Больше чем жизнь. Вербовая Ольга

Давным-давно, в те времени, когда наши земли ещё дикие племена населяли, за морем правил проклятый король. А проклятый потому, что был он невероятно жесток, и подданные его боялись и втихомолку проклинали. И вот пришло этому королю время помирать. Тут-то он испугался, ибо понимал, что за свои деяния в ад попадёт. Позвал он тогда чародея и велел ему: «Вот тебе кольцо — заключи в него мою душу. Да заклятие наложи — если кто это кольцо сломает, на земле наступит холод, и всё живое замёрзнет». А чародей то ли на щедрую награду польстился, то ли побоялся гнева королевского — сделал всё, что король приказал.

Много веков это кольцо хранилось в сокровищнице, где его тщательно охраняли, пока одна из принцесс, вышедшая замуж за царя нашей земли, не забрала его с собой. Так кольцо и оказалось в нашей земле, где его оберегали не менее тщательно. Так прошло ещё не одно столетие.

И вот в одной из земель, соседних с нашей, прослышал король про кольцо заветное и решил во что бы то ни стало завладеть сокровищем. А был он не менее жестоким, чем тот, чья душа была в кольцо заключена, и очень уж боялся, что его сбросят с трона. И послал он в нашу землю гонцов, дабы упросить нашего царя продать ему кольцо. Щедрую плату за него сулили, но царь, зная жестокий нрав соседа, ни за что не соглашался.

Тогда, поняв, что по-хорошему дело уладить не удастся, король решил действовать по-плохому. Под видом торговцев его шпионы пробрались в нашу землю и похитили царского сына, когда тот охотился в лесу. Когда слуги царские спохватились, было уже поздно.

И снова король шлёт гонцов к царю нашему — на этот раз, чтобы передать: отдавай мне, царь, кольцо заветное, или никогда боле сына своего не увидишь. Испугался царь, взмолился: всё отдам, что хотите — только верните мне моё дитя.

Так и отдал он кольцо. Как только получил король оное, велел он сына царского на части порубить, части положить в ящик и отцу отправить: получай, мол, дитятко своё.

Как увидел царь сына порубленного, опечалился безмерно, пожалел о содеянном — и сына не уберёг, и весь мир под удар подставил. Да поздно было каяться.

А король с тех пор стал ещё пуще своих подданных угнетать. Знал, что теперь уж никто не осмелится супротив него злоумышлять.

Но всё же в один прекрасный день короля того отравили. Понял он, что пришёл его смертный час и в отместку всему миру взял да и сломал кольцо…

— И что, матушка, все замёрзли? — спрашивал маленький Семён.

— Замёрзли, Сёмушка. И люди, от мала до велика, и деревья, и травушка — всё в лёд превратилось…

Лишь двадцать человек на всей земле не постигла сея беда. Десяток шахтёров, что под землёй работали, да их жёны, что пришли мужьям своим еду принести. Только они мужей своих накормили да подниматься наверх стали, как почуяли такой лютый холод, ажно до костей пробирает. И чем выше они поднимались, тем холоднее становилось.

Одна из женщин сразу поняла, что случилось, и закричала:

— Назад, бабоньки! Кольцо сломали, никого в живых не осталось!

Её спутницы поначалу не верили, потому как никогда не слышали этой истории, в отличие от своей подруги, которая много читала.

Волей-неволей пришлось им всем вернуться обратно вглубь.

— Вот так уже пять поколений как живём под землёй, — закончила свой рассказ мать Семёна. — Солнышка не видим.

— А что такое солнышко? — глаза мальчика разгораются любопытством.

— Бабушка говорила, что это большой жёлтый шар. И светит он ярче всех наших факелов. Так ей рассказывала твоя пра-прабабушка.

— А он тоже на стенке висит? Или на потолке?

— Бабушка говорила, что там нет стенок. Выходишь из дома — а там бесконечный простор. И потолок синий-синий и такой высокий, что не видно ни конца, ни края.

— Это, наверное, очень красиво! — восклицает Семён в восхищении.

— Наверное, Сёмушка, — соглашается с ним мать.

