Глава 21

Эсы вышли посмотреть на роггарим. Они высыпали из душных, жарко натопленных землянок и собрались вокруг Вьятукерна, не обращая внимания на лютый холод: всем было любопытно увидеть воочию собрание владык Трефуйлнгида. Зеваки толкались, вытягивали шеи, перекликались и переругивались. Кое-где в толпе уже вспыхивали ссоры, как всегда случается, когда собираются вместе эсы из разных земель. Древний Закон велит прекратить распри и кровопролитие во время священного роггарима, но в последние дни всё чаще было слышно о драках между людьми из враждующих карна. Карнрогги порешили, что больше медлить нельзя. Они расселись на застеленных мехами и кожами камнях, сами укутанные в шубы и подбитые мехом плащи — их элайрам и слугам, наблюдающим за хозяевами издали, чудилось, что в каменном круге Вьятукерна восседают не карнрогги, а сами Старшие, мохнатые, большие и безобразные, больше смахивающие на медведей, чем на людей. На лицах карнроггов плясали багровые отсветы пламени, а тени их, огромные и изменчивые, сливались с тенями угрюмых вьятукернских камней.

Карнроггам было в новинку держать роггарим глубокой зимой. Каждый втайне надеялся закончить его поскорее и вернуться в тепло землянки. Здесь, на открытой всем ветрам равнине, даже богатые меха не спасали от холода, а сидеть неподвижно было и того хуже. Казалось, от самих камней веяло промозглым холодом первобытных времен, когда миром правила вечная ночь и Рогатые Повелители еще не так давно отвоевали Трефуйлнгид у Старших, прогнав их в болота и непролазные чащобы.

Гунвар Эорамайн прочистил горло. Тому, кто кликнул роггарим, должно держать речь первым, но Гунвару не хотелось ни разговаривать, ни даже открывать рот на таком морозе. Он плотнее закутался в вытертую медвежью шкуру, которую накинул поверх шубы, и начал:

— Великий Орнар, Отец Правды, роггайн всех эсов, и средний сын его Виату, заступник добрых людей! Смотрите, как роггарим судит спор меж высокородным Ниффелем Морлой, сыном высокородного Тьярнфи Морлы, сына Ульфданга, внука Ниффеля Широкого Шага, из Карна Гуорхайль, и достопочтенным Бьярреном Валь-Кинладом, сыном достопочтенного Эгвейра…

— Эгира, — громким шепотом подсказал дяде Данда Эорамайн.

— …сыном Эгира Валь-Кинлада, — поправился Гунвар, недовольно поморщившись. Что ему за дело до предков какого-то тиддца? — …фольдхером из Карна Тидд. Достопочтенный Бьяррен, сын Эгира, говорит: благородный Ниффель, сын Тьярнфи, коему достопочтенный Бьяррен дал кров и пищу, бесчестно умертвил его жену, достойную…

— …Айкерту, дочь доблестного Онгерва Валь-Норана из Карна Тидд, — опять подсказал Данда.

— …его единственного сына Эйрира, сына Бьяррена, и единственную дочь, уже просватанную. Достопочтенный Бьяррен, сын Эгира, просит роггарим о смерти для Ниффеля, сына Тьярнфи, и отказывается продавать кровь своей жены, сына и дочери, ибо убийство это было вероломным, совершено ночью и попрало закон гостеприимства. Едва я услышал о таком небывалом злодействе, меня охватил ужас и гурсий гнев. Я кликнул роггарим, дабы под взглядом Рогатых Повелителей судить справедливое возмездие Ниффелю, сыну Тьярнфи. Пусть теперь говорят мои братья-карнрогги. Да направит их Отец Орнар тропою правды.

— И хорошо бы Отцу Орнару поспешить, пока наши яйца не примерзли к священным камням Вьятукерна! — пронзительно выкрикнул Вульфсти Хад. Он взвился на ноги и принялся бегать взад-вперед, под всеобщий хохот делая вид, что растирает замерзшие чресла.

