Глава 23

— …А я в ту пору была совсем еще девчонкой, — болтала Фиахайну. Она присела рядом с Вальебург и трещала без умолку с таким видом, будто это сама Вальебург пригласила ее посидеть с нею. Другие женщины бросали на Фиахайну раздраженные взгляды. — Ты, верно, слыхала, госпожа матушка, как я убежала от мужа в первую свадебную ночь, — Фиахайну хихикнула. — Я так струсила, пока меня готовили к ложу, что как только все ушли, улепетнула из спального покоя и спряталась в подклети. Меня до самого утра не могли отыскать! Люди кличут меня, мечутся по двору с огнями, собаки лают, а я затаилась и еле дышу. Ну, к утру озябла, проголодалась — вылезла…

Вальебург не слушала ее. Она вышивала «райские кущи» — самый сложный и прихотливый узор из всех, что она знала: диковинные цветы, птицы и виноградные лозы. Вальебург низко склонялась к шитью, всматривалась в цветные нити так, что рябило в глазах. От напряжения на лбу выступила испарина, до того она боялась испортить драгоценный шелк. В глубине души Вальебург понимала: едва ли она станет мила своему мужу, даже если вышьет на его рубашке все двенадцать небес с ангелами, святыми и Господом Богом на сияющем золотом троне. Будь она дурнушкой и неумехой, Морла все одно взял бы ее в жены ради мира с ее отцом. И что бы Вальебург ни делала, как бы ни старалась угодить ему, для Морлы она всегда будет Моргерехтовой дочерью — в этом ее единственная ценность и самый большой ее недостаток…

Вальебург отложила шитье в туес и прикрыла уставшие глаза. Ее рабыня, сидевшая подле нее с миской на коленях, тут же сунула ей в руку что-то мягкое — взглянув вниз, Вальебург увидела сложенную пополам пшеничную лепешку, щедро сдобренную маслом и медом. Майетур чавкая поглощала такую же. Невестки Морлы поглядывали на рабыню с возмущением: что за мягкотелые хозяева эти южане, позволяют своим рабам объедаться пищей, достойной господ!

— …И еще долго я не могла понести, потому как была слишком молода, — услышала Вальебург слова Фиахайну. — А своего первенца я приспала. Проснулась поутру — а он лежит подо мною мертвенький. Видать, ночью я навалилась на него во сне… Ну, да такое со всеми молодыми женами случается, — Фиахайну рассмеялась, будто смерть младенца казалась ей забавной неприятностью. А Вальебург подумалось, что она и глаз не смогла бы сомкнуть, если бы меж нею и стеной лежало ее дитя. Она бы, верно, ни днем, ни ночью не знала покоя, если б только ей удалось родить сына…

Вальебург беспомощно посмотрела на незаконченные райские кущи. Как-то она рассказала Майетур, что в ночь перед отъездом Морла говорил с нею, — и Майетур сразу принялась корить госпожу, мол, что ж она не сообразила тогда потребовать у него то, что он задолжал ей как муж? Вальебург соглашалась и обещала, что уж в следующий раз она не растеряется, — ей просто не хотелось спорить со своей напористой рабыней. Множество раз она пробовала вообразить, как требует с Морлы его долг, но даже в мыслях не могла произнести свою просьбу. Да и подобает ли просить о таком знатной женщине, дочери карнрогга? А даже если она и решится, что она скажет? На ум Вальебург приходили то высокопарные слова из хризских священных книг, то сплетни в девичьей, то рассказы сестрицы Эвойн. Вальебург нередко доводилось слышать о какой-нибудь служанке или даже о благородной девице, с которой «приключилась беда». Когда они с сестрой сидели у резной перегородки, высматривая в фигурные прорези красивых юношей в тронном зале, Эвойн указывала то на пригожего молодого эса, то на разодетого хриза и шепотом пересказывала Вальебург истории о женщинах, соблазненных ими. По ее словам выходило, что стоит наивной девице хотя бы раз переночевать с любезным дружком на гумне или позволить ему затащить себя в укромный уголок — не успеет она и глазом моргнуть, как нагуляет плод греха. Сейчас, вспомнив эти сплетни, Вальебург невесело усмехнулась. Вот бы и ей зачать вот так, после первой же ночи с мужчиной, как тем бедовым девицам! И в голову ей пришла нехорошая, напугавшая ее мысль: если б тогда, в спальном покое, она позволила Мадге совершить то, чего он желал… Быть может, сейчас она уже носила бы под сердцем дитя. Ей было бы нечего страшиться, даже сходства ребенка с настоящим отцом, которое частенько выдавало блудниц с головой… Вальебург содрогнулась. Помилуй ее Господь, о каких мерзостях она размышляет! Но не успела она раскаяться в дурных помыслах, как подумала с поразившим ее саму спокойствием: нет, Мадге не годится — он не стал бы держать язык за зубами.

