Глава 33

Эадан искал глазами Вальзира, но того нигде не было. Во дворе карнроггской усадьбы домочадцы Моргерехта провожали воинов на битву. Стоял разноголосый шум, лошади, предчувствуя сражение, ржали и всхрапывали, звенела сбруя, гудели факелы, перекликались друг с другом возбужденные элайры. Женщины плакали, обнимая ноги мужей и сыновей. Кони истоптали весь снег — Эадан оказался в холодной хляби чуть ли не по щиколотку, но его так захватило всеобщее волнение, что он не замечал влаги, уже пробравшейся в сапоги. За воротами нетерпеливо проезживались бедарцы, поджидая своего предводителя. Эадан с завистью поглядывал на их лошадей — тонконогих, с крутыми бедрами и чуткими ноздрями. Он заметил, что кроме него пеших в войске Карна Рохта немного, и те какие-то безродные прихлебатели элайров. Сами же элайры красовались в хризских седлах, хвастали друг перед другом украшенными уздечками и, как казалось Эадану, насмехались над ним, воином без коня и доспеха. Многие облачились в кольчуги и хризские латы, напоминающие Эадану рыбью чешую, за спиною у них висели щиты с посеребренными или позолоченными шишками, на головах сверкали шлемы, украшенные каменьями и цветной эмалью, а у него, Эадана, не было ничего, кроме старого боевого топорика, который он выменял на два своих перстня. Топорик этот, верно, повидал немало: весь он был иссечен, выщерблен, а топорище потемнело от множества рук, что его сжимали. Эадан утешал себя, что такое оружие принесет ему удачу: от него Эадан напитается силой и воинским умением его прежних хозяев. Эадан храбрился, но, по правде сказать, трусил перед боем. Все эти элайры, могучие мужи, выковавшие себе геррод в потехе клинков — куда до них Эадану! «О мои достойные предки, — мысленно произнес Эадан, — отец мой Райнар, дед мой Эйфгир, прадед мой Лайфе, и ты, праотец Диад Старый, свирепый пес, не знававший позора и поношения! Прошу вас, даруйте силу моей руке, ярость моему сердцу, неотвратимость моему топору…»

Мимо проехали пасынок Нэахта Кег-Райне и юный наследник меча Хендрекки — Эадан ревниво оглядел их оружие и лошадей. Он узнал гнедую лошадку Лиаса — значит, Моргерехт отдал ее своему сыну. Мэйталли («Ну и чуднОе же имечко», — подумал Эадан) вертелся, с любопытством оглядывая войско — должно быть, выезжал на сечу впервые, красивый, наряженный в кольчугу тонкой работы и панцирь, украшенный изображениями каких-то хризов, вроде тех, что намалеваны на стенах дома бога. На поясе у него висел легкий хризский меч с рукоятью и перекладиной из красного золота. «Вот бы такой моему Вальзиру…» — промелькнула мысль у Эадана. Он снова вытянул шею, отыскивая Вальзира, но тот всё не появлялся. Видно, так и не выйдет проводить его. А Эадан, быть может, уж и не вернется к нему больше… От жалости к себе у Эадана на глаза навернулись слезы. Неподалеку от него Хендрекка Моргерехт прощался с Нэахтом Кег-Райне, держась за его стремя и прижимаясь щекой к его колену. В гаме Эадан не мог различить, что тот говорит, но слышал, как в глубоком звучном голосе Хендрекки звенит печаль и тревога. Эадану хотелось, чтобы и Вальзир вот так же напутствовал его, как и подобает побратиму, а не лежал молча, бледный от злости, когда Эадан, уходя, попытался с ним проститься.