Гунвар сердито одернул его:

— Уймись уже, парень! Ты в священной пастушьей хижине Виату, а не на попойке.

Вульфсти низко поклонился Гунвару, взмахнув руками и отклячив зад.

— Молю, не брани своего неразумного зятя, ничтожного, точно крыса, — пропищал он. — Я знаю, что в тебе говорит не гнев, а отеческая забота, ибо ты, о высокородный Гунвар, воистину отец мне… Ой-ой, я хотел сказать, воистину как отец мне! — Вульфсти отбежал обратно к своему камню, запрыгнул на него и уселся на корточки.

Морла и Хендрекка переглянулись. С тех пор, как Вульфсти впервые появился в Карна Вилтенайр, по Трефуйлнгиду поползли слухи, будто мать его, рабыня из усадьбы Эорамайнов, зачала его вовсе не от Айнгура Хада, а от своего господина. С годами Вульфсти становился все больше похож на моддурца. Глядя на его темно-рыжие тонкие косицы, вострый нос и совсем по-эорамайнски скошенный подбородок, люди с еще большим пылом принялись судачить: мол, Гунвар Эорамайн посадил в карнроггское кресло Вилтенайра не нагулянного сына Айнгура Хада, а собственного ублюдка.

— Твой… воспитанник говорит дело, брат Гунвар, — сказал Морла. — К чему затягивать этот роггарим? Нам не о чем спорить. Я признаю, что мой сын поступил дурно с достопочтенным фольдхером, перебив его родичей после того, как вошел гостем в его дом. Но фольдхер этот — человек моего сына Ангррода, карнрогга Карна Тидд, и убийство было совершено на земле Карна Тидд. Ниффеля и фольдхера должен рассудить карнрогг Ангррод, а не роггарим. Эта тяжба слишком мелка для собрания властителей Трефуйлнгида.

— В каждом слове высокородного Тьярнфи сияет самоцвет правды, — поддержал его Хендрекка. — Право карнрогга — даровать справедливость своим чадам, будь то элайр, фольдхер или низкорожденный эс. Пред великим роггаримом обида фольдхера — всё одно что крошечная песчинка пред золотой колесницей.

Фальгрилатский карнрогг Хеди Эйдаккар, прежде чем заговорить, взглянул на Гунвара Эорамайна, словно спрашивая у него разрешения.

— Достопочтенный Бьяррен Валь-Кинлад — человек карнрогга Ангррода из Карна Тидд, это верно, — заметил он. — Но высокородный Ниффель, сын Тьярнфи — человек карнрогга Морлы из Карна Гуорхайль.

— Именно так, — подхватил Гунвар Эорамайн. — Древний Закон гласит: если человек одного хозяина умертвил человека другого хозяина, то хозяину убийцы должно выдать своего человека на суд хозяину убитого или же самому наказать его так, как пожелает хозяин убитого. Но ни карнрогг Ангррод, господин фольдхера Бьяррена, ни карнрогг Тьярнфи, господин Ниффеля, не стали судить его и наказывать, как велит древний Закон. А посему лишь справедливый роггарим способен разрешить это дело к удовлетворению богов и к чести всех нас.

— Что слышат мои уши! — вскричал Ангррод Морла. — По твоим словам выходит, что я пошел против древнего Закона, раз не стал просить моего высокородного отца казнить моего старшего брата!

Гунвар бросил на него колкий взгляд.

— Не пойму, отчего ты так разъярился, сын Тьярнфи. Ощутил горький вкус правды в пьяном меде карнроггской власти? Уж тебе-то не впервой идти против древнего Закона. Ты идешь против него всякий раз, когда всходишь на карнроггское возвышение, берешь в руки меч Тидд или вкушаешь карнроггскую долю яств. Или тебе не ведомо, что наследовать карна вправе лишь сын карнрогга, а ежели нет сыновей, то брат карнрогга или сын брата карнрогга, но никогда — сын сестры карнрогга или муж дочери карнрогга?

