Глава 18

Глава II

Очнулся Гаузен уже в каком-то помещении. Он сидел на стуле в углу и на его руках были надеты оковы. К счастью, яд, которым его опрыскали, не ослепил его навсегда, и юноша уже начинал что-то видеть. Особое внимание он обратил на стоящую на тумбочке невысокую статую женщины с мечом, из одежды на которой была только повязка на глазах. В другой руке она держала весы.

— Наверное, торгует мясом, — подумалось юноше. — Режет и взвешивает прямо на месте.

За столом сидел человек в синей одежде, который, прижав трубку к уху, разговаривал приглушенным голосом, зажимая фуражкой рот:

— Алле, это рынок? У вас заложена бомба! Немедленно сообщите в милицию, чтобы они пришли к вам с проверкой.

— Петя! Ну так же нельзя! Ты хотя бы для приличия из соседнего кабинета, что ли, звонил, — раздался голос из другого угла. Гаузен повернул голову. Он увидел, что за соседним столом, попивая темную жидкость со сладковато-горьким ароматом, сидит человек в похожей форме.

— Митя, это я так — попугать немного… Чтоб они там у себя… — пристыжено начал оправдываться Петя.

— Опять ведь придется рейд устраивать! — продолжал настаивать на своем Митя.

— Ну, если не хочешь, я и один могу сходить! — предложил Петя.

— Одному нельзя! — возразил Митя. — Ты опять Пикарда потеряешь!

— Я его не буду в этот раз с поводка спускать! — пообещал Петя.

— Значит, сбежит вместе с поводком, — стоял на своем Митя.

Тут в кабинет ввели какого-то потертого небритого типа, который тут же уселся на стул.

— Здорово, воробьи! Ну, как вам чирикается без меня? — благодушно поприветствовал гость.

— Как ты меня назвал, зэк?! — рассердился от подобной фамильярности Петя, но Митя примирительным жестом остановил его дальнейший порыв.

— Отбросьте свое панибратство, товарищ Волжанин, — наставительно произнес милиционер Митя. — Вы нам лучше скажите, как вы при помощи фомки и прочих инструментов вскрыли дверь квартиры?

— Ну, с кем не бывает, товарищ начальник. Ну ключи, ну позабыл, — пожал плечами посетитель.

— А то, что это не ваша квартира, тоже позабыли? — настаивал Митя.

— Ну, я и говорю, тяжелое детство, да еще весна была только недавно. Авитаминоз, понимаешь, вот и мозговые клетки плохо действуют, — медленно, будто пережевывая для ребенка, объяснял Волжанин.

— А о твоих прошлых судимостях ты тоже позабыл, сволочь уголовная? Да ты знаешь, к КОМУ ты в квартиру забрался, клоп обойный! — не выдержал Петя, похоже решивший, что собеседник издевается над следствием.

— Я вам что? Справочное бюро, чтобы все помнить? — заметно поднапрягся допрашиваемый.

— Да не пугайтесь, гражданин Волжанин, — успокоил Митя. — Мы же в милиции, а не в инквизиции. А вот лет сто назад нас называли полицейскими. Знаете почему?

— Ну, как же, гражданин начальник, не первый год сижу. Вы чуть что — сразу по лицу да по лицу, — догадался заключенный.

— Неправильно вы мыслите, гражданин Волжанин, — опроверг выдвинутую теорию Митя. — Не с того конца вы до смысла докапываетесь. Полит-сей-ские. Политику, значит, сеем в головы людские. Перевоспитывать вас уже поздно, а наказывать вас пусть будет суд. Наше же дело докопаться до истины и объяснить вам вашу неправоту. Вы уж постарайтесь вспомнить все получше, а потом мы с вами еще поговорим, — объяснил милиционер, и подозреваемого в краже увели из кабинета. Уходя, он подмигнул Гаузену.

— И чего ты с ним возишься? Перед отпуском такой добренький? — возмутился Петя. — Эту рожу я только в сводках раз двадцать видел!

— Спокойно, Петя. Ты тоже приглашен на праздник. И с таким взрывным характером ты бы еще на динамитную фабрику устроился, — попытался усмирить коллегу Митя. — Нервы следует беречь. Если ты будешь выражать свое отношение к жизни так бурно, то рано или поздно это может кончиться весьма трагически.