Мальчик хочет ещё что-то спросить, но в этот момент просыпается младшенькая Нюрочка, и мать бежит к ней. Она два месяца назад только родилась на свет. Как бы, наверное, порадовался сейчас отец! Но он ушёл, так и не увидев девочку. Ушёл насовсем, оставив жену безутешной вдовой с шестилетним сыном и ребёнком под сердцем. Семёну хотелось верить, что он сейчас наверху — там, где небо и солнце.

Порой, взрослея, люди забывают о том, о чём мечтали, будучи детьми. То, что в детстве их манило, завораживало, перестаёт интересовать. Появляются более взрослые мечты, вера в чудесное отбрасывается, как ненужный хлам. И человек перестаёт задаваться «наивными» вопросами: почему всё так, а не иначе?

Повзрослел и Семён, превратившись из мальчика-непоседы в красивого юношу. Пришлось ему волей-неволей очень рано сделаться главой небольшой и дружной семьи, но история, услышанная в детстве, глубоко запала ему в душу. То и дело задавал он матери вопросы, желая узнать как можно больше. Но много ли могла она рассказать, если сама слышала из чужих уст?

— Об этом, Сёмушка, разве что дед Пахом знает. Он-то у нас мудрый. Недаром Лизаветка, что про кольцо поведала, ему бабка родная. Коли тебе интересно — сходи к нему. Авось расскажет.

Жил дед Пахом уединённо, на самой окраине селения. Улучив как-то момент, Семён отправился к нему. Старый мудрец встретил гостя тепло.

— Здорово, Сенька! Милости прошу в дом.

Поставил он самовар, чаем Семёна угощает, а между делом спрашивает:

— Видно, неспроста ты ко мне пожаловал. Ну, давай, выкладывай, чего узнать-то желаешь?

Признался ему Семён, что кольцо заколдованное покоя не даёт.

— Если уж чародейством всю землю сверху заморозили, есть же наверняка и то, что её отогреет?

Крепко задумался старый мудрец, а затем сказал:

— Да, ты прав, Сенька, любому злу есть противодейство. Только вот злое сотворить проще, чем доброе. Чтобы дом построить, время нужно и труд, а сломать его — дело нехитрое. Так же и с землёй — заморозить оказалось проще простого, а вот согреть трудно будет.

— А как это сделать? — глаза юноши разгорались всё больше.

— Знаешь ли ты, что сталось с тем чародеем, который душу проклятого короля в кольцо заключил? — ответил мудрец вопросом на вопрос.

— Нет, — признался Семён. — Не знаю.

— А вот я тебе сейчас расскажу…

Наверное, каждый из нас может, поддавшись сиюминутному побуждению, будь то жажда получить чего-нибудь, боязнь чего-то или обычная глупость, сделать что-то, не подумав. А после — хвататься за голову, с ужасом соображая — что же я наделал? Тот чародей не был исключением. Неосмотрительно проделав сей трюк с душой короля, он впоследствии очень жалел об этом. Но снять заклятие он, увы, не мог. Долго думал он, как исправить содеянное, пока, наконец, его не осенило. Сделал он тогда лампу волшебную.

— И ни одна живая душа не замёрзла бы из-за кольца, будь эта лампа на земле.

— Так где же она сейчас? — изумился юноша. — Неужели под землёй, у нас?

— Именно. И давно, кстати говоря. Как она попала под землю, загадка даже для меня. Но она здесь, в нашем селении. И тот, кто вынесет её на поверхность, спасёт землю от холода. Только она может растопить льды и теплом весь мир согреть.

— И где её искать?

— Её нашли давно, — ответил мудрец. — Ещё отец твой не родился. Она в той пещере, что за озером. Самой дальней.

«Как всё, оказывается, просто», — подумал Семён.

— И что же? — удивился он. — За столько лет никто так и не вытащил её наверх?

— Не вытащил, — покачала головой дед Пахом. — Потому что лампа эта не может согреть землю без человеческого тепла. Тот, кто её понесёт, должен будет отдать лампе его полностью, без остатка. И тогда он погибнет. А кому ж умирать хочется? Все хотят жить.

Понял Семён, что избавления долго ждать придётся, если когда-нибудь вообще суждено дождаться. Кто ж по доброй воле захочет жертвовать своей жизнью, чтобы другие солнце увидели?

