Глава 42

Эадан тормошил Валезириана.

— Скорей, скорей, идем, — шептал он, освобождая Валезириана из одеял и шкур. Валезириан почувствовал, как в животе неприятно потянуло. Голос Эадана звучал взволнованно, а волнение всегда предвещает плохое — это Валезириан усвоил с детства, когда по малейшим изменениям в голосе матери научился угадывать, что его ждет. Всё внутри у него словно окоченело. Он позволил Эадану укутать себя в подбитый мехом плащ — подарок Хендрекки, поднялся с постели и пошел за ним. Легче подчиниться, чем тратить силы на напрасную борьбу с теми, кто сильнее. Они все сильнее. Эадан тащил его за руку через кромешную тьму дома, где рохтанское войско остановилось на ночлег; со сна у Валезириана заплетались ноги, он запинался и вис на руке Эадана. «Идем-идем», — всё приговаривал Эадан. Валезириану подумалось, в такой густой темноте будет нетрудно напасть — пырнуть Эадана ножом в спину и тыкать снова и снова, пока не надоест. Ему до того захотелось сделать это прямо сейчас, что пришлось с силой провести ногтями по своей шее. Боль отвлекла его. Валезириан покорно дошел с Эаданом до двери и вышел на холод, еще по-ночному промозглый.

Во дворе оказалось шумно. Громкие голоса стольких людей напугали Валезириана, он встал как вкопанный, глядя широко раскрытыми глазами на хуторскую ограду. Ее облепили воины-рохтанцы и люди здешнего фольдхера; они кричали, указывая куда-то, хохотали, хлопали друг друга по спине. Под оградой прыгали и оглушительно лаяли собаки, радуясь людской радости. Свет изменился. Снег отражал небо, а по небу расходились потоки золота и пурпура.

Эадан дернул Валезириана за руку:

— Ну что же ты, пойдем, — сказал он нетерпеливо: Эадан немного сердился на глупого хриза. Опять эти его причуды, намучился Эадан с ними в походе. Хорошо еще, южане не смеются над ним из-за Вальзира, как люди Эорамайнов: видать, привыкли к переменчивому нраву хризов за годы соседства с ними. Видельге Кег-Мора сам тот еще хриз, даром что кичится родством с карнроггами Уллирами. Эадан вздохнул, взял Вальзира за плечи и повел дальше, подталкивая на каждом шагу: Вальзир упирался, как упрямое дите. «Беда мне с тобой», — пробормотал Эадан, натягивая ему на голову капюшон: ведь сам надеть не догадается. Когда только повстречались, Вальзир обещал во всем служить Эадану, добывать пищу, красть для него чужое добро, даже убивать ради него, и чем обернулись его обещания? По всему выходит, это не Вальзир прислуживает Эадану, а Эадан ему, а Вальзир еще и нос воротит от его служения. Да уж, нелегка доля того, кто побратался с Морлингом, а этот Морлинг еще и хриз наполовину. Рогатые, верно, оттого и занесли Эадана на болото Мундейре, чтобы он помог Вальзиру свершить свою месть Тьярнфи Морле — месть давно предсказанную, желанную богам. Если б не Эадан, Вальзир по-прежнему сидел бы в своем могильном холме, и воля Рогатых так бы и не исполнилась. Когда Эадан размышлял об этом, его переполняла гордость. Он и сейчас улыбнулся, довольный собой, и уже с большей охотой стал подсаживать Вальзира.

Наконец Эадан поднял его и взобрался на ограду сам. Переводя дух, он обнял Вальзира одной рукой — еще свалится, чего доброго, — и посмотрел вперед, туда, где у серо-голубой каймы леса протянулась полоса багрянца. Над нею, в этом багровом, бледно-алом, золотистом и желтом, за переливчатыми и прозрачными, как хризские одежды, облаками, разгоралось средоточие света — и в груди Эадана что-то вспыхнуло и засияло в ответ. Подобно воскресшему богу, Орнару, восходящему из владений Тааль в свои небесные палаты, солнце возвращалось из-под земли. Эсы вопили, приветствуя его, и Эадан тоже закричал, замахал солнцу свободной рукой, притянул к себе Вальзира и принялся покрывать поцелуями его лицо, плача от радости. Все вокруг рыдали и смеялись, обнимали друг друга, не разбирая, гуорхайлец это или рохтанец. Настал конец долгой мертвой ночи, Дунн Скарйада иссякла, побежденная светом; пускай в Трефуйлнгиде еще властвует старуха-зима, недалек тот день, когда ее изгонят к гурсам в Туандахейнен. Больше нечего бояться. Они выжили — слава богам! Слава доброму Виату! — и теперь-то наверняка всё будет хорошо.