Тут Митя поднялся со стула и начал живописно изображать следующую картину:

— Представь себе, вот стоит у тумбочки психиатр. Пожилой такой, в очках и белой шапочке, а бородка клинышком, как у Айболита, и с выражением удовольствия листает себе картотеку. А на одной из страниц останавливается и начинает мурлыкать себе под нос: Какой душевный был больной, очень душевный больной!

— Причем тут это? — посерьезнел Петя.

— А притом, что на той странице может быть твоя фамилия и фотография, — резко подытожил Митя.

— Моя?! Как это моя?! — закричал нечеловеческим голосом Петя. — Я что, по-твоему, псих какой-то?! — тут вконец разгорячившийся милиционер выхватил у своего коллеги кружку с кофе и со всей дури швырнул ее об стену, изрядно запачкав обои. Кружка разбилась аккурат над статуей девушки, и по ее лицу начала стекать коричневая жижа.

— А Фемида-то у нас теперь африканка, — на удивление спокойно подметил Митя. — Кхм, Петя, я вот что тебе хотел сказать… У меня кружка куда-то задевалась, так я твою одолжил.

Разнервничавшийся милиционер, не поверив собственным ушам, подбежал к статуе и поднял осколок. На нем было написано «Петя». Обладатель именного черепка расстроено бухнулся на свой стул.

— Ничего, Петя, ничего, — как мог, успокаивал товарища Митя, похоже, уже привыкший к подобным сценкам. — Зато теперь я знаю, что подарить тебе на твой день рождения.

— Я мотоцикл хотел, — пожаловался Петя. — И вообще — за такие шутки ноги надо отрывать!

— А почему ноги, а не руки? — полюбопытствовал Митя.

— Я что, по-твоему, зверь какой-то? — удивился Петя. — А чем тогда есть?

После этих слов оба милиционера вспомнили про Гаузена.

— Что, Петя, опять какого-то панка поймали? — показал пальцем на кожаную курточку Гаузена Митя, пытаясь разрядить атмосферу и окончательно замять скандал.

— Разве это панк, Митя? — усомнился Петя, настороженно поглядев на немытые волосы Гаузена. — Может, он куда опасней. У него нож нашли!

— Это все бандиты, Котовские на меня напали! И я просто Ахиллес от такого обращения! Пустите меня, а не то будет совсем Паганини! — попытался объяснить Гаузен, но новый язык все еще давался не до конца, и привычные слова мешались с непонятными.

— Полегче, парниша, — оборвал показания Петя. — Как такому как ты вообще можно доверять?

— Я невиновен! — не сдавался юноша, все еще путаясь. — Мандельштам буду, если Саврасов.

— Ты мне голову не Марокко, я уже все Ришелье! Тьфу ты! — ненадолго заразился странным выговором юноши Петя. — Документов у тебя нет, я думал, ты обычный голодранец, а ты, судя по всему, иностранец! Может даже… из Хорватии!

— Кроватия? Хорошая, наверное, страна. Только знай, лежи да спи, мни бока в постели, а не в подворотне, — подумал Гаузен, не разобрав название целиком. Юноша уже который день подряд не мог нормально выспаться, но волевым усилием отогнал от себя сонливость, ведь от ясности ума зависела его свобода.

— Петя, надеюсь, ты его шокером не бил? — обеспокоился странной дикцией Гаузена Митя.

— Да не, не шокером. Я оттуда батарейки вынул, а то плеер разрядился… То есть, я хотел сказать, диктофон, — успокоил Петя коллегу, но тот не до конца принял его доводы:

— Помнишь, как в прошлый раз, когда задержанный оказался дипломатом? А этот… Да еще без документов, может быть кем угодно.

— Не этот, а тот самый! — перебил юноша, который уже более-менее начал осваиваться со своей новой речью. — Вы обо мне еще услышите!

— Может, он тогда инопланетный шпион? — предположил Митя. — С такими пусть спецагенты разбираются.