С обидой Эадан думал, что побратим, видать, не шибко его любит. Уж сколько Эадан угождал ему, сколько обид и опасностей из-за него претерпел, сколько выносил его причуды, а всё одно не смягчил его. Не зря Ддав пустил Вальзира на свое болото: сердце у Вальзира холодное и скользкое, как у Ддавовых чад. Эадан вспомнил, как Вальзир гладил его своими холодными влажными ладонями — на болоте и потом, в тесной комнатушке с сундуками, где они побратались. С тех пор Вальзир больше не прикасался к нему так, а Эадан не отваживался попросить; да и знал он наперед, что Вальзир лишь отвернется от него и погрузится в тяжкое молчание, как всегда, когда сердился на Эадана. Временами Эадану думалось, лучше бы Вальзир от гнева впадал в балайрское безумие, как его старший брат Ниффель, а не цепенел и замолкал. Недавно Эадан придумал притворяться спящим — тогда Вальзир обнимал его, льнул всем телом, клал голову ему на грудь, а иногда Эадан слышал, как Вальзир втягивает носом его запах. Принюхивается… Эадану становилось не по себе. От этого чувства, жаркого и мучительно-сладкого, у Эадана сбивалось дыхание. Ему было уже невмоготу лежать неподвижно, он тянулся к Вальзиру, а тот отшатывался от него или, если не успевал отпрянуть, замирал и весь сжимался, как оцепеневший от страха зверек — и Эадан чувствовал под своими руками, как быстро-быстро бьется его сердце. «Лягушачье сердце», — подумал Эадан с непонятной нежностью. Сам того не замечая, он заулыбался, и Авендель Кег-Догрих бросил ему с высоты своего коня:

— Что, гургейль, не терпится пролить кровь собственных родичей?

Он отъехал прежде, чем Эадан сообразил, что ответить. Улыбка сошла с лица Эадана. Понурый, он уже безо всякой надежды посмотрел на двери карнроггского дома, вздохнул, поплотнее стянул поясом свой полушубок и, положив на плечо боевой топорик, выбрался за ворота.

* * *

Они завидели войско Морлы, когда подходили к озеру Майв Фатайре. Гуорхайльцы стояли на высоком берегу, отгородившись своими санями; Эадан заметил, как забеспокоились вокруг воины Карна Рохта: опоздали! Эадан снял полушубок, отвязал капюшон и обернул полушубком левую руку. Над замерзшим озером гулял жестокий ветер, но Эадан не мерз — наоборот, он чувствовал, как горячая кровь бьется во всем теле, заставляя его вздрагивать от возбуждения и принюхиваться к запаху врагов. Издалека он различал множество огоньков — горящих глаз; верно, гуорхайльцы сейчас так же, как он, обнажают клыки и нюхают воздух. Эадан жаждал битвы — весь путь от Мелинделя он мечтал о том, как всё случится — но теперь в его возбуждение закрался страх, и Эадан тихо зарычал, чтобы приободриться. Видельге Кег-Мора покосился на него и со смешком что-то сказал своему дяде Эрдиру Кег-Фойлагу. Эадан смутился. Только тут он обнаружил, что никто в войске Моргерехта не рычит. «Что за дурное племя, — подумал Эадан. — Как воину разжечь в себе отвагу перед потехой клинков, если даже зарычать нельзя?»

Впереди, на другом берегу, показался Эйнирд Фин-Солльфин: Эадан узнал его по шлему. Взобравшись на сани, он крикнул:

— Приветствую тебя, достопочтенный Нэахт, сын Бареса, ради тебя самого. Приветствую тебя и ради твоего господина, высокородного Хендрекки, сына Гунвара.

Нэахт дернул головой, точно непокорный конь. От многих внимательных глаз не укрылось, что Нэахту пришлись не по нутру слова Эйнирда, ведь тот назвал Хендрекку не побратимом его, а господином.

— Тебе приличествовало дождаться, когда мы сами приветствуем тебя, а не заговаривать первым, — крикнул Нэахт Эйнирду Фин-Солльфину. — Ибо это ты, Эйнирд, сын Райнарави, явился на нашу землю, как незваный гость, не испросив допрежде нашего дозволения и не послав гостевые дары.

— В твоих упреках нет справедливости, о Нэахт из Бедара, — ответил Эйнирд Фин-Солльфин. — Твой карнрогг послал моему владыке Морле такой подарок, что мы и не знали, как отдариться. Вот, гляди, — Эйнирд обвел рукой гуорхайльское войско, — все свободные мужи Гуорхайля явились, чтобы отблагодарить людей Карна Рохта сполна, а то и с лихвой, — гуорхайльцы исторгли громкий рык и загрохотали щитами, отчего конь под Нэахтом заплясал, предчувствуя битву. Нэахт унял его уверенной рукой. Он крикнул Эйнирду:

— Слыхали мы, будто ты вымылся в бане и расплел косы, прежде чем отправиться к нам в Рохта. Недаром тебя восхваляют за мудрость, благородный Эйнирд! Очень разумно поступил ты, заранее приготовившись к смерти, потому что лишь смерть найдут сыны Аостейна Отцеубийцы на славном озере Майв Фатайре.