— Не иначе как сам Орнар, Отец Правды, спустился из своего небесного чертога и подул тебе в затылок, Эорамайн! — усмехнулся Хендрекка. — Отчего же на прошлом роггариме ты вещал иное? «Карнрогг вправе назвать наследником любого своего родича, — говорил ты, — и потому, коли высокородный Ингрим Датзинге перед тем, как отправиться в дальний путь к бражному залу Орнара, прочил на карнроггское кресло своего зятя, и тому есть свидетели, то право Ангррода на меч Тидд сильнее права карнроггских сыновей». Ты слывешь знатоком законов, высокородный брат мой Гунвар. Так ответствуй: чей Закон ты почитаешь, Отца Орнара или свой собственный?

— Странно мне слышать подобные укоры от тебя, брат Хендрекка. Ведь это ты вслед за своими приятелями-лайкарлахами почитаешь не древний Закон, положенный эсам Рогатыми, а чуждую нам волю иноземного бога, — огрызнулся Гунвар.

Хендрекка вспыхнул. Его оскорбило не столько обвинение в иноверии, сколько то, что Гунвар назвал его союзников-хризов пренебрежительным «лайкарлахи», мелкоухие.

— Что-то ты не гнушался лайкарлахами, когда гостил у меня в Мелинделе, — раздувая ноздри, проговорил Хендрекка.

Вульфсти визгливо захихикал:

— Что, дядюшка Гунвар, уши у хризов мелкие, зато задницы, поди, глубокие?

— Как смеешь ты, Крысеныш, хулить моего старшего родича?! — не стерпел Данда. — Забыл, кому ты обязан карнроггским креслом и мечом Вилтенайр, нагулыш?!

— Я бы и рад забыть, да ты с твоим дядюшкой-хризоблудом забыть не дашь, — всё кривлялся Вульфсти.

— Ухолонитесь, трескуны! — вдруг громыхнула Тагрнбода. Карнрогги вздрогнули и невольно притихли: до того неожиданным был ее окрик. Тагрнбода обвела их тяжелым взглядом. Прежде она молчала, пытаясь вникнуть в спор, но медлительной северянке было не поспеть за их перебранкой. Ей казалось, что южане безо всякого проку вопят, скалят зубы и тараторят. Их трескотня вконец утомила Тагрнбоду. — Чего рядить о пустом? — сказала она. — Все вы, южане, мелкоухие. Наразрыли над чем лаяться. Всякому ясно, что Безглазая Женщина до немоги изождалась своего жениха. Снарядимте-ка Ниффелю Морле женитьбенный поезд!

Морла вперил в Тагрнбоду полный ненависти взгляд. Та сидела широко расставив ноги в меховых сапогах, опираясь большими когтистыми руками на колени. С плеч ее свисали медвежьи лапы, словно исполинский северный медведь обнимал свою сродственницу. Подобно мужчине, Тагрнбода расплела волосы на две косы и по баэфскому обычаю вплела в косы шерсть лошадей-канкооппе.

— Что делает в священном Вьятукерне женщина, которой место в прядильне? — проговорил Морла. — У женщин нет голоса в собрании властительных мужей Трефуйлнгида. Не эта дурная жена, отвыкшая от мужниной плети, а доблестный Каддгар Гурсобойца, сын высокородного Гройне Ондвунна, должен говорить за Карна Баэф.

— В речах моего зятя нет и крупицы лжи, — сразу же подхватил Хендрекка. — Оседланная телица не обратится в благородного жеребца; женщина, расплетшая волосы надвое, не обратится в мужчину.

Тагрнбода посмотрела на Хендрекку сверху вниз.

— Да я поболе мужчина, чем ты, мямля-южанин! Распушанился, как краснохолка по весне, — Тагрнбода сплюнула себе под ноги. — Я-то, может, и расплела волосы надвое, а тебе, как я поглядую, и расплетать нечего. Кху, стыдобища!

Хендрекка изменился в лице. Он подстригал и завивал волосы в подражание хризам, а Тагрнбода, должно быть, приняла это за позорное отрезание волос. «Хадарка, дикая хадарка», — подумал Хендрекка словами Хрискерты.