— Вот видишь, а ты не хотел идти, — сказал Эадан Вальзиру. — Кто посмотрит на первую зарю после Дунн Скарйады, тому весь год будет сопутствовать удача — так говорят эсы.

Не отвечая, Валезириан утерся от Эадановых поцелуев. Безмозглые хадары! Орут и улюлюкают, как будто впервые увидели солнце, как будто оно не уходит с небосклона каждую зиму и не возвращается перед началом весны; как будто восход — залог чего-то хорошего. Валезириан прикрыл тонкие веки: глаза устали от света. Поразительно, как у негидийцев хватает сил — или глупости — надеяться на лучшее. Раз за разом сносить удары судьбы и так беспечно и искренне радоваться солнцу, словно ничего плохого никогда и не было. Валезириан не желал признаваться себе, что и сам испытал облегчение при виде этого горящего диска, изгоняющего тьму и холод. Страх перед голодной смертью ненадолго отступил, спрятался поджидать где-то поблизости. Валезириан точно очнулся после долгой болезни — ослабевший, опустошенный, но наконец — свободный; и вместе с мягким светом первой зари душу Валезириана осветило спокойствие.

— Глядите! — крикнули у него над ухом — Валезириан отпрянул, не отдавая себе отчета, прижался к Эадану. Его всегда пугали громкие звуки. Сердце на миг остановилось, а потом заколотилось неровно, болезненно.

— Кто бы это мог быть? — протянул Эадан. Подняв голову от его груди, Валезириан проследил, куда все смотрят: уже не вперед, на повисшее за облаками солнце, а куда-то вниз, хотя там не было ничего, кроме нескончаемых полей снега. Хадары встревожились — Валезириан вмиг почувствовал это, и ему передалась их тревога. Скоро же пришла расплата за те мгновения покоя, что посетили его с лучами первого рассвета! Не зря Валезириан боялся ими насладиться: знал, что за каждое мгновение радости придется заплатить вдвойне. Он обвил обеими руками руку Эадана и опять спрятал лицо у него на груди, стараясь не слушать хруст снега. Кто-то приближался.

Негидийцы закричали с ограды. Валезириан не всё сумел разобрать в этом гвалте, но похоже, они требовали, чтобы пришлые назвали себя. Раздался голос предводителя негидийцев, того надменного придворного с эрейским именем, что отчего-то не жаловал Валезириана — Валезириан нередко ловил на себе его неприязненный взгляд. Виделий приказывал открыть ворота, но оружие держать наготове — это напугало Валезириана еще больше. Хадары полезли с ограды обратно во двор, Эадан тоже потащил Валезириана вниз, одновременно доставая свой нож; он сказал: «Держись рядом», — и Валезириана тут же охватило желание броситься прочь. Он уже так устал от похода в снегах и холоде, от хадаров повсюду — безликих, похожих друг на друга, и от похожих друг на друга мест, что они завоевывали. Они самодовольно называли резню справедливой войной и кидались грабить амбары и обворовывать мертвых, куда бы ни пришли. Видно, они и сейчас собрались убивать. Валезириан с брезгливостью заметил, как у Эадана вспыхнули глаза и приподнялась верхняя губа, обнажая зубы; в груди у Эадана заклокотало. Валезириан отвернулся, чтобы не видеть его изменившегося лица, уставился на свои руки. Обветренная кожа потрескалась и чесалась. Валезириан начал сковыривать сухие белые кусочки кожи, представляя, что он здесь один — один посреди пустого, занесенного снегом двора. Вокруг никого нет. Никаких звуков, даже свист ветра не беспокоит слух. Хадары поубивали друг друга и лежат бездыханные, окоченевшие, неподвижные — весь двор покрывают мертвые тела. Валезириан знает, что и за оградой все мертвы. Все мертвы в целом мире — отныне никто не причинит ему вреда, никто не потревожит его бедную измученную душу. Наконец он сможет отдохнуть…

Эадан пихнул его локтем в бок. Он что-то говорил игриво, и Валезириан, нехотя покидая свой застывший мир, услышал:

— Ну и смачная же у тебя мачеха, высокородный Вальзир!