— О том, каково показываться перед людьми с не заплетенными волосами, тебе ведомо куда больше, чем мне, отважный Нэахт Кег-Райне! — крикнул в ответ Эйнирд Фин-Солльфин. — Вам, бедарцам, не привыкать к позору. Видать, оттого вы ходите под карнроггом тупозубым, короткокогтистым, чье владение зовется владением не-воинов!

По войску рохтанцев прокатился возмущенный ропот. «Рохта» и вправду значило «не-воины»: так эсы называли народец, что обитал когда-то в этих краях. Были они малосильны и не воинственны, и не умели биться в открытом бою — лишь убивать исподтишка. С приходом захватчиков из Карна Ванарих они попрятались в лесах и еще долго изводили Моргерехтов ночными вылазками. Эадан и прежде огорчался, что его теперешнее карна зовется Рохта, потому-то насмешка Эйнирда уязвила его не меньше, чем самих рохтанцев.

— Не тебе забрызгивать нас грязью, Эйнирд из Гургейля! — вспылил Видельге Кег-Мора. — Что сталось с карнроггским сыном, коего поручили твоей заботе? Худшего воспитателя, клянусь, эсы не видывали с тех пор, как Альди Черноглазый продал Вальдра Гра-Норна карнроггу Иниру. Всякий поймет, что твой господин Морла ждет тебя обратно не в седле, а поперек седла!

Рохтанцы, особенно те, кого привел с собой дядя Видельге Эрдир Кег-Фойлаг, захлопали себя по ляжкам. Кое-кто даже прокричал Видельге слова одобрения, хотя он повел себя непочтительно, встряв в разговор старших мужей, чей геррод был больше его геррода.

Похоже, из-за ветра Эйнирд Фин-Солльфин не разобрал, что ему ответил не Нэахт. Он крикнул:

— Истинный сын Орнара радуется смерти в сражении, как чаше с пенной брагой на пиру. Но перед тем как осушить ее, я угощу брагой погибели без числа твоих воинов, о Нэахт с пастбища богов! Мой прославленный меч Старна отобрал дыхание у стольких могучих мужей, сколько травинок на лугах твоего Бедара, и мне не впервой окрашивать клинок рохтанской кровью! Сначала растает лед на озере Майв Фатайре от горячей крови твоих людей и снег станет серым от их мозгов, сначала кровавогубый Крада испустит крик ликования и сани Орнара наполнятся доверху, прежде чем я встречу свою погибель.

— Сколько волосков в гриве лошади с Кайре-ки-Ллата, во стольких битвах я кромсал плоть и крушил кости, — отозвался Нэахт Кег-Райне, — но не встречал тебя ни впереди войска, ни позади него. Верно, ты сторожил коней, покуда удалые воины — тебе не чета — погибали от моей руки. Как орел над просторами Матери Бевре, пролетает мой конь по вражьему войску из конца в конец, как яростный бык впереди стада, я сминаю лучших мужей Трефуйлнгида. Вовек не гремела под небом Господа такая битва, что прогремит сейчас, но тебе и гургейлям твоим, благородный Эйнирд Фин-Солльфин, с того мало проку: ни одному из вас не придется рассказать о ней за победною чашей!

Нэахт развернул коня, рассудив, что предбитвенных речей сказано уже достаточно. Не слезая с седла, он вытянул руки ладонями вверх и запел, прославляя своего единого побеждающего бога — и бедарцы один за другим подхватили его напев. Рохтанцы тоже начали молиться. Эадан, подражая им, опустился на колени прямо в снег, переложил топорик в левую руку, а правой дотронулся до лба, губ и груди. Но бедарцы занимали его куда больше. Удивительно было, что они поют перед битвой, как герои ушедших времен, и сама их песнь, не похожая на те, что Эадан слышал доселе, увлекала его и тревожила. Голоса бедарцев то сплетались, то расходились широко, заполняя всё вокруг; а то выделялся один голос, и все остальные подтягивались к нему, или несколько голосов тянули будто бы совсем разные песни. Эадан не разбирал слов, ему мнилось, что бедарцы поют на каком-то чужом, нелюдском языке — верно, так поют гурсы в своих пещерах или Младшие на свадьбах Ку-Круховых дочерей. Когда бедарцы разом замолкли, Эадану показалось, что ночь стала пустой, лишенной всяких звуков. Нэахт Кег-Райне развел руки движением, которое Эадан принял за колдовство. Нэахт возгласил:

— Погибель гургейлям и всем врагам Бевре! Господь против них!