— Я не стану тратить на тебя свой гнев, Тагрнбода, — Хендрекка с трудом произнес ее имя — вышло что-то вроде «Тагернвёда». — Женщина без мужа — что малое дитя, сама не ведает, что лопочет. Куда там ей, знающей одни лишь бабьи сплетни и склоки, судить в кругу карнроггов?

— Тогда и тебе, Моргерехт, нечего делать в кругу карнроггов, — фыркнул Гунвар Эорамайн: он все еще злился, что Хендрекка попрекнул его пристрастием к хризам. — Всяк в Трефуйлнгиде знает, кто на самом деле карнрогг в Карна Рохта — этот твой бедарский скотокрад, Нэахт Кег-Райне! Быть может, мне следовало кликнуть на роггарим его, а не тебя?

Вульфсти опять соскочил со своего камня.

— Что ты, что ты, дядюшка Гунвар! — с наигранным испугом возразил он. — Говорят, бедарцы и дня не могут прожить, не украв чужого коня или быка, а достопочтенный Нэахт Кег-Райне — первый среди бедарцев. Пусти его на роггарим — и не успеем мы глазом моргнуть, как все останемся без лошадей. Придется нам ехать обратно друг у друга на закорках! — и Вульфсти попытался забраться Данде Эорамайну на спину. Данда привычно отмахнулся от него.

— Кому нужна твоя лошадь, Дурачок, — сказал Хендрекка презрительно. — У вас в Вилтенайре не лошади, а ослицы.

— Не лёш-ш-шади, а йозлице, — передразнил Вульфсти южный выговор Хендрекки. — Что это за диковинный зверь такой — йозлице?

— Помолчи, Вульфсти, — оборвал его Морла. Все давно уже привыкли к выходкам придурковатого вилтенайрского карнрогга, но сейчас его шуточки будили в Морле глухое раздражение. — А ты, брат Гунвар, постыдился бы — обращать справедливый роггарим в свару, что пристала лишь перепившим браги смердам, а не высокородным владыкам эсов! Кто сумеет поспорить со мною, если я скажу: Тагрнбода не по праву сидит в собрании сильных? Кто сумеет поспорить с тем, что всякий суд, свершенный в Дунн Скарйаду, не может быть справедлив, а круг роггарима не замкнется, покуда во Вьятукерне не воссядут все карнрогги до единого?

Хендрекка величественно наклонил голову.

— Это верно, — подтвердил он. — Отчего среди нас мы не видим высокородного Тельри Хегирика, карнрогга Карна Унутринг?

Тагрнбода подалась вперед — косточки, нанизанные на простые серебряные кольца у нее в ушах, застучали друг о друга.

— Мой отец не сидел и на преждехожем роггариме, — проговорила она медленно, по-северному растягивая слова. — А ты, Морла, и не думал его пождаться — отдал Карна Тидд своему сынку и без воли карнрогга Тельри. Чего ж ты теперьша об отце моем вспамятовал?

— Если мы станем ждать Тельри Хегирика, то прождем до Последнего Рассвета, — пробурчал Данда: он совсем замерз. — Обошлись без него на прошлом роггариме, обойдемся и сейчас.

Морла медленно поднялся со своего камня и подошел к костру.

— Что ж, карнрогги, — произнес он — взметнувшееся пламя отразилось в его желтых глазах. — Если вас не страшит неправедный суд в зловещую пору Дунн Скарйады… Если ваше желание — судить незамкнутым кругом… И если обида фольдхера, по-вашему, достойна великого роггарима… Раз так, я требую для Ниффеля Старого Права.

Тагрнбода в сердцах хлопнула себя по ляжкам.

— Старое Право! — возмутилась она. — Ты выпрошаешь Старого Права для балайра? А не переелся ли ты ягоды с поганого болота, братец?

— Старое Право — древнейший из исконных эсских обычаев, — сказал Ангррод с важностью. — По нему жили еще первые эсы в Туандахейнене. Кто мы такие, чтобы спорить с пращурами?