Хадары по-прежнему были живы; они столпились у открытых ворот и глазели, как Виделий помогает кому-то спуститься с лошади. Рядом суетилось существо, которое Валезириан принял за женщину, пока оно не повернуло лицо — черное, с голубовато-белыми глазными яблоками и толстыми, будто вывернутыми губами. Оно походило на демонов из книг матери — черных, как сама Преисподняя, с разверстыми алыми пастями; маленький Валезириан так их боялся, что, бывало, не мог заснуть от страха. Они и сейчас являлись ему ночами, возникая среди образов прошлого. Но хадары нисколько не страшились демонообразного существа: Виделий даже грубо оттолкнул ее, когда она полезла к нему со своей помощью. Повернувшись к ее спутнице, Виделий поклонился эрейским придворным поклоном, но сразу же вновь положил руку на рукоять меча.

— Господь велик! — сказал он, знаком приказывая людям запереть ворота. — Здравствуй, прекрасная дочь Хендрекки. Мы и не чаяли увидеть тебя живой.

* * *

Они выехали, когда короткий первый день уже клонился к закату. Эадан с сожалением оглядывался на солнце: его всё меньше было видать за зубцами леса. Нетронутый снег сверкал темным золотом, и Эадан развлекался, воображая, будто сугробы — это горы сокровищ роггайна гурсов. Здесь звучала необыкновенная тишина, слышался лишь хруст снега под копытами лошадей и тихий свист ветра; даже лесное зверье притихло, как и спутники Эадана. Разговаривать не хотелось. Всех посетила грусть оттого, что солнце пробыло с ними так недолго, и вот уже опять выползает надоевшая ночь. Странный, какой-то ненастоящий свет заката мерк, тени от деревьев пересекали путникам дорогу. Наступало время, когда зоркие глаза эсов почти слепли, чтобы вновь прозреть во тьме.

Эадан теперь полагался больше на нюх, чем на зрение. Он втянул носом воздух, и в искристом запахе снега, в теплом, успокаивающем запахе лошадей и человеческого тела уловил другой запах. Эадан поднял голову, принюхиваясь. Сам не зная почему, он взволновался. Его спутники еще ничего не заметили: в пути Эадан обнаружил, что рохтанцы плохо видят и плохо чуют, точь-в-точь как Вальзир — верно, то сказывается в них кровь хризов. Он придержал лошадь и пустил ее шагом, перекинув поводья в левую руку, правой вытащил нож. Отправляясь в путь из Мелинделя, Эадан тешил себя мечтами о добром оружии, что он добудет в битвах, об украшенных доспехах, шубах, сапогах и поясах, которые он приторочит к своему седлу; даже жалел, что Хендрекка пожаловал ему и Вальзиру одну лошадь на двоих: вдруг она не утащит все его будущие богатства? На деле же оказалось, что рохтанцы не спешат делиться с ним добычей. Видельге Кег-Мора и новый вожак конников из Бедар-ки-Ллата (чье мудреное бедарское имя Эадан не запомнил) первым делом кидались спорить друг с другом, какую часть награбленного заслужили в бою рохтанцы, а какую — бедарцы, а после принимались делить добро меж своими людьми, всякий раз обходя Эадана. «Ты еще молод, младший брат Эадан, — сказал ему как-то Эрдир Кег-Зейтевидру, похлопав по колену, — сражение бок о бок со столькими героями само по себе награда для юнца, еще не поднаторевшего в пляске клинков. Вот нагрузишь доверху сани Орнара, иссечешь меч в бесчисленных битвах, тогда и потребуешь себе законную долю добычи». «Только меча-то у меня нет», — мрачно подумал Эадан, но спорить со старшим элайром побоялся — наоборот, изобразил на лице благодарность, как подобало юноше. Ясно, рохтанцы не уступят ему и потрепанного шнурка для волос. Они и друг с другом грызутся за каждую вещь так, словно она принадлежала самому роггайну Райнару; называют Эадана «младшим братцем», пьют из его кубка в знак дружбы, но на деле дружбы от них ждать не приходится. Для них Эадан по-прежнему чужак, выскочка, что возвысился лишь волею взбалмошного Этли, соперник в их нескончаемой борьбе за благосклонность Хендрекки. Зря Эадан отправился в этот поход. Надо было остаться в карнроггской усадьбе, в тепле и сытости, поближе к Пучеглазому, а не увязываться за Видельге и его лизоблюдами.