Он тронул пятками коня — и тот с радостным ржанием рванулся вперед. Бедарцы устремились за своим вождем. На несколько мгновений Эадан оглох от лошадиного топота, свиста ветра и боевых кличей бедарцев; в лицо ему полетели комья снега. Сердце заколотилось у него в голове. «Сейчас!» — воскликнул он мысленно… и вдруг понял, что рохтанцы рядом с ним отчего-то не бегут в бой вместе с бедарцами. Эадан покосился на первых элайров. Молодой жеребец Видельге Кег-Моры заволновался, толкнул лошадь Эрдира Кег-Фойлага — дяде и племяннику пришлось разъехаться подальше друг от друга, чтобы их лошади не подрались. Видельге наблюдал за бедарцами, покусывая нижнюю губу. Они уже пересекли озеро и неслись вдоль гуорхайльского войска, на скаку пуская стрелы. Эадан плохо видел вдалеке за пляшущими огнями факелов, но догадывался, что его родичи сомкнули щиты. Бедарцы повернули назад. Эадан подумал, что они возвращаются, но на середине озера они вновь развернулись и вновь поскакали вдоль берега. Они налетали на войско Морлы, как стая птиц (а Эадану издалека они и в самом деле казались птицами), посылали стрелы и уносились раньше, чем гуорхайльцы успевали до них добраться.

Видельге всё оглядывался на дядю. Наконец тот махнул рукой своим людям. В войске подняли знамена; в свете факелов лицо истинноверского бога, вытканное на знаменах, выглядело зловеще. Воины вокруг Эадана закричали по-хризски «С нами Бог!», а Эадану послышалось, что они выкрикивают имя своего карнрогга: наверное, надеются, что удача их везучего повелителя перейдет на них. Эадан тоже закричал: «Хендрекка!» — и потряс в воздухе своим топориком.

Следом за Эрдиром Кег-Фойлагом и другие фольдхеры повели своих людей в бой. Эадан затесался среди мужей с хутора Изергира Кабаньей Щетины; сам фольдхер Изергир шел прямо перед Эаданом, и Эадан старался держаться позади этой широкой, как гуорхайльский щит, спины. С того дня, как он покинул Мелиндель, пеших в войске прибавилось: по пути к ним присоединялись свободные эсы из фольдов, желавшие добыть себе геррод и поживу в битве. Эадан больше не стыдился, что у него нет лошади. На ходу он глядел по сторонам, видел таких же, как он сам, воинов, смотрел на златотканые хоругви, на разряженных элайров, на их статных, холеных скакунов и искусно выкованное оружие — и сердце его разгоралось от радости. Ему нравилось ощущать себя частью этого блистательного войска. Великолепие людей Хендрекки будто бы передавалось и ему, Эадану, ведь он был с ними заодно. Битва всё еще страшила его, но вместе со страхом в животе разливалось довольство, словно он наелся досыта и напился теплого пива. Еще немного — и за его спиной расправятся стальные орлиные крылья, которые Отец Орнар посылает отважным воинам. Да и достопочтенный Нэахт Кег-Райне сказал, что хризский бог на их стороне…

Спустившись с берега, они побежали, опережая конников. Отсветы факелов заскакали по льду озера, и Эадан успел подумать: хоть древний Закон и запрещает начинать битву во тьме, а в Дунн Скарйаду — и подавно, все-таки эта битва будет славной. Рохтанцы улюлюкали. Эадан прокричал боевой клич своего рода и на бегу поцеловал топорище — на удачу. Бедарские всадники опять развернулись; с опустевшими колчанами они поскакали назад. Спереди доносился грохот. То ударяли в щиты воины Морлы.