— …А потом ничего, попривыкла, — говорила Фиахайну. — Нынче уж никто не попрекнет меня в том, что я плохая жена моему Йорди.

Этльхера и Этльверд громко фыркнули. Они одновременно вскинули головы и одновременно подобрали свои пряслицы.

— Скажешь тоже, Бигню! Как по мне, ты и сейчас не больно-то расторопная хозяйка, — заявила Этльхера. — А уж детьми ты и подавно похвастать не можешь: с тех пор, как брат Йортанраг взял тебя в жены, от тебя всего-то и приплода, что одна дочка, такая же врунья, воровка и бездельница, как ты сама!

— Недаром говорят эсы: сколько ни разбавляй дурную кровь, добра от нее не дождешься, — подхватила Этльверд.

Сестры говорили быстро и резко — из-за этого тарахтящего моддурского выговора их слова показались Вальебург еще злее. Ей вспомнился карнрогг Гунвар Эорамайн, гостивший в Мелинделе, когда Вальебург была маленькой — любые речи в его устах звучали как брань. Тогда Вальебург боялась его. Ей не нравилось, что этот недобрый острозубый человек с лицом как у лисы называет себя ее дедушкой. И от него так противно пахло… Одна из служанок объяснила Вальебург: всё потому, что дикие северяне мажут волосы жиром, а не душистыми маслами, как делают мужчины здесь, на дивном Юге.

Задумавшись, Вальебург чуть не подскочила от пронзительного крика Фиахайну:

— Поглядите-ка, кому вздумалось болтать о дурной крови! Это у меня-то дурная кровь?! Лучше б ты подавилась собственным языком, чем сказала такое, Эорамайнова дочь! Ведомо нам, какова кровь у вашего достославного рода! Или вы думаете, люди Гуорхайля забыли, что за благонравная женщина была ваша старшая сестрица, госпожа Сафайт? — Фиахайну, тяжело дыша, посмотрела на Вальебург, словно ждала, что та ее поддержит.

Этльхера и Этльверд опешили. Они не ожидали такого яростного отпора от Бигню — дурочки Бигню, которая только и может, что подлизываться и сплетничать.

— Что-то больно ты осмелела, сестрица Фиахайну, — тихо проговорила Этльверд. — Думаешь, ты вправе дерзить нам, женам старших братьев твоего мужа, раз заделалась наперсницей госпожи матушки?

Вальебург изумилась. Неужели они думают, что она и вправду благоволит этой Бигню? Наверно, и сама Фиахайну не посмела бы ответить Этльхере и Этльверд, если бы не считала себя любимицей жены карнрогга. Не хватало еще ввязываться в их склоки…

— Несчастье нашей старшей сестры — не ее вина, — решительно сказала Этльхера. — И не тебе, фальгрилатка, очернять ее, чтобы подольститься к новой жене хозяина, — Этльхера повернулась к Вальебург. — Ваш Карна Рохта далеко от наших краев, госпожа матушка. Не знаю, слыхала ли ты у себя на Юге о том, что наша сестра Сафайт была лучшей невестой Трефуйлнгида. Люди прозвали ее Лебяжьебелой за ее прекрасную кожу. Из-за ее красоты Ддав и задумал утащить ее в свою подводную усадьбу. В ту весну, когда высокородный Тьярнфи посватался к Сафайт, она провалилась под лед. Течение унесло ее далеко от пролома. Одному Ддаву ведомо, как ей удалось выбраться из-подо льда. Тогда она и обезумела — и даже роггайн гурсов с твердым как камень сердцем не стал бы попрекать несчастную за это.

