе ничто и никто не может. Свобода начинается в голове. Если ты считаешь себя несвободным человеком, то ты таким и являешься. Только внутри ты свободен. Твои мысли принадлежат тебе. Только они свободны, но тело твое не свободно, оно во власти природы. Ты имеешь начало – рождение. Ты имеешь конец – смерть. Лишь мысли твои свободны и бессмертны. Не существует абсолютной свободы в окружающем мире. Только внутри тебя полная свобода – чистая бескрайняя равнина, по которой ты волен идти куда угодно.

Так что ж, не обращать внимания на тех, кто говорит о свободе?

Да. Там, где шепчут, говорят и кричат о свободе, места гибели. Стоит избегать их.

Получается, и счастье зависит только от меня?

Верно. Только от тебя. Но лишь ты заговорил о нем, оно исчезло. Это почти тоже, что и со свободой. Ни счастье, ни свободу нельзя увидеть или завоевать, только прочувствовать внутри. Человек рождается счастливым и свободным, вот только общество пытается навязать ему умонастроение, в котором превалирует одно правило: ты должен быть счастлив и свободен. Как будто это у него уже отняли, или его никогда не было. Но это ложь.

А причем же здесь собственность?

Просто это еще одно ядовитое заблуждение, как счастье и свобода. Собственность дает свободу? Нет. Только накладывает обязательства. И помнить стоит, что у человека нет собственности. Ему на самом деле ничего не принадлежит. Даже тело его не принадлежит ему. Смерть придет и заберет его.

С чем он останется?

Со своими мыслями.

Да. Только то, что внутри тебя – твое. Не твое тело, а твои мысли.

Но ты противоречишь самому себе.

Где? В каком месте?

Смотри, ты рассказал о свободе, счастье и собственности и поставил после точки другое слово – равенство. Рассказав о человеческих иллюзиях, ты сделал равными всех людей и тут же отрицаешь это. Разве равенство – еще одно заблуждение?

Конечно. Тот, кто будет проповедовать тебе о равенстве, еще один или слепец или обманщик. Беги от него. Люди не могут быть равными никогда. Это природа. Человек как тело пришел из природы, а в ней существует иерархичность. Победить природу невозможно, только победив тело, то есть убив его. И пусть люди подспудно или явно стремятся к равенству, но в итоге выйдет так, что неравенство проявит себя. Раньше или позднее».

Аркус, закончив писать философский диалог, отложил сверток. Все же стоит вернуться к реальности. Первым он взял письмо Эприна. Аркус оказался прав: вновь просьба, но прежде чем он добрался до нее, старший посредник рассказал в подробностях о происшествии с Барром. Именно весь текст и занимала Баррова история, и только в конце просьба о помощи:

«Твое письмо я получил и скажу о том, что тебе следует забыть о своем открытии и никому не рассказывать.

Ты, видимо, читая сие строки, верно угадал, что речь пойдет о Барре. Это так. Но не о его даре мое послание. Я хочу рассказать, что случилось только что.

Ночью в наш круг пришли двое. Им открыли. Оказалось целое семейство. Пришельцами были Барр, его жена, а также дети. Мы дали им приют, и сейчас они отдыхают в одной из комнат. Выглядело семейство, скажу я тебе, жалко. Казалось, они пробежали долгий путь, да, именно, пробежали, будто за ними гнались, и, когда я остался наедине с Барром, он рассказал, что случилось. Мои предположения подтвердились. На Прингелл, это деревня, где жили они, напали разбойники. Насколько могу судить из сбивчивого рассказа – Барр никак не мог успокоиться, – они пришли, разграбили и исчезли. Барру с семьей удалось скрыться, и он посчитал, что охотились за ним. Я бы только улыбнулся и обратил все в шутку, если б не усмотрел в словах бывшего солдата болезни души – мании преследования, но болезни не было. Я знал о его даре и не поверил бы, что нагрянули в Прингелл простые разбойники, и что их выбор жертвы – эта деревня – есть дело случая. Я лишь теряюсь в догадках, кто мог пойти на такой шаг? Подозревать можно и командира Глоза и маршала, но по чьему наущению? Но я не для того пишу, чтобы предъявлять обвинения.