— Еще бы ты не почитал Старое Право, брат Ангррод! Ведь на нем одном и зиждется твое владычество над Карна Тидд, — хмыкнул Гунвар Эорамайн.

— Ты кликнул нас на роггарим не для того, чтобы спорить, по праву ли высокородный Ангррод, сын Тьярнфи, сидит в карнроггском кресле, — сказал Хендрекка. — Думается мне, мой зять рассудил справедливо. Пусть фольдхер и высокородный Ниффель Морла сойдутся в рукопашном бою и померяются своими удачами.

Морла скрыл довольную улыбку. Он мысленно произнес молитву Этли: не иначе как хитроумный младший сын Орнара нашептал Морле взять Лиаса с собой на роггарим. По всему видно, Хендрекка доволен подарком — и уже не отступится от Ниффеля, как Морла прежде опасался. Подумать только, а он и не знал, что купить верность этого самовлюбленного дурня будет так легко.

— Достойно ли возвращаться к Старому Праву, когда Орнар положил нам свой Закон? — неуверенно возразил Хеди Эйдаккар. Он тоже поднялся с камня и подошел поближе к огню. — Когда бесчестный Райнфи Хад попросил для себя Старого Права, роггарим судил, что в Старом Праве нет Орнаровой справедливости, ибо первые эсы переняли его у гурсов.

— Роггарим судил по Старому Праву испокон веков, — сказал Хендрекка немного гнусаво: он вконец замерз, у него заложило нос, но он не желал выдавать свою слабость и подходить к костру. — Все герои Трефуйлнгида, завоеватели земель, заполучали карнроггские мечи благодаря Старому Праву. Мой великий праотец, яростный Эрдир Моргерехт, назвал себя карнроггом Карна Рохта, ибо ему покорились земли рохта. Ваш предок, Райнар Красноволосый, взял себе Карна Гуорхайль, когда сразил гуорхайльского карнрогга. Старое Право — это живая кровь Трефуйлнгида, отними его — и Трефуйлнгид зачахнет, как обескровленное тело. Сами могучие боги…

— Полно тебе растараторивать, — нетерпеливо перебила его Тагрнбода. — Треску от тебя больше, чем от лесного птичья. Завели перепев: мои праотцы, твои праотцы… А сами-то не за старину, а за свою утробу. Суди мы Ниффеля без Старого Права — что высудили бы ему? Одну тольку смерть! Оттого ты, брат Морла, и вгрызся в Старое Право, как отощавший волк в шмыгуна.

Вульфсти опять развеселился: ему пришлось по душе северное словцо.

— Отпусти шмыгуна, дядюшка Тьярнфи, — заканючил он, — пускай еще пошмыгает!

— Всё бы тебе кривляться, Крысеныш, — проворчал Данда. Он сидел рядом с Вульфсти и уже начал уставать от его ужимок.

— Какой я тебе Крысеныш?! — изобразил обиду Вульфсти. — Теперь величай меня по-северному: братец Шмыгун!

Морла раздраженно дернул ухом. Повернувшись к Вульфсти спиной, он обратился к Тагрнбоде:

— И как же ты судишь смерть моему сыну, северянка? Или ты возомнила себя не только равной мужчинам, но и равной по силе балайру?

Тагрнбода поднялась на ноги. Ее исполинская тень накрыла Морлу.

— Сила балайров больша, — произнесла она, — а за силой идет несила. Как твой Ниффель поляжет в немощи, так всяк его одолеет — не я, а даже малый ребятенок.

Гунвар Эорамайн поерзал на своем камне: от неподвижного сидения у него затекла спина.

— Но прежде он отправит с поклоном к Безглазой Женщине многих славных воинов, — сказал он. — Лишь его хозяйке ведомо, когда Ниффеля одолеет балайрское бессилие. Разумно ли обрекать на столь страшную участь наших верных элайров? Не мудрее ли будет дать Ниффелю Старое Право, о котором просит высокородный Тьярнфи?