— Но отец ее Данда Эорамайн поступил недостойно, утаив от сватов Морлы безумие невесты. Невиновен тот, кто предостерег — так повелось среди эсов, — сказала Онне. Единственная из всех женщин она не оставила работу и говорила не отрывая глаз от своего тканья.

Этльхера и Этльверд промолчали: возразить им было нечего. Гунвар Эорамайн и вправду сподличал, когда надоумил их отца Данду отдать Морле полоумную невесту. Уговаривая племянника, Гунвар убеждал его, что и Морла — жених с изъяном: вдовец со множеством детей, да еще и женат на этой хризке из Ан Орроде. Не такого мужа они желали для красавицы Сафайт! Но что поделать, нынче Морла — единственный из женихов, до кого еще не дошли слухи о постигшем ее безумии. Нужно поторопиться, пока в Гуорхайле не узнали, какой теперь стала прекрасная дочь карнрогга Данды…

Фиахайну тоже притихла. Пусть она и достигла самой вершины, — заручилась покровительством жены хозяина — всё же она побаивалась суровой Онне. В прядильне повисла непривычная тишина: слышно было лишь, как рабыня, прикончив лепешку, с причмокиванием облизывает жирные пальцы.

Вальебург покосилась на Онне. Как всегда невозмутимая, она сидела прямо, ни на кого не глядя, и привычными движениями направляла уток через нити основы. Вальебург показалось, что Онне продолжала бы ткать, даже если бы рог Орнара начал сзывать эсов на последнюю битву. В ее длинном, немного лошадином лице, во всей ее высокой костистой фигуре было нечто, напомнившее Вальебург изображения святых на стенах божьего дома близ родного Мелинделя. Они взирали на Вальебург так, словно вопрошали: «Как смела ты явиться сюда, грешница?» Тем же непоколебимым, грозным благочестием веяло от Онне. Несколькими словами она приструнила невесток — даже острых на язык Этльхеру и Этльверд — и Вальебург пришлась не по нраву эта ее власть над ними. Она скорей предпочла бы, чтобы Онне бранилась и строила козни, как остальные, а не держала себя так, будто это она, а не Вальебург, повелительница всех женщин в усадьбе Морлы.

— Я рада, что ты, сестрица Онне, положила конец пустому спору, — сказала Вальебург снисходительным тоном. — Не годится припоминать замужней женщине родичей ее отца, ибо став женою, она входит в род своего мужа. Что бы ни совершил Дом ее отца, ее честь не будет запятнана. Теперь ее честь — это честь мужа и его родичей.

Онне холодно взглянула на нее.

— Может, так и заведено у вас на Юге, — сказала она, — но в наших краях кровь женщины из Эорамайнов не превращается в кровь рода Морлы, как только она выйдет замуж. Ты говоришь, что замужней женщине нечего вспоминать о своих родичах. Ответь мне тогда, Вальебург, дочь Хендрекки: соткешь ли ты для мужа знамя, дарующее победу, если Карна Гуорхайль и Карна Рохта вновь пойдут войной друг на друга? И как ты поступишь, если брата твоего Мэйталли сразит один из твоих пасынков? Будешь ли ты оплакивать брата, сына твоего отца и матери, или возрадуешься мужниной победе?

Майетур выронила деревянную миску.

— Да не услышит тебя Создатель, тьфу, тьфу! — она замахала руками перед лицом у хозяйки, будто отгоняла от нее беды, и принялась бормотать обрывки истинноверских молитв, нещадно коверкая хризские слова и смешивая их с весериссийскими защитными заклинаниями.

— Вели своей рабыне замолчать! — воскликнула Этльхера: она приняла молитвы Майетур за колдовские проклятья. Чего еще ждать от этой девки, уродливой и черной с головы до пят, как Ддавова дочь? Этльхера и Этльверд в суеверном страхе схватились за «счастливые» песцовые лапки, висящие у них на поясах.

