Глава 38

С дурным предчувствием Ульфданг поднялся на крепостную стену. Снаружи собралось десятка два эсов, они колотили в ворота, кричали и переругивались с дозорными, требуя их впустить. В их криках Ульфданг услышал имя брата. Он оглянулся на своих людей, собравшихся во дворе усадьбы — встревоженные, они наскоро натягивали кожаные доспехи и проверяли оружие. Ульфданг сосчитал их глазами, хотя и без того отлично знал, сколько с ним воинов из Карна Гуорхайль и сколько элайров Ангррода. Хватит ли их верности на еще одно кровопролитие? Стены карнроггской усадьбы Датзинге неприступны, крепче них не сыщешь во всем Трефуйлнгиде, но стены не защитят от голода. Людям в усадьбе не выдержать осады, если не подоспеет помощь из Гуорхайля; но отец наверняка отправил все войско в Карна Рохта — мстить за Лиаса…

Щурясь от мороза, Ульфданг оглядел толпу под стеной. Он плохо знал здешних фольдхеров в лицо. Наверняка среди них стоят сыновья тех тиддцев, которым Ульфданг отрезал уши и вырвал клыки в наказание за предательство. Если так, их гнев справедлив. Ульфданг поднял факел, чтобы расшумевшиеся тиддцы его заметили, и крикнул:

— Сыны Орнара, достойные люди Карна Тидд! Вот я стою перед вами без меча в моей руке, без тайных помыслов в утробе. Поведайте, что привело вас под эти стены.

— Ангррод! Пускай Ангррод говорит с нами! С Ангрродом будем говорить! — закричали ему снизу.

Ульфданг с сомнением посмотрел на дом.

— Мой высокородный младший брат уж много дней не выходит из спальной ниши, — сказал он. — Тяжкое горе постигло наш род, вороном выклевало наши глаза. Ангррод оплакивает нашего брата, юного Лиаса, вероломно загубленного Хендреккой Моргерехтом.

Среди тиддцев пронесся недовольный ропот; Ульфдангу послышалось даже, что кто-то буркнул: «Нет нам дела до твоего Лиаса…» Вновь начали требовать Ангррода. «Ты нам не карнрогг! — кричали. — С карнроггом хотим говорить, пусть наш карнрогг выйдет говорить с нами!» Ульфданг колебался. Тиддцы правы, он и в самом деле лишь гость на их земле, чужак, явившийся в их карна не с добром, а с враждой. Как может он держать речь за своего брата? Но Ангррод… Если тиддцы увидят, каков теперь их господин, власть Ангррода, и без того уже шаткая, рухнет в одночасье. Слабому карнроггу вовек не править карна… Ульфданг вздрогнул. Только сейчас он осознал: Старое Право, на котором зиждилось владычество Ангррода над Карна Тидд, ныне обернулось против него самого. Уже не сыновья Ингрима Датзинге, а сам Ангррод недостоин зваться карнроггом. Вот как отомстили ему боги…

— Приведите моего брата, — всё же велел Ульфданг.

Дожидаться пришлось долго. Двое элайров вывели Ангррода под руки; заметно было, что он оделся не сам. Ульфданг спрыгнул на снег, подхватил брата и помог ему подняться на крепостную стену. Ангррод дышал через рот, с присвистом; от усилий его круглое лицо стало багровым. Он обеими руками схватился за стену и осоловело оглядел эсов у ворот.

Тиддцы, уставшие от ожидания, зашумели. Вперед выступил один из них, приземистый, крепко сбитый — видно, не из моддурской, а из коренной знати. Задрав голову, он крикнул Ангрроду:

— Злой ветер дул нам в спины, когда мы шли к тебе, златоподатель. Принесли мы тебе недобрые вести. Недобрые для тебя и твоего рода, и для всей нашей горемычной земли. Одна беда минула, другая поспешает — так говорят люди. Гунвар Эорамайн заткнул косы за пояс, возжаждал мести за высокородного Ингвейра, сына Ингрима, и брата его благородного Ингье. Войско Эорамайнов перешло по льду Фоил Адурат, а с ним и люди из Карна Вилтенайр, и ведет их сам Вульфсти. Ведет на нас…

У Ульфданга упало сердце. Перешли Фоил Адурат…

— А что мои братья, о люди Карна Тидд? Что слышно о Йортанраге и Мадге? — выдохнул он.

— Сказывают, будто гуорхайльцы сошлись в битве с воинами Эорамайнов у крепости Скага Гайрангир. Ни один из воинов твоего младшего брата Йортанрага не возвратился, чтобы поведать об этой битве. Верно, все они полегли на крутых берегах реки Адурат.