Я прошу только об одном: помочь этому семейству. Я не желаю, чтобы они остались у тебя. Это опасно. Все знают, что именно мой круг Двуликого выкупил Барра и именно я выполнял волю Эрха. Ко мне придут первым. Если придут. К тебе – во вторую очередь, поскольку, Аркус, ты из нашего круга, и ты имеешь дружбу со мной. Но у тебя множество знакомых в городах, с которыми ты редко, но поддерживаешь связь. Ты сам говорил. И вот, я хочу, чтобы Барр со своим семейством отправился в один из городов и смешался с горожанами.

Если ты читаешь данное письмо, то, видимо, сейчас утро или день. Вскоре я отправлю их к тебе. Они придут к вечеру, либо на следующий день.

Пожалуйста, помоги им.

И да, конечно, сожги письмо».

Аркус в немом оцепенении смотрел на последнее предложение. Сжечь. Он встал и, бросив сверток в очаг. Огонь быстро пожрал бумагу. Смотря на пламя, Аркус размышлял. За сдержанным и холодным тоном послания все же прорывался живой голос просьбы о помощи. Как исследователь он сожалел, что придется забросить навсегда изучение Баррового дара. Конечно, Аркус желал спрятать этого крестьянина и его семейство у себя, но, как сказал Эприн, за ним придут. Вот только кто? Глоз? Да нет, чепуха! Скорее всего, маршал Кребент поведал историю Барра самому Вертрану X. И началась охота.

Аркус кочергой перевернул поленья, чтобы даже следов не осталось, и вернулся к столу. Он взял письмо с печатью господина.

«Аркус, пишу без предисловий, ибо сказанное здесь должно остаться только между нами.

Посему обращаюсь к тебе без поклонов.

Послушай меня и запомни, и это не угроза, а еще одно предупреждение. Меня не волнуют твои опыты, или чем ты там занимаешься? Не знаю и ведать не хочу, потому как оградить свой дом от беды я смогу. Да и ты, если не глуп, способен замести следы.

Но еще раз произнесу: «Твои уроки, они опасны». Некоторые мысли, которые ты не боишься высказывать вслух, не могут удержаться в головах учеников, они болтаются на их языках, а чужие уши это слушают. В этом нет беды, если это свои уши, но не забывай, что скоро слова дойдут до его величества и без моего содействия, и вот тут я тебе не смогу помочь. Я уйду в тень, и твои волосы укоротят.

За сим все».

Аркус машинально потрогал волосы, собранные в хвост.

Длинные волосы имели носить право только знать и служители кругов Двуликого. Как говорилось, правило имело силу лишь для мужской линии, а женскую часть это не затрагивало.

Аркус еще раз пробежал глазами последние строчки. Ни подписи, ничего. Только расколотая сургучная печать говорила об авторе письма.

Аркус скомкал бумагу и, не глядя, швырнул в очаг. Он схватил чистый сверток и нервно нацарапал пером.

«Подателю сего оказать всякую помощь, равноценно также и его семье. За сим остаюсь искренне ваш».

Рука готова была вывести «Аркус», но пальцы застыли. Лишь небольшая клякса появилась в конце предложения. Он расплылась бесформенным пятном.

Аркус отложил перо и подождал, пока чернила подсохнут. Нет, решил он, зачем вписывать свое имя. Почерк его известен, так что от кого короткая записка и так будет ясно. Адреса знакомых он скажет устно, если надо, повторит. Пусть Барр запомнит адреса, и дальше полагается только на себя.

В дверь постучали. Аркус на мгновение застыл, затем глубоко вдохнул и выдохнул. Нет, конечно, не за ним пришли. Не так быстро. Он встал, сжимая в руке короткую записку, и направился к входу.

Самое противное: нужно просто ждать. Если сорвешься и побежишь – это выдаст тебя. Надо продолжать жить, как ни в чем не бывало, и ходить в школу. И молчать? Преподавать предмет, не отступая ни на букву от книги?

Аркус открыл дверь. На пороге стоял незнакомец в крестьянской потрепанной одежде. Он был один.

— Я Барр. Я от Эприна.

— Знаю, — тихо произнес Аркус.

Он смотрел на Барра как на злой рок, который постучался в дом, и от которого нельзя скрыться.