С этими мыслями распрощался он с мудрецом и вернулся домой, ни слова не сказав домашним о том, что услышал. Слишком жестоким ему показалось отнимать у матери и у сестрёнки веру в чудо.

Шестнадцатилетие Семёна встретили не очень радостно. Вместо ощущения праздника в воздухе витала тревога. Уже несколько недель как Нюра тяжело болела и почти не вставала с постели. Чем только мать и брат ни пробовали её лечить, как они о ней ни заботились, девочке становилось только хуже.

— Нет, не встанет, — качала головой Марьяша, известная в селении травница, чья прабабка ещё на земле была лекаркой. — Ей бы солнышка хоть немного — тогда бы поправилась.

— Да где ж его взять, солнышка-то? — сокрушалась мать.

Семён, который всё прекрасно слышал, задумался. Он-то знал, что всё можно сделать, принеся чудесную лампу на землю. Но увы, только ценой жизни того, кто её принесёт.

«Если я это сделаю, — думал юноша, — мне не жить. А если нет… Тогда Нюрки не станет».

Мысль о том, что он скоро потеряет сестру, привела Семёна в отчаяние. Нюра была в семье любимицей, светом в окошке. Порой Семён как старший сын жалел, что не родился младшим. хотя брат с сестрой были дружны. Но только сейчас он понял, насколько она ему дорога, любимая и единственная сестрёнка.

А что будет с матерью? Как она переживёт смерть той, которую любит больше всего на свете?

Если бы в тот момент к нему вошла мать, она бы испугалась, увидев своего сына бледного, как смерть, ходящим по комнате с безумно горящими глазами. Но она сидела подле Нюрочки, прислушиваясь к её дыханию.

Позже, когда ему с трудом удалось унять волнение, Семён надел белую рубашку и зашёл к ним сам. Сел рядом с матерью, обнял её и проговорил:

— Я люблю тебя, матушка. Я хочу, чтоб ты знала — дороже тебя и Нюрки у меня нет никого.

Не ожидавшая от сына такой нежности, мать на минуту опешила. Затем крепко обняла Семёна со словами:

— Я тебя тоже, Сёмушка, очень-очень люблю. Ты даже не представляешь, как.

Она с нежностью гладила его по головке, ничуть не стесняясь слёз, вдруг выступивших на глазах.

— Прости меня, матушка, — произнёс Семён, покрывая щёки матери поцелуями.

— За что, сынок?

— За всё… И тебя я, Нюрка, люблю. Больше жизни, — с этими словами он погладил сестрёнку по волосам и расцеловал её. — Обещаю, скоро ты увидишь солнышко. Совсем скоро.

— Правда, Сёмка? — лицо девочки озарилось радостной улыбкой. — Чудесно! А когда?

— Может, даже завтра. И небо увидишь.

— Здорово!

— Ну, а сейчас — спать.

— Спокойной ночи, Сёмка. Я тебя тоже люблю.

Ещё раз поцеловав мать и сестру, Семён задержался на пороге и ещё с минуту глядел на них, понимая, что видит своих родных в последний раз. Затем вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

На улице в столь поздний час не было никого. Никто по пути не окликнул Семёна, не спросил, куда он идёт, и отчасти юноша был этому даже рад.

В домах погасли свечи — жильцы после трудового дня легли спать. И только на улицах селения по-прежнему горело множество факелов, хотя и вполовину меньше, чем днём.

Взяв со стены один из них, юноша направился прямиком к озеру с чистейшей минеральной водой.

За озером находилась пещера — излюбленное место гуляния мальчишек-сорванцов, куда они бегали вопреки строгому запрету родителей. Семён в детстве тоже любил там гулять, правда, далеко не уходили. Кто-то завалил узкий лаз большим камнем. Как мальчишки ни старались, так и не смогли его сдвинуть.

«Теперь-то я взрослый — смогу», — думал Семён.

Поднатужившись, он и вправду сдвинул в сторону тяжёлый камень. Чтобы пройти под низкими сводами, юноше пришлось пригнуться.

Вскоре проход стал сужаться, так что идти было невозможно. Долго он, сжавшись, полз на четвереньках, пока отверстие само не вывело его на «улицу с каменным потолком» — настолько высокой и просторной была та пещера с многочисленными нишами в стенах. В одной из них что-то засверкало в лучах факела. Лампа! Вот она!