Тагрнбода резко обернулась к Гунвару. Она взглянула в его маленькие хитрые глаза, посмотрела на его племянника и зятьев, странно примолкших, оглянулась на Морлу…

— Так вот что вы затаёчили за моей спиной, — проговорила она тихо. — Глядела я за тобою, братец Гунвар, глядела, да, видать, не углядела. Что, расслюнился на Морловы подарки? — Тагрнбода раздула широкие ноздри.

Гунвар с опаской покосился от нее: еще взбредет в ее гурсью голову напасть на него прямо в священном Вьятукерне. Что этой ведьме до гнева Рогатых Повелителей? Ее-то повелители по чащам да по болотам сидят…

— Не разжигай сердце понапрасну, высокочтимая сестра, — примирительно сказал Гунвар. — Сама посуди, сколько наших воинов поляжет прежде, чем Ниффель-балайр притомится. А для фольдхера Бьяррена жизнь теперь все равно что смерть, так он горюет по своим родичам. Он сам говорил мне, что с того злосчастного дня, как он лишился жены своей и детей, небо над головою стало для него тяжким, а питье — горьким. Судив Ниффелю Старое Право, мы лишь дадим достойному Бьяррену исполнить свой долг и с честью взойти на сани Орнара…

— Да сожрет Ку-Крух твой гадючий язык, Гунвар, — мрачно отозвалась Тагрнбода. — А Ддав пусть сделает из твоих лживых глаз нагрудные пряжки для своих дочерей. У меня нет охоты слушать твое лисье тявканье. В нончий день вы могли свалить Морлина балайра, — возвысила она голос, — вырвать у Морлы его клыки и когти. Но вы взрадовались на его подарки, как росомаха на падаль — вот и жрите теперьша, что он вам кинет! — с этими словами Тагрнбода вытащила из-за пазухи пригоршню чего-то мелкого, вроде сушеных ягод, пошептала над ними, поплевала и с размаху бросила в середину каменного круга.

Карнрогги отпрянули. Несколько «ягод» попало в костер — огонь затрещал, задымился; от едкой вони у карнроггов заслезились глаза. Они принялись бормотать молитвы богам и творить защитные знаки. Эсы снаружи в суеверном страхе расступились перед Тагрнбодой — та, злобно зыркая на южан, пошла прочь от Вьятукерна. За Тагрнбодой в угрюмом молчании двинулись ее баэфцы.

— Проклятая ведьма, — прошипел Гунвар Эорамайн, провожая ее взглядом. И добавил громко: — Не страшитесь, братья. У ее хозяев нет силы в священной хижине Виату. Рогатые оградят нас от мерзкого северного колдовства.

Но карнрогги не могли избавиться от зловещего предчувствия — оно будто пропитало воздух, как его пропитало зловоние Тагрнбодиных ягод. Да и сам Гунвар пусть и не особенно верил в колдовскую мощь Тагрнбоды, все же тайком сложил пальцы в рукавице в знак, отвращающий порчу.

— Не к добру ты созвал нас на роггарим в Дунн Скарйаду, — почти шепотом сказал Хеди Эйдаккар. — В Дунн Скарйаду всё, что ни творится, творится на потеху Старшим…

Вульфсти деланно рассмеялся.

— Что, напугала вас Медведица? А что с вами будет, если и я в костер своего дерьма брошу? Еще не такая вонь пойдет — вы, небось, врассыпную разбежитесь!..

— Довольно, — сказал Гунвар. — Что мы — глупые женщины, чтобы бояться каких-то шептуний? — он приблизился к внешнему кругу камней и крикнул своим людям: — Пусть Бьяррен, сын Эгира, и Ниффель, сын Тьярнфи, покажутся пред справедливым роггаримом и богами!