— Но никто не видел собственными глазами кончину моих братьев? Ведь никто не рассказывал, как их сразили моддурские клинки? — всё спрашивал Ульфданг. — Наверно, они спаслись… Или, быть может, в плену… Скоро Гунвар Эорамайн потребует за них выкуп у моего отца.

«Дождался Эорамайн, — продолжил Ульфданг мысленно. — Подгадал, когда карна моего брата ослабеет, а войско отца будет далеко, в Карна Рохта… Нет, не ради Ингвейра и Ингье он поднял на пляску копий Руда-Моддур и Вилтенайр, он точно ворон — кружит над раненым зверем…» — Ульфданг осекся. Он ощутил, что Ангррод, которого он поддерживал одной рукой, заваливается назад. Ангррод будто бы стал еще тяжелее, чем прежде, — Ульфданг вдруг понял, что не удержит. Он вцепился другой рукой в Ангрродову шубу. Мельком он увидел лицо брата, и оно показалось ему пугающим, словно кроваво-красное лицо Крады. Ангррод хрипел сквозь стиснутые зубы. Взглянув в глаза Ульфдангу, он прошептал: «Идут сюда… Они идут, идут… идут за мной». Ульфданг не слушал: он думал лишь о том, как спустить Ангррода со стены. Вместе с элайрами Ульфданг уложил его на снег. «Ну и тяжел же ты, братец Рёдри», — сказал он, выдавив из себя улыбку. Он взял Ангррода за плечи, чтобы тот смог подняться на ноги, и в то же мгновение почувствовал: что-то изменилось. Под его руками был уже не Рёдри, а нечто безвольное, мертвенно-тяжелое, как туша той зарубленной моддурцами коровы, над которой Ангррод не так давно рыдал. Ульфданг разжал руки. Голова Ангррода упала ему на колени. Эсы вокруг застыли, пораженные; только тиддские фольдхеры шумели за стеной, желая знать, что стряслось с их господином.

Ульфданг медленно повернул голову к воротам.

— Тиддцам ни слова, — приказал он.

Ангррода отнесли обратно в спальную нишу, не беспокоясь, что тело начнет смердеть: в нетопленном доме было не намного теплее, чем снаружи. Многие плакали. После Ингвейра и Ингье в усадьбе не осталось ни пива, чтобы справить смерть, ни живой скотины, чтобы поставить угощение богам. Не такими должны быть проводы карнрогга. Ульфданг видел, как подавлены люди, как они бродят по дому, не находя себе места, не зная, что должно им делать. Он и сам терзался мыслью, что брат умер вот так, сломленным, растерявшим весь геррод знатного эса и господина над землей и людьми. Когда Ангррод еще только начал распоряжаться в усадьбе своего тестя и гордился этой новой властью, Ниффель зло подшучивал над ним, называл толстым фольдхером и предсказывал, что братец Рёдри отправится в долгий путь прямиком из мягкой постели, а не из потехи клинков, как подобает рожденному с оружием. И вот, выходит, сбылась Ниффелева насмешка: Ангррода постигла смерть неподобающая воину. У Ульфданга не шли из головы его последние слова: «Они идут за мной». Без сомнения, Ангррод говорил о захватчиках из Руда-Моддур, но Ульфданг не мог отогнать от себя мысль, что младший брат перед кончиной прозрел замыслы богов — и увидел, что те идут к нему, дабы свершить месть Дому Морлы. Долго они ее откладывали, щадили своих непочтительных элайров, бесстрастно смотрели на их беззакония; но даже самый крепкий щит расколется, если ударять по нему раз за разом.