Словно в ответ на его мысли раздался недовольный голос Видельге Кег-Моры:

— Что плетешься, гургейль? Думаешь, мы станем тебя дожидаться?

— Пахнет жилищем, — объяснил Эадан. — Наверное, тут хутор неподалеку. Я так смекаю, мы уже должны были добраться до хутора Скеги.

Видельге ругнулся сквозь зубы, но всё же натянул поводья и вгляделся в сумрак — глаза у него едва заметно засветились.

— Я ничего не вижу, — наконец, признал он нехотя. — Эй, кто-нибудь, запалите факелы! Не хватало еще угодить в засаду.

Подъехал Ллонах Донгруах; в сумерках его всадники на тонконогих конях казались призраками.

— Гургейль говорит, тут хутор у дороги, — сказал ему Видельге Кег-Мора.

Бедарец придержал коня: тот раздражался рядом с жеребцом Кег-Моры.

— Так пускай поедет вперед да поглядит, — сказал он, не давая своему коню дотянуться до коня Видельге.

Видельге взглянул на Эадана.

— Да, братец Эадан, поезжай. Разведай, сколько людей на хуторе и не готовят ли они нам пир мечей. Уверен, гургейли не причинят тебе вреда, ведь ты родился в этих краях.

Эадан не мог разглядеть лица элайров, сгрудившихся позади Видельге Кег-Моры, но ощущал на себе их взгляды. Никто из них не произнес и слова в его защиту — элайры просто ждали, когда Эадан уедет. Эадан тронул пятками свою лошадь. В войске зажигали факелы, и глаза рохтанцев тускло взблескивали, отражая пламя. Они молча глядели вслед Эадану и Вальзиру, как будто не понимали, что Видельге отправил их на погибель. Ни один не вызвался поехать с ними, и Эадан знал: даже если он отважится попросить об этом, ему откажут. Когда он посмотрел назад в последний раз, рохтанское войско превратилось в темное пятно на сером; оно растворялось в сумерках, лишь огни факелов вспыхивали то тут, то там.

Снова, как в первый день изгнания, Эадан чувствовал себя одиноким, и это пугало его больше, чем притаившиеся враги в доме Скеги Фин-Турстейна. Он прижал локтем руку Вальзира, сидевшего позади, но Вальзир съежился, как почуявший опасность зверек, и даже не пошевелился в ответ на прикосновение. Эадан шумно вздохнул. Какой прок от побратима, если его всё равно что нет? От Вальзира и утешения не дождешься, не то что помощи. Эадан даже не ощущал тепла его тела, а руки Вальзира — он крепко держался за Эадана — были ледяные, как всегда. Эадан затосковал. Видно, прогадал он, побратавшись с Вальзиром, и Вальзир прогадал, когда побратался с Эаданом. Не побратимы они, а всего лишь бесприютные скитальцы под небом Орнара. И теперь они оба сгинут в этом проклятом сумраке — никем не оплаканные, чужаки на родной земле.

Погруженный в свои невеселые думы, Эадан не заметил фигуры, заступившей дорогу. Лошадь испугалась, шарахнулась в сторону — Эадан едва не упал. Он ухватился за гриву, пытаясь восстановить равновесие, и тут почувствовал, что Вальзир позади него соскальзывает. Эадан выпустил из руки нож, — тот с тихим шорохом воткнулся в сугроб — обхватил Вальзира, втянул его обратно. Лошадь под ними всё еще беспокоилась, пятилась, проваливаясь в снег, и Эадан никак не мог ее утихомирить. Он посмотрел вперед, на дорогу — там кто-то стоял. Один посреди пустынной дороги, неподвижный, безмолвный… У Эадана по спине пробежал холодок. Он понюхал воздух, но ветер дул в другую сторону, и Эадан не уловил запах незнакомца. С досадой он вспомнил о своем ноже — разве найдешь его теперь в снегу?