Схватив сокровище, юноша пополз обратно. Вскоре он уже стоял у дома старого мудреца и стучал в дверь. Дед Пахом очень удивился, увидев на пороге ночного гостя.

— Сенька, это ты? Что-то случилось?

В ответ Семён показал ему лампу.

— Я отнесу её наверх, — проговорил он. — Когда будет утро, скажи моим… да и вообще всем. Ну, а теперь прощай. Не поминай лихом!

— Прощай, Сенька! — произнёс мудрец и похлопал его по плечу. — Удачи тебе.

Когда молодой человек ушёл, мудрец ещё долго стоял на пороге и смотрел ему вслед. На глаза его непрошенно навернулись слёзы. Семён уже давно скрылся из виду, а дед Пахом не шёл в дом, не ложился спать. Да и заснёшь ли тут, когда такая новость?

А Семён упорно шёл к цели. С каждым шагом холод становился всё ощутимее, но юноша не останавливался. Глядя на лампу, он замечал, что та разгорается всё больше и больше.

«Никак, моё тепло забирает, — думал он. — Да и свет, похоже, тоже».

Действительно, вскоре тусклый свет от лампы стал гораздо ярче. Как в праздники, когда в селении зажигают вдвое больше факелов, чем обычно. И Семён, представляя себе таинственное солнце, думал, что от него так же светло.

Но через несколько минут лампа засияла так ярко, что праздничное освещение стало казаться ему просто жалкой пародией. Такого света он ещё никогда в жизни не видел.

Увлечённый зрелищем, Семён даже забыл про холод. Когда он уже почти не чувствовал своего тела, его глазам, наконец, предстала бесконечная даль, обрамлённая сводом земляной пещеры. Сердце юноши учащённо забилось, и он чуть ли не бегом кинулся туда.

Как завороженный, смотрел он на бесконечно высокое небо, жмурился от ослепительного света жёлтого шара, обводил глазами долину, тщательно пытаясь наткнуться взглядом на какие-нибудь стены. Их не было.

— О, земля, как ты прекрасна! — вскричал Семён.

Под ногами хрустело что-то белое, холодное. На него юноша и поставил чудесную лампу. А сам лёг рядом, устремив свой взор в бескрайнюю голубую гладь.

Жизнь проносилась мимо него со стремительной скоростью. А вскоре он почувствовал тепло, приятно разливающееся по всему телу. И вместе с этим стало непреодолимо клонить ко сну.

«Ради этого стоило умереть», — было его последней мыслью.

Внезапно сон прервали голоса. Прислушавшись, Семён с удивлением понял, что они принадлежали матери и Нюре.

«Должно быть, всё это мне приснилось», — подумал молодой человек, открывая глаза.

Тотчас же он зажмурился — таким непривычно ярким был свет, бьющий в окно. Да и сама комната была какой-то незнакомой.

— Где я? — вслух спросил юноша.

Мать тотчас же бросилась к его кровати:

— Сёмушка! Сынок! Слава тебе, Господи, опомнился, наконец!

Плача от радости, она принялась обнимать и целовать его. Следом за ней прибежала и Нюра. Да, прибежала. Здоровая, весёлая, какой Семён её не видел уже давно. Радостно смеясь, она целовала и целовала брата и не могла остановиться.

— Сёмка, ну негодник же ты эдакий! — бранилась мать, не переставая, однако же, плакать. — Как же ты меня напугал! Почему ты мне про лампу-то ничего не сказал? Я бы сама её отнесла.

— Но тогда бы ты…

Он хотел сказать, «умерла», но осёкся. До него вдруг дошло, что именно с самого начала казалось не так. Вот он видит, слышит, разговаривает. Стало быть, живой. А ведь по идее, должен был уже погибнуть. Странно! Неужели ему удалось невероятное — отнести лампу, оставшись при этом в живых? Не смея до конца в это поверить, Семён напрямую спросил у матери:

— А я живой?

— Живой, живой, слава тебе, Господи. Убить этого деда Пахома мало!

— А его-то за что?