Словно в подтверждение их страхов из бражного зала донесся шум: топот ног, грохот кулаков по столу и звон оружия, взволнованные и разгневанные голоса.

— Пощади нас Орнар! Сдается мне, твоя треклятая рабыня накликала на нас несчастье, — выдохнула Этльверд.

Женщины выбежали из прядильни. В бражном зале царила суматоха; элайры вооружались, что-то кричали друг другу, ударяли топорами в щиты; собаки крутились у них под ногами, возбужденные в предвкушении битвы. На дворе ржали лошади. На карнроггском возвышении стоял Ульфданг, уже облаченный в доспех, со своим прославленным мечом Мьёвингом на поясе; у бедра он держал шлем, увенчанный посеребренным вепрем. Он отдавал приказы отцовым людям — по словам, что Вальебург уловила в оглушительном гаме, она поняла, что Ульфданг созывает ополчение.

Показался Сиандел. Он шел к старшему брату, но Фиахайну подлетела к нему и начала расспрашивать, повиснув у него на руке. Нехотя он приблизился к женщинам.

— Прибыл гонец из Скага Изрен, от Йортанрага, — объяснил он. — Говорит, сыновья Ингрима Датзинге с какими-то людьми Эорамайнов переправились по льду через Фоил Адурат и подошли к карнроггской усадьбе. Они никогда не сумели бы взять ее силой, стены там высоки и крепки, и глубоко уходят в землю; но госпожа Ордрун, по всему видно, сама отворила ворота перед старшими братьями. Они сели в карнроггской усадьбе, и Ингвейр Датзинге назвал себя карнроггом Карна Тидд. Свободные эсы Тидда уже потянулись туда целовать ему меч.

— Как это возможно? Неужели они привели с собою так много воинов, что защитники Карна Тидд не смогли дать им отпор? — спросила Вальебург. — Разве там, на Фоил Адурат, нет крепости? Как же они прошли мимо нее?

Сиандел оглянулся на Ульфданга: ему не терпелось присоединиться к старшему брату вместо того, чтобы стоять тут и болтать с глупыми женщинами.

— Крепость есть, госпожа матушка, а с сыновьями Ингрима Датзинге поначалу было не больше дюжины воинов, — ответил он. — Но в Скага Гайрангир сидит старый элайр их отца, Этарлойфи Валь-Норан. Этот Этарлойфи вышел им навстречу и первым поцеловал Ингвейру меч, а после дал ему в подмогу своих людей. Пока сыновья Ингрима шли через Тидд, вероломные тиддские фольдхеры встречали их как долгожданных законных хозяев. Множество свободных эсов Карна Тидд отправились вместе с сыновьями Ингрима Датзинге к стенам карнроггской усадьбы. Когда ворота растворились перед ними, они ворвались в дом и перебили всех, кто поднял против них оружие. Элайры Ангррода из тех, что родом из Тидда, обратились против элайров из Гуорхайля и подсобили сыновьям Ингрима расправиться с ними. Воин, которого братец Йортанраг прислал сюда с вестями, слыхал, будто Ингвейр и Ингье убили и наших племянников, сыновей Ангррода.

Невестки Морлы ахнули. Фиахайну начала подвывать, привычно напуская на глаза слезы. Этльхера и Этльверд выжидали: они раздумывали, следует ли оплакивать сыновей Ангррода, когда мужчин вокруг занимают куда более важные дела, чем смерть двух мальчишек, еще не заплетших волосы.

— А что сестра моя Ордрун? — спросила Онне.

Сиандел опять оглянулся на Ульфданга.

— Этого я не ведаю. Верно, тоже мертва, — ответил он с поспешностью. Не сказав больше ни слова, он оставил женщин и взбежал к брату на карнроггское возвышение. Они о чем-то заговорили, обеспокоенно поглядывая то на Йортанрагова гонца, то на элайров внизу.

— Ха! Пророчила беду моей госпоже, а накликала себе, — пробормотала Майетур с нескрываемым злорадством: от ее глаз не укрылось, как побледнела Онне. — У нас в Весериссии говорят так: окатишь помоями других — об тебя же их и оботрут!