— Если он шпион, его надо еще раз обыскать! — не уловил иронии Петя. — Я в кино видел — у них в пуговице камера, в ботинке пистолет, а в шляпе — вертолет!

— Я вам покажу пряники-коврижки! — возмутился Гаузен. — Сначала какие-то байки да легенды несете, потом обыскать норовите. Что же это такое? Что еще за легенды… обыскателей?!!

— Как-как? — не расслышал Митя, который в это время старательно что-то записывал. — Обыватели? Правильно будет говорить не обыватели, а герои повседневности! Благодаря таким, как мы, хорошие люди спят спокойно, а нехорошим — плохо спится.

Петя принял похвалу в свой адрес и заулыбался. Гаузен же решил ни в чем не сознаваться, пока не поймет, что вокруг него происходит на самом деле.

— Петя, похоже, он готов давать показания. Оформи его — твоя очередь допрашивать, — вспомнил Митя и вышел из кабинета.

— Ну ладно. Давай перейдем к протоколу, — недовольно пробурчал Петя, которому, по-видимому, хотелось еще поболтать со своим приятелем. — Как вас зовут, гражданин?

— Гаузен! — честно сознался юноша, и милиционер аккуратно записал показание.

— Так, а имя какое? — не отставал Петя.

— Да Гаузен же! — повторил юноша.

— Тогда пишем Гаузен Гаузен, — тут Пете стало смешно, и он начал напевать песенку. — Гуси, гуси, га-га-га!

— Матушка моя гусыня, он еще издевается! — возмутился юноша и подумал, что стражник требует от него назвать какой-нибудь титул. — Надо писать Гаузен из Велитии!

— Из великих, говоришь? — не понял Петя. — Всех великих извели еще в семнадцатом году, и на тебя управу найдем. И вообще, если ты такой великий, то сам все и пиши! — решил милиционер и сунул ему бумажку под нос.

— Мне что, зубами писать что ли? — огрызнулся юноша. Поворчав, Петя снял наручники, которые тут же с вопрошающим звяком свалились на пол.

— А чем писать? — спросил юноша, разминая затекшие руки.

Петя протянул ручку, и Гаузен начал внимательно ее рассматривать.

— А во что макать? — не разобрался юноша, не видя вокруг чернильницы.

— Во что макать? Ты это мне говоришь?! — потерял терпение милиционер. — Знаешь, во что я тебя обмакну, если ты мне сейчас не напишешь все, как было, и до последней детали!

Гаузен пожал плечами, надавил ручкой на бумагу и удивился, что она пишет без чернил. Но буквы чужого языка не слушались. Тут юношу осенило, что мысли можно выражать не только письмом. Хотя руки все еще не слушались до конца, ему удалось кое-что вывести, и Гаузен даже был немного доволен полученным результатом. Закончив, юноша вернул лист бумаги милиционеру.

— Что это такое? — озадачился Петя.

— Вот это дерево… — начал спокойно объяснять Гаузен, показывая пальцем на рисунок. — А это я, — тут он показал на веселого человечка. Юноша хотел нарисовать его покрасивее, но ему очень хотелось поскорее убраться отсюда.

— Вот тут я падаю в пруд. А вот я уже у пруда. И на меня нападают какие-то мерзавцы и ослепляют, — на эту тему Гаузен нарисовал каких-то непотребно огромных великанов, которые макушкой доставали почти до неба. Милиционер сначала недоуменно изучал вместе с Гаузеном рисунок, но потом не выдержал и заорал:

— Ты что, пьяный или изгаляешься надо мной! Отвести его в камеру! Ты там поседеешь, пока сидеть будешь. И не от старости, а от ужаса! Я тебя к таким уркам посажу — сразу жить не захочется! Посмотрим, как ты после заговоришь!

— Подожди! Я еще не все нарисовал! — попросил Гаузен. Он вспомнил, что до сих пор не знает, где сейчас находится Лин. Ему в голову пришла мысль нарисовать ее портрет, чтобы ему помогли найти ее. Хотя он не был прирожденным художником, что только что и продемонстрировал, но ничего другого юноша выдумать не мог. Но Гаузена, не дав возможности объясниться, увели из кабинета.