Ульфданг отдернул полог, закрывающий боковушу Ангррода, и лег рядом с ним. Где он блуждает сейчас, найдет ли путь к усадьбе Безглазой Женщины? Ульфдангу нечего было дать ему с собой в дорогу. Всю свою жизнь Ангррод радел о доме, об амбарах и хлевах, о сундуках и кладовых. Чаял ли он, что отправится в одинокое путешествие налегке, точно раб или безродный наймит? Что не преподнесет хозяйке Тааль гостевой дар? Ульфданг вложил ему в руки меч Тидд, но женщине ни к чему оружие. Может, она примет от Ангррода его шубу… Ульфданг зарылся пальцами в черный лисий мех. Бедный Ангррод, каково ему придется без шубы в ледяной усадьбе Тааль… Он будет там совсем один. Даже Лиас, по словам того человека с хутора Турре Большого Сапога, заколол себя ножом — значит, выбрал достойную смерть; верно, он уже шутит с рабынями в палатах Орнара. И Йортанраг и Мадге… Ульфданг оборвал себя. Никто не видел их смерть. Тиддские фольдхеры принесли лишь слухи, они не знают наверняка, что сталось с его братьями. Не может быть, чтобы так скоро… Лиас, Йортанраг, Мадге, а теперь и Ангррод… Ульфданг потянул ворот рубахи, потер шею. Что-то душило его, словно на шее уже сомкнулись руки богов. «Страшна их месть, тот обречен, кто гнев навлек хозяев правды», — вспомнились Ульфдангу слова из предсмертной песни Лайса Тиана. С ужасом Ульфданг подумал, какую участь Рогатые уготовили ему. Неужели доведется ему увидеть, как одного за другим его братьев настигает злая судьба? Как рушится дом его отца, погребая под обломками всех, кто разделял геррод Морлы? Прежде он надеялся, что боги пощадят Лиаса, — юного Лиаса, беспечного, ни в чем не повинного — ведь он покинул род Морлы, вошел в род Моргерехтов. А его первого унесли сани Орнара… Так посмеялся злонравный Этли над надеждами Ульфданга. Ульфданг до сих пор не мог поверить, что маленький брат мертв. Он не мог вообразить его обезображенного, слепого, с отрезанными ушами. Скоро же возвратилось к его роду то, что Ульфданг сам учинил над теми тиддскими элайрами, убившими Ингье Датзинге! Атта не ошиблась: Рогатые Повелители и в самом деле сочли все злодеяния Морлингов и теперь явились взять с них старый долг.

В песне, что Лайс Тиан сложил перед своей кончиной, он сетовал на жестокость богов, на то, что тесть его Орнар обошелся с ним не по справедливости — Ульфданг же и этого был лишен. Он знал: что бы ни обрушили на него боги, они в своем праве. И если они и вправду заставят его смотреть на гибель всего рода Морлы, Ульфданг и тогда не посмеет пенять им за несправедливость. Ибо он виноват больше, чем любой из братьев, больше, чем отец. Ульфданг понимал, что идет против воли Рогатых, попирает древний Закон, не останавливает злодеев и сам творит злодейства; понимал, но продолжал совершать всё это ради отца и Дома Морлы. Ныне ему остается лишь укрепить свое сердце и без стенаний и жалоб встретить ярость Рогатых. Только об одном он попросил бы, встав перед Орнаром и его свирепыми псами: чтобы, разрезая судьбы Морлингов полозьями своих саней, Отец Орнар не навредил Каддгару. Нет вины Каддгара в том, что натворил род его побратима. Пусть Рогатые Повелители позволят ему уйти в карна его предков — богам ведомо, каким славным сыном он всегда был Орнару и как любят его люди Трефуйлнгида.

Ульфданг поднялся с постели. Эсы забеспокоились, обернулись к нему; вглядывались в его бледное строгое лицо, пытаясь угадать, что у него на сердце. Их испугало, что Ульфданг лег рядом с Ангрродом, будто собрался умирать. Никому не хотелось остаться без хозяина в эти страшные дни, в разоренном карна, которое вот-вот захлестнет новая война. Ульфданг лежал не двигаясь так долго, что люди начали под разными предлогами проходить мимо спальной ниши, присматриваясь, дышит ли он: вдруг и этого сына Морлы постигнет внезапная смерть? Теперь же они вздохнули с облегчением. Ульфданг велел принести его доспех, и эсы в нетерпении дожидались, когда он оденется и препояшется мечом, своим прославленным в боях Мьёвингом. Наконец он закончил. Обведя глазами элайров Ангррода и отцовских воинов, Ульфданг промолвил:

— Мой высокородный брат, ваш кольцедаритель, отправился дальним путем. Ничто более не держит меня в этом печальном доме. Теперь, когда мой брат-карнрогг мертв, я уже не вправе приказывать в несокрушимых стенах усадьбы Датзинге. Я возвращусь к отцу в родной Ангкеим, и тело брата заберу: пускай его примет земля наших предков. Вас же я не зову с собою. Вы сполна послужили Дому Морлы и моему брату. Свободный эс сам выбирает себе господина, таков обычай Райнаровых земель. Я, сын Тьярнфи, внук Ульфданга, потомок роггайна, отпускаю вас — и да поможет нам добрый Виату дожить до восхода солнца.