Из кучки моддурцев вытолкнули фольдхера Бьяррена — растерянно озираясь, он вошел в круг и встал поближе к Гунвару Эорамайну. Вслед за ним выступил вперед Ниффель Морла. Толпа отхлынула, давая ему дорогу, и Ниффель в полной тишине прошествовал к Вьятукерну. Эсы глазели на него с боязливым любопытством. Многие впервые увидали знаменитого балайра Дома Морлы, того, чье имя наводило страх на весь Трефуйлнгид. В бледном свете месяца его можно было принять за мертвеца, что в Дунн Скарйаду поднимаются из могил. Редкие седые волосы свисали с плешивого черепа, глаза лихорадочно блестели в черных провалах, темнеющая на щеках татуировка походила на трупные пятна. Ниффель шел высокомерно вскинув голову, его одежды были богатыми одеждами знатного эса, но оттого еще более странным и страшным казался он людям — все равно что волк, наряженный карнроггом.

Когда Ниффель вошел во Вьятукерн, Бьяррен Валь-Кинлад вздрогнул и невольно потянулся к пустым ножнам на поясе. Перед его глазами вновь промелькнул тот ужас: растерзанное тело жены в луже крови, ее внутренности на полу, на столе и скамье. Он забился в угол спальной боковуши; сквозь просвет меж занавесями он видит, как Ниффель поднимается и бредет к двери. Бьяррен твердит про себя, сжимая висящий на шее оберег: «Милостивый Виату, спаси меня, милостивый Виату, спаси меня…»

— Достопочтенный Бьяррен Валь-Кинлад, сын достопочтенного Эгира Валь-Кинлада из Карна Тидд! — возгласил Гунвар Эорамайн. — И ты, высокородный Ниффель Морла, сын высокородного Тьярнфи Морлы из Карна Гуорхайль! Слушайте справедливый роггарим! Властительные мужи Трефуйлнгида говорили о вашем споре и положили вам разрешить его по Старому Праву!

Бьяррен отпрянул от своего покровителя Гунвара. Не в силах вымолвить ни слова, он переводил ошеломленный взгляд с одного лица на другое. Бьяррен никак не мог поверить, что сказанное Гунваром — правда, что роггарим, справедливый роггарим, обрек его, правого, на страшную смерть в когтях балайра.

Снаружи зароптали. Эсы повторяли друг другу решение роггарима, хмурились, сплевывали; одни лишь моддурцы и гуорхайльцы держались невозмутимо. Толпа надвинулась на Вьятукерн.

— Что ж это за суд? — крикнул кто-то.

— Нет справедливости в этом роггариме!

— Вас одурманили Старшие…

— Гнев Орнара на вас!

— Как же это?.. — наконец выдохнул Бьяррен. — Справедливые карнрогги… Что же вы… Что… Где же правда? — подбодренный криками толпы, он протянул руку к Гунвару: — Не ты ли, высокородный сын Онглафа, убеждал меня, что с твоею помощью я отплачу бесчестному убийце за кровь моих родичей? Не ты ли говорил, что роггарим за меня заступится? Я бежал в твои земли, уповая лишь на спасение и твою защиту, но ты убедил меня поднять голову и просить у роггарима справедливости. Где же тут справедливость, о Гунвар?! — Бьяррен оглянулся на людей снаружи — те качали головами, соглашаясь с ним; то и дело раздавались одобрительные возгласы. Расхрабрившись, Бьяррен поднял руку ладонью вверх: — Мои слова слышат Рогатые Повелители! Мои слова слышат свободные эсы! Этот высокородный муж… этот… этот изгнанник Рогатых набросился на мою Айкерту, хотя она не нанесла ему обиды ни словом, ни делом; он выдавил ей глаза и вспорол когтями живот, погрузил руку в ее нутро и вытянул внутренности… и намотал их на запястье… А потом, когда она затихла, пошел в наш зимний хлев и растерзал мою дочь… Я слышал ее крики… Я нашел их после — их обоих, дочь и сына, они лежали мертвые среди моих коров. Он и коров моих убил — всего шесть… И теленка еще… и козу… — Бьяррен осекся. С мгновение он стоял, беззвучно раскрывая рот, и вдруг повалился на снег и с воем заплакал.

Видя его горе, эсы тоже зарыдали.

— Фольдхер Бьяррен — достойный муж! За что роггарим исполчился против него? — закричали они.