— А чтоб лампами голову молодёжи не задуривал, — проворчала мать без тени злобы. — Приходит с утра пораньше, бестия эдакая, и говорит: собирайтесь, наверх поднимайтесь, там уже тепло. Я-то сперва думала, бредит старый, из ума выжил. А он мне — тепло, точно тебе говорю, Сенька твой лампу принёс. Ну, я Нюрку в охапку — и наверх. И впрямь тепло. А ты у пещеры лежишь без чувств. Думала, совсем околел. А дед Пахом этот — не бойся, мол, живой твой Сенька… Я-то думаю: что ж ты намедни мне про любовь говорил? Думала, Нюрка помирает, вот ты меня и утешить хотел. И ей неспроста про солнышко сказывал. Эх, знать бы мне тогда, чего ты удумал!

— А ты б меня тогда пустила?

— Конечно же, нет! Ещё бы и выпорола, чтоб дурь из головы выбить.

— Потому я тебе и не сказал… Ну, а ты, Нюрка, как?

— Намного лучше, — бодро ответила сестричка. — Даже силёнки появились. Я так боялась, что ты замёрз. Ты даже не представляешь, как боялась.

«Отчего ж не представляю? — подумал Семён, вспомнивший, как недавно он сам боялся за сестру. — Очень даже представляю».

Однако вслух не сказал — только приподнялся и обнял Нюрку.

Выйдя на улицу, Семён не переставал удивляться. Белого покрывала на земле больше не было, словно кто-то сдёрнул его невидимой рукой, порвал, а лоскутки бросил на завораживающее своей голубизной небо, где они свободно проплывали, то сливаясь один с другим, а то разделяясь на куски помельче. Свет от жёлтого шара падал на поверхность, отбрасывая тени домов, разрушенных от времени, оградок, деревьев. Где-то вдалеке небо сливалось с землёй, образуя стены, но теперь-то молодой человек знал, что стены эти безграничны.

Всё ещё не привыкший к такой свободе и простору, Семён отправился туда, где у самого леса ютился маленький, обветшавший домик — новое пристанище деда Пахома.

Мудрец стоял на крыльце, с блаженным видом созерцая невидимый прежде мир вокруг.

— Здорово, дед Пахом! — окликнул его Семён.

— О, здравствуй, Сенька. Красотища-то какая!

— Вижу, — отозвался юноша. — Эх, кабы раньше знать, что жив останусь! Давненько бы уж лампу-то принёс.

— Коли так, может статься, пропал бы зазря, — ответил мудрец к его неожиданности. — Ты уж не серчай, Сенька, обманул я тебя. Не мог я лампой рисковать понапрасну.

Семён, услышав это, просто-таки застыл на месте, как каменное изваяние. Он-то всегда считал деда Пахома честным и порядочным человеком. А он, оказывается, знал, с самого начала знал, что принесший лампу да не погибнет. Но врал, бестия!

Увидев, как засверкали глаза юноши благородным гневом, мудрец поспешил объясниться.

— Понимаешь, Сенька, чтобы растопить снега и льды, нужна была любовь. И не просто любовь, а такая, которая больше, чем жизнь. Но как мы порой ошибаемся, когда говорим и думаем, что любим кого-то больше жизни. Сестру ли, невесту, родных или и вовсе весь род человеческий. Но когда мы на самом деле рискуем за любимых погибнуть, то часто понимаем — а жизнь-то милее. Если бы я сказал правду, могло бы статься, что лампу вынес бы кто-нибудь, кто так заблуждается. И тогда бы она и землю не согрела, и тот несчастный бы погиб.

Слушая его, Семён всё больше понимал, что мудрец-то прав. Что ни говори, а любовь-то и впрямь в делах познаётся. А тем более такая. Сам ведь прежде не знал, на что готов ради сестры.

— Да полно, дед Пахом, — отозвался он уже весело. — Не в обиде я на тебя. Будь я на твоём месте, думаю, так же бы сделал. Потолковав с мудрецом ещё немного, попрощался с ним Семён и пошёл домой. Всё ещё ведь только начиналось, и работы предстояло непочатый край: и хлеба посеять, и дом починить, а ещё по другим шахтам заброшенным поискать. Вдруг и там есть потомки выживших, которые ещё не знают, не ведают, что можно безбоязненно возвращаться наверх, к солнышку.