Глава 13

Гунвар Эорамайн со своей свитой еще не покинул пределов Карна Гуорхайль, когда в усадьбу Морлы приплелся старик-нищий. Он сказал стражам, что принес важные вести для карнрогга и будет говорить только с самим Тьярнфи Морлой. Элайр, стоявший в тот день на крепостной стене, хотел было прогнать оборванца, но тут на шум вышел Ульфданг Морла и велел впустить его. Он сказал, указывая на лохмотья старика:

— Взгляни, славный Гримзир Фин-Улье, это одежды знатного эса, пусть даже время и невзгоды превратили их в жалкое тряпье. Не годится наносить обиду достойному мужу лишь потому, что он стал стар и немощен и Этли оставил его.

Ульфданг приказал женщинам хорошо накормить гостя и напоить его доброй гуорхайльской брагой, а после отвел его в сторону и долго с ним шептался, с тревогой поглядывая на сидящих поодаль братьев.

Вернувшись к ним, он сел за стол рядом с Ангрродом. Ульфданг не