Старый воин, одетый как рохтанец, выступил из толпы.

— Жених Безглазой отвергнут богами, — сказал он. — Пусть судят смерть ему, а не достойному фольдхеру. Где справедливость роггарима? Где возмездие за злодеяния? Или Отец Орнар больше не роггайн всех эсов и Трефуйлнгидом вновь правят Ку-Крух, Ддав и Безглазая Женщина?

Бьяррен перестал рвать на себе волосы, сел и посмотрел на карнроггов снизу вверх.

— Мудрые властители эсских земель, — сказал он, — я верю в вашу справедливость. Вы не станете судить меня по гурсьему закону…

— У тебя нет голоса в собрании владык, — отрезал Морла. — Роггарим судил тебе и Ниффелю Старое Право, и не тебе спорить с волей Рогатых.

— В этом суде нет воли Рогатых, — глухо возразил Бьяррен. — В нем твоя воля, Братоубийца. Твоя и Безглазой Женщины.

Он медленно встал, стряхнул с себя снег и, повернувшись к эсам снаружи, крикнул им:

— Поглядите, славные сыны Орнара, на мою гибель!

— Мы смотрим, доблестный Бьяррен! Мы смотрим! — ответили ему.

Один из моддурцев подбежал к Вьятукерну и передал своему карнроггу длинный сверток. Подняв его в обеих руках, Гунвар Эорамайн вышел на середину каменного круга.

— Прежде, чем фольдхер Бьяррен и второй сын карнрогга Ниффель сойдутся в поединке, я желаю отдать высокородному Ниффелю то, что принадлежит ему по праву, — проговорил Гунвар — и развернул грубое полотно, обнажая меч. На рукояти зеленел гладко отполированный змеиный камень, а на клинке в отблесках костров вспыхнули магические знаки, дарующие победу в сражении.

Все взгляды обратились к мечу.

— Недолго был я хозяином этому знаменитому оружию, — продолжал Гунвар. — Но все же я дал ему имя. Отныне этот меч зовется Ниффельтьюри — Ниффелева Смерть — и с новым именем я возвращаю его Дому Морлы.

Морла отшатнулся от протянутого ему меча.

— Где взял ты его? Кто принес его тебе? — отрывисто спросил он.

Эсы, окружившие Вьятукерн, взволнованно зашептались: каждый понимал, что сулит воину потерянное и вновь обретенное оружие. Ниффель тоже не сводил безумных глаз со своего меча — знакомые с юности знаки на клинке плясали, вспыхивали и меняли форму, пока наконец не расплылись в желто-багровое пятно. Ниффель судорожно глотнул воздуха. Он моргнул, глаза его разгорелись, погасли — и затянулись бельмами балайра.

Морла первым заметил перемену в своем сыне. Он схватил за плечо Ангррода — «Идем, идем скорее!» — и бросился вон из Вьятукерна. Оказавшись среди своих элайров, он оглянулся — широкие камни внешнего круга заслоняли Ниффеля и его жертву; с того места, где остановился Морла, были видны лишь пляшущие огни костров. Неподалеку сбились в кучку Гунвар Эорамайн и его родичи; Данда со страхом смотрел на Вьятукерн, вцепившись обеими руками в Гунваров локоть. Хендрекка Моргерехт сложил руки на груди, изо всех сил не подавая виду, что боится.

Меж камней промелькнул фольдхер Бьяррен. Он закричал и кричал очень долго; а потом крик перешел в клокочущий звук и смолк, будто Бьяррен захлебнулся. Что-то упало в костер: люди услышали, как зашипело пламя. Из-за камней показался Ниффель — он брел пошатываясь, хватаясь за камни и оставляя на них темные следы. Обе его руки были по локоть в крови.

Не дойдя до отца нескольких шагов, Ниффель рухнул на снег. Его сотрясли судороги. Он выгнулся, засучил ногами — и застыл точно мертвый.

— За силой идет несила, — повторил Гунвар Эорамайн слова Тагрнбоды.