Вот первые рохтанцы полезли на крутой берег; гуорхайльцы скидывали их, разя длинными копьями. Эадан еще не добрался до берега, когда Изергир Кабанья Щетина, полезший на берег впереди него, схватился с врагом, оступился и скатился обратно на лед — Эадан едва успел увернуться. Он очутился в толчее, пешие воины не столько взбирались на берег, сколько пихали друг друга. «Что это за битва такая?» — разочарованно подумал Эадан. Вдруг что-то случилось, рохтанцы отпрянули и попятились, повернулись, побежали, и Эадан побежал вместе с ними. Он не мог понять, спасаются ли они бегством или заманивают врага в ловушку. Все бежали, наталкивались друг на друга, кто-то поскальзывался и падал. Эадан слышал гуорхайльские боевые кличи совсем рядом, как будто прямо за спиной. Он оглянулся, но увидел лишь бегущих воинов Рохта — и чуть не попал под копыта коня. Столкнувшись со всадниками-элайрами, бегущие повернули и бросились обратно к берегу, занятому гуорхайльцами, — во всяком случае, так показалось Эадану. Он припустил туда же, чтобы не затоптали. Почти сразу же чья-то лошадь сбила его с ног. Подняв голову, он увидел в седле Авенделя Кег-Догриха — Эадану показалось, тот усмехается. Слышался лязг: видно, кто-то из гуорхайльцев и правда спустился на лед, преследуя бегущих врагов, и теперь оказался в гуще вражеского войска. Эадан почуял сильный запах крови. В круговерти коней и пеших воинов Эадан растерялся, не знал, куда бежать, где его противники. Он пошел наугад, увертываясь от лошадей. На него кинулся гуорхайлец в войлочном доспехе — Эадан даже не признал, кто это, хотя прежде тревожился, каково будет убивать своих родичей. Эадан замахнулся топориком, но гуорхайлец упал раньше, чем Эадан опустил оружие: меч Эрдира Кег-Зейтевидру снес гуорхайльцу голову. Эадан отшатнулся; голова покатилась ему под ноги. Перескочив через обезглавленное тело, Эадан побежал за лошадью Кег-Зейтевидру, сам не зная, зачем.

Неожиданно Кег-Зейтевидру натянул поводья, лошадь встала на дыбы. Эадан уже в который раз отпрянул, натолкнулся на Изергира Кабанью Щетину — тот стоял на четвереньках, зажимая вспоротый живот. Эадан потерял равновесие и упал на одно колено. Его пронзила такая боль, словно колено раздробилось; слезы брызнули из глаз.

Над ним пронеслись копыта и брюхо мышастого коня. Эадан увидел Нэахта Кег-Райне, который на всем скаку налетел на кого-то. В следующее мгновение конь Нэахта рухнул как подкошенный, а сам Нэахт, падая, высвободился из стремян и спрыгнул с коня прежде, чем свалился набок. От размозженной головы коня по льду растеклась кровь, смешиваясь с кровью эсов. Здесь повсюду лежали мертвые тела, мозги и внутренности покрывали лед блестящей жижей. Юноша с обезображенным лицом полз в этой жиже, подвывая от боли, — когда он оказался ближе, Эадан узнал в нем Мэйталли, наследника меча. Эадан поспешно отвел глаза — и встретился взглядом с Ниффелем-балайром.

Тот стоял, пошатываясь, посреди этого угощения для волков и воронов, — смотрел сквозь Эадана своими бельмами, почерневший и высохший, как мертвец, давно лежащий в могиле; из перекошенного рта сползала по подбородку кровавая слюна. Медленно он повернул голову к Нэахту. Тот уже поднялся на ноги и выставил перед собою меч. Ниффель метнулся к нему. Нэахт рубанул мечом — клинок врезался в Ниффелево плечо, но тот будто и не заметил. Впился когтями Нэахту в лицо. Вырвал нижнюю челюсть. Обеими руками обхватил его голову, сдавил, давил до тех пор, пока пальцы не провалились в хрустнувший череп… И тогда Эадан ударил.

Он метил в голову, но топорик соскользнул и отрубил Ниффелю руку. Ниффель обернулся. В лицо Эадана взглянули гаснущие глаза. Эадан обмер; ни жив ни мертв он смотрел, как Ниффель валится на лед.

Раздался чей-то голос:

— Матерь Бевре, ты сразил его! Сразил балайра!..

Эадана подняли на лошадь. Над его головой закачалась отрубленная рука Ниффеля: ее подобрал пасынок Нэахта. Воздевая отрубленную руку, как знамя, Эйф Кег-Райне поскакал через Майв Фатайре. Он кричал воинам Гуорхайля и Рохта:

— Глядите! Глядите, Эадан, сын Райнара, сразил балайра! — и те, пораженные, переставали биться друг с другом.