Стараясь, чтобы голос звучал уверенно, Эадан крикнул:

— Ты кто такой? Назови свой род!

Долгая тишина была ему ответом. Фигура повернула голову, и переменившийся ветер взметнул ее космы. У Эадана мелькнула мысль, что ему встретилась сама Тааль — стоит и смотрит своими пустыми глазницами, прикидывает, как бы утащить его к себе в преисподнюю. Но вот фигура заговорила, и Эадан узнал голос.

— С возвращением тебя, Эадан, побратим карнрогга. С возвращением, Эадан, карнрогг Гуорхайля. Видишь ли ты Рогатых Повелителей, глядящих на тебя? Видишь ли мертвых, глядящих на тебя? Эта ночь полнится их голосами. Повсюду огни их глаз. Они тянут к тебе бесплотные руки — чувствуешь ли их касания? Они пришли поглядеть, как рождается твоя судьба и умирает судьба Дома Морлы. Ступай же, Эадан, карнрогг над карнроггами, — фигура вытянула руку, указывая в темноту. — Ступай, куда ведут тебя боги.

У Эадана отлегло от сердца, как только он узнал говорившую.

— Слава Орнару, это ты, старшая сестра Атта! — Эадан цокнул языком, направляя лошадь обратно на дорогу. Атта повернулась и пошла куда-то, и Эадан пустил лошадь вслед за ней. — Госпожа Вальебург рассказала о том, что случилось, — начал он болтать, чтобы рассеять пережитый страх. — Не иначе как мстительный Крада надоумил Онне на это злодеяние. Уцелел ли Ангкеим? А мои родичи — живы ли они? И как только у Онне злобы хватило на такое — поджечь карнроггскую усадьбу! Эти Датзинге, они всегда были… — Эадан не договорил. Атта привела его к частоколу — Эадан без труда узнал хутор Скеги. Ворота были распахнуты, а изнутри не доносилось ни звука: ни лая собак, ни людских голосов, ни мычания и блеяния скотины. Ничего не сказав, Атта вошла в ворота. Эадан заколебался: хоть и Говорящая с богами, Атта все-таки еще и невестка Морлы — что, если она завела Эадана в ловушку? Тишина за оградой настораживала. Лошадь переступила копытами, не понимая, почему ее хозяин мешкает. Эадан похлопал ее по шее. Он оглянулся на дорогу: может, вернуться, позвать рохтанцев? Как же, станут они помогать… Сложив пальцы в знак, отвращающий беду, Эадан въехал во двор хутора Скеги.

Солнце полностью скрылось за лесом, но небо по-прежнему было светлым, и его отражал снег. Глаза Эадана, наконец, привыкли к изменившемуся свету. Он ясно увидел знакомый хуторской двор с притоптанным снегом, колодец, клети, утепленные мхом хлева, хозяйский дом со спускающейся до самой земли крышей; от ворот до двери дома вела дорожка из бревен. Атта шла по ней, не останавливаясь. Собаки, что крутились у двери, бросились от нее врассыпную. Они метнулись мимо Эадана к воротам — тут он увидел, что не собаки это вовсе, а волки. Его лошадь всхрапнула, заплясала под ним и поскакала через двор, напуганная запахом волков, но у дома опять вскинулась, заскользила копытами на бревнах. Эадан и сам что-то почуял. Атта сняла с двери засов, отворила дверь, и в лицо Эадана пахнуло мертвечиной.