Ульфданг склонил перед ними голову (люди низко поклонились в ответ) и, накинув на плечи подбитый мехом плащ, вышел из дому. Он направился к конюшне, привязывая на ходу капюшон. Позади он слышал шаги, но не оглядывался; все время, пока он надевал на коня сбрую и прилаживал седло, Ульфданг чувствовал на себе чужие взгляды. Его не уговаривали остаться, а всё же ходили за ним по пятам; и когда Ульфданг вывел коня на двор, люди из Гуорхайля и многие тиддские элайры тоже оседлали лошадей. Ульфданга тронула их преданность. «Достойные сыны Орнара, — подумал он со слезами на глазах, — вы украшение Трефуйлнгида, гордость роггайнова семени. Да услышат меня Рогатые Повелители: я уступлю вам почетное место в бражном зале Орнара, отдам свою долю быка, и радостной будет наша встреча на пиру богов».

Карнроггские сани — нарядные, сплошь в искусной резьбе и росписи — оказались разломаны: судя по отметинам, люди Ингвейра и Ингье упражнялись в меткости, бросая в них топоры. Тело Ангррода попытались было взвалить поперек седла на лошадь, но в конце концов принялись наспех ладить волокушу: Ангррод был неимоверно тяжел. Сразу припомнили тиддское поверье: тяжелый мертвец не станет спокойно лежать в могиле. Кто-то сказал, мол, хозяин Ангррод не хочет покидать свое владение, да и не дело это, увозить карнрогга из его карна. Но спорить с Ульфдангом не решались. Всем пришлась по сердцу его речь — речь истинного героя Трефуйлнгида; в нынешние времена лишь в песнях и сказаниях услышишь такую. Эсы постарались запомнить ее слово в слово, чтобы после передать другим. Они испытывали гордость за то, что стали свидетелями столь исключительных событий. Боязно вставать на стезю обреченного смерти, но вместе с тем и почетно. Не у всякого знатного господина хватило бы духу отпустить своих воинов перед грядущей войной, и не каждый день у тебя на глазах погибает старинный могущественный род… К тому же, только глупец останется в разоренной земле, которую ждет новое разорение — а со злосчастной стези можно и сойти, как завидишь дорогу получше.

Ульфданг опасался, что тиддские фольдхеры преградят им путь, но когда открыли ворота, он увидел лишь пустынную заснеженную даль: похоже, тиддцам надоело мерзнуть у крепостных стен. «Поспешим же», — бросил Ульфданг через плечо. Ему было совестно сбегать из Карна Тидд подобно конокраду, не попрощавшись и не получив от людей Тидда положенных напутствий. Всё думал он о том, что бросил тиддцев на растерзание захватчикам из Руда-Моддур и Вилтенайра. Нет ничего хуже, чем остаться без господина — заступника, дарителя удачи; а Карна Тидд осиротел дважды в эту Дунн Скарйаду. «И я приложил к этому руку», — сказал себе Ульфданг с горечью. Если б он не привел сюда отцовских воинов, если б не расправился с Ингвейром и Ингье, у людей Карна Тидд сейчас был бы карнрогг, а Гунвару Эорамайну было бы не за что мстить. Не ему, Ульфдангу, решать, хороши или плохи сыновья Ингрима Датзинге. Карна Тидд принадлежал им по праву, и Орнар, Отец Правды, на их стороне. Недаром же Ангррод занедужил, как только Ульфданг вернул ему карнроггскую усадьбу, и умер так скоро, хотя на теле его не было никаких ран — то боги отомстили ему. И Йортанраг с Мадге — несправедливым был их поход против Этарлойфи Валь-Норана из Скага Гайрангир. Нет, не преступил Этарлойфи древний Закон, пропустив сыновей Ингрима в Карна Тидд и дав им подмогу. Напротив, он показал себя достойным элайром Орнара, не убоявшись мести Морлы. Йортанраг и Мадге были бы живы сейчас, если б Ульфданг не отправил их карать Этарлойфи. Этарлойфи Валь-Норана… Ульфданг задумался, припоминая, где слышал это родовое имя. Не из Валь-Норанов ли была та женщина, жена фольдхера Бьяррена Валь-Кинлада, которую растерзал Ниффель? Да, Онгерв Валь-Норан, так звали ее отца. У Ульфданга по спине пробежал холодок. Выходит, еще тогда, усылая Ниффеля в Карна Тидд, Ульфданг, не ведая того, готовил погибель Йортанрагу и Мадге. Думал, свой род от беды оградит, а сам еще бОльшую беду накликал… Верно говорят эсы: длинны и остры когти богов — в кого они вопьются, тому уже не вырваться.