— Куда ты нас завела?! — крикнул Эадан. Не дожидаясь ответа, он развернул лошадь и поехал к воротам. Снаружи рыскали волки. Они не подходили к воротам близко, но держались неподалеку: их привлекал запах мертвечины. Эадан закричал на них, и волки скрылись во тьме, но через недолгое время вновь появились: голод пересилил страх. Пока еще с опаской, припадая к земле, они приближались к Эадану. Эадан угадывал в темноте очертания их тощих тел. Волчий дух беспокоил лошадь, она тянула Эадана обратно к хутору, и Эадан позволил ей вернуться во двор. Спрыгнув с седла, он подбежал к воротам и попробовал закрыть их, но заледенелые створки не подались. Из дома тянуло гниющей плотью, кобыла трясла головой, отгоняя пугающий ее запах. Эадан повел ее в конюшню. Он озирался, каждое мгновение ожидая, что откуда-нибудь из хлева или из-за бани на него налетят воины Морлы, но на хуторе, похоже, не было ни души. Это вселяло в Эадана еще больший страх. Вскоре ему уже думалось, лучше бы встретиться с эсами из плоти и крови, пусть и с врагами, чем бродить тут одному в тишине, пропахшей смертью.

Он помог Вальзиру спешиться, оставил лошадь в пустой остывшей конюшне и запер дверь, чтобы волки не добрались. Их морды всё чаще показывались в воротах. Поглядывая на ворота, Эадан пошел вдоль хозяйственных построек к дому, закрывая собой Вальзира, хотя и понимал, что без оружия от него, Эадана, мало толку. Он гадал, что стряслось с людьми Скеги Фин-Турстейна, почему они покинули хутор, забрав с собою всё добро и оставив ворота открытыми, — и что за плоть тухнет там в доме. Быть может, люди Скеги предпочли бежать, не дожидаясь захватчиков-рохтанцев? Отправились в карнроггскую усадьбу, под защиту Морлы и его элайров? Значит, Онне не удалось спалить Ангкеим дотла, как она задумала. Еще бы, дед Тьярнфи Морлы, карнрогг Ниффель Широкий Шаг, строил свой бражный зал, чтобы он простоял до Последнего Рассвета… Эадан отчего-то надеялся, что усадьба Морлы уцелела. Войско Хендрекки Моргерехта осталось позади, скрылось в размывающих все очертания сумерках, словно и не бывало, и не было как будто самого изгнания, скитаний по чужим незнакомым землям, чужим домам и чужим хозяевам. Они с Вальзиром снова одни, как в день, когда выбрались из болота Мундейре, — снова без достояния и крова, без господина, который бы за них заступился, и снова могут полагаться только на себя. «Только на меня», — исправился Эадан с беззлобной усмешкой. Он заглянул в дверной проем, постоял немного на пороге, дожидаясь, когда глаза привыкнут к полумраку, и вошел, всё так же придерживая Вальзира позади себя.

В очаге горел огонь. Атта сидела спиной к Эадану и подбрасывала в огонь сухие веточки — от очага поднимался душистый дым. Аромат трав перебивал стоящее здесь зловоние, но Эадан всё равно закашлялся после чистого морозного воздуха снаружи. Он хотел было затворить дверь, но Вальзир начал рваться обратно во двор. По лицу Вальзира текли слезы; он зажал рот рукой и содрогался от рвотных позывов.

— Не выходи, высокородный Вальзир, — стал уговаривать Эадан, как ребенка. — Там волки. Волки, понимаешь? Побудь здесь. Дождемся утра, всё лучше, чем ночевать одним на дороге, — Эадан сгреб Вальзира в охапку, оттащил от входа и закрыл дверь. Вальзира колотила дрожь. Он с усилием сглатывал после каждого вдоха — и правда того и гляди проблюется, а ведь кто знает, когда им удастся поесть в следующий раз. Эадан подвел Вальзира к огню: пускай подышит травами, а не мертвечиной. Протерев глаза, — у Эадана тоже навернулись слезы от вони и дыма — он огляделся, но мало что смог увидеть в отблесках пламени.

— Сестрица Атта, — обратился Эадан уже со всей учтивостью, — скажи, для чего ты привела нас сюда? — он силился вспомнить, о чем вещала Говорящая с богами на дороге, но тогда, одурев от радости, он пропустил ее слова мимо ушей. Вспоминалось только, что Атта почему-то величала его карнроггом — или она говорила не о нем, а о Вальзире?

Атта даже не обернулась на его голос. Она подняла когтистую руку и опять указала куда-то. Эадан вытащил из очага горящую головню и выставил ее в вытянутой руке, надеясь увидеть, на что ему указывает Атта. Тусклый свет тонул во мраке. Сделав несколько шагов, Эадан осветил задернутый тканый полог, прикрывающий спальную нишу, — Эадан не столько разглядел его, сколько угадал: он множество раз видел этот полог прежде. Раньше, когда Эадану доводилось ночевать на хуторе Скеги, он устраивался вместе с работниками на полу, на овчинах, а сам Скеги Фин-Турстейн уходил спать в эту самую нишу; и сейчас Эадан подумал, не Скеги ли лежит за пологом. Наверно, он захворал и предпочел остаться в собственном доме, а не обременять своих людей в пути заботой о больном старике. С приветственными словами Эадан отдернул полог — и прямо перед его лицом клацнули зубы.

Эадан отпрянул. Наступил на что-то мягкое и свалился с ног; головня выпала из руки в сырую грязную солому. Эадан не видел ничего, кроме оскаленной пасти. Громадный серый пес разразился лаем; он то лаял оглушительно, привставая на толстых передних лапах, то издавал низкое, утробное рычание. Эадан пополз прочь от него. Он ждал, что пес вот-вот бросится, вцепится ему в горло, но тот оставался в нише, лишь перебирал лапами, точно готовился к прыжку. Отползая, Эадан лихорадочно шарил руками по полу, отыскивая, чем бы защититься, но нащупывал лишь солому. Вдруг его пальцы провалились во что-то холодное и влажное. Повернувшись, Эадан увидел раскрытый рот мертвеца. Эадан закричал, отдернул руку — от его крика пес выпрыгнул из ниши. Один страшный миг Эадан видел перед собою разверстую клыкастую пасть, его обдало горячее дыхание; Эадан закрыл руками лицо и горло… И тут рычание прекратилось. Эадан услышал странный звук, похожий на плач ребенка, а вслед за ним свист и клокотание. Что-то тяжелое рухнуло на него. Эадан взбрыкнул, скидывая это с себя; отвел руки от лица и увидел, что его придавило. Пес лежал на боку, весь израненный; он был еще жив, хоть и не мог пошевелиться, а над ним стоял Вальзир с мечом в обеих руках и всё вонзал и вонзал клинок, не разбирая, куда. Его лицо напугало Эадана — искаженное, как у балайра.

— Довольно, высокородный Вальзир, — ласково сказал Эадан, забирая у Вальзира меч. Тот как будто не желал останавливаться, вцепился в рукоять — Эадану пришлось разжимать ему пальцы. Поспешно отведя взгляд от лица Вальзира, Эадан размахнулся мечом и отрубил псу голову.

— Это Кромахал, любимый пес твоего отца, — сказал Эадан. Он наклонился, подобрал отрубленную голову и с нею в руках подошел к спальной нише. — Бедняга. Гляди, вот почему он сидел тут в нише, — Эадан распахнул полог пошире, чтобы Вальзир тоже увидел того, кто лежал в постели. — Старый верный Кромахал, он один остался защищать своего господина, покинутого всеми, — Эадан положил песью голову в ногах Морлы. — Похороним Кромахала вместе с его хозяином. Их всех надо бы похоронить, когда сойдет снег, — Эадан вгляделся в лица мертвецов у хозяйской постели: искал среди них Ульфданга, чтобы вернуть меч — Эадан сразу узнал знаменитый Мьёвинг. Вальзир стоял покачиваясь у тела Кромахала и тер окровавленные руки.

— Не мертвый еще, — прошелестел он, глядя не на Эадана, а куда-то в сторону.

— Что ты, Вальзир, куда уж мертвее, я ж его обезглавил, — рассмеялся Эадан, и вдруг с неприятной дрожью понял, о ком говорит Вальзир. Эадан обернулся — и встретился взглядом с Тьярнфи Морлой.

Один его глаз был будто мертвый, но другой впился в Эадана, и из кривящегося рта вырвался хрип. Морла забил левой рукой по постели, пытаясь дотянуться до карнроггского меча, что лежал под неподвижной правой — подскочив к нему, Эадан забрал меч. Он отступил, не зная, что делать. Морла едва мог пошевелиться, но даже такой, бессильный, он пугал Эадана: только что был мертв, и вот — хрипит и таращит глаз, точно вернулся с того света.

— Это и к лучшему, — сказал Эадан, убеждая самого себя. — Подойди, высокородный Вальзир. Теперь понятно, о чем говорила госпожа Атта.

Он вложил в руки Вальзира меч Гуорхайль, но как только Эадан отпустил его руки, Вальзир выронил меч.

— Нет, не хочу, — выдохнул он, отталкивая Эадана. — Не хочу. Воняет. Не хочу, я устал, я устал, я так устал…

Эадан опять всучил ему меч и подвел к постели, на этот раз придерживая руки Вальзира своими руками. Ему хотелось, чтобы Вальзир назвал себя перед Морлой, дабы тот знал, чья месть над ним свершится, но Вальзир не слушал уговоров Эадана и твердил лишь свое «Я устал». Эадану пришлось заговорить самому:

— Взгляни на того, кто стоит перед тобой, властительный потомок роггайна! Узнаешь ли своего одиннадцатого сына, которого бесчестно хотел погубить? Рогатые уберегли его для справедливого возмездия. Ку-Крух и Ддав взрастили его в своей вотчине среди болот и лесов. Все эти зимы он мужал под приглядом Орнара, Отца Правды, и ныне явился пред тобой, дабы положить конец твоим беззакониям. Слышишь, о Тьярнфи Морла? Вальзир Морла, твой последний сын, заносит над тобою меч ваших предков.

Эадан заставил Вальзира поднять меч Гуорхайль и с силой вонзил его в грудь Морлы. Что-то хрустнуло под клинком. Эадан, не удержав равновесие, повалился на Морлу вместе с Вальзиром; а когда отпустил рукоять, поразился, как глубоко ушел меч в карнроггскую плоть — даже кровать пробил. И откуда у них с Вальзиром взялось столько силы? Верно, то всемогущие боги направили их удар.

Эадан подергал за рукоять и не смог вынуть меч.

— Вот и всё, — сказал он, улыбаясь изумленно и растерянно. — Верится ли тебе, высокородный Вальзир? Твой отец, бесчестный карнрогг Тьярнфи Морла, принял смерть от твоей руки, как и было предсказано. Исполнилась воля Рогатых. Теперь ты законный властитель Карна Гуорхайль.

Он обнял Вальзира, не обращая внимания, что тот упирается руками ему в грудь. Жаль, никто не видел, как Вальзир убил Тьярнфи Морлу. Конечно, свидетельство Говорящей с богами обладает большой силой, но если б Вальзир свершил свою месть на глазах у людей Скеги Фин-Турстейна, элайров Морлы и воинов из Карна Рохта, никто не посмел бы оспорить право Вальзира на карнроггское кресло его отца. Что будет с ними, когда до хутора Скеги доберется рохтанское войско? Посчитает ли Видельге выгодным для себя и своего господина поддержать Вальзира или, напротив, еще пуще озлобится? Может, уйти отсюда, пока не поздно, опять податься к Эорамайнам — уж старый лис Гунвар не упустит случая подмять под себя Карна Гуорхайль, прикрываясь законным наследником… Или воззвать к народу Гуорхайля, собрать вокруг Вальзира элайров и фольдхеров и всех свободных мужей, носящих оружие; ведь каждый из них слышал об одиннадцатом сыне Морлы, что однажды придет освободить их от притеснений и несправедливостей.

— Не гневись на меня, высокородный Вальзир, — прошептал Эадан, прижимая голову Вальзира к своей шее. — Знаю, на великую опасность я тебя обрек. Тяжко нам приходилось, когда мы были всего лишь изгнанниками без достояния и родни, а отныне, когда мы возвысились, придется еще тяжелее. Но я вновь повторю тебе свою клятву: в самом жестоком сражении и в самых горьких невзгодах я буду стоять на твоей земле. Веришь ли ты мне, мой возлюбленный брат? — Эадан поднял к себе его лицо и заглянул в глаза.

Вальзир оттолкнул руки Эадана.

— Я устал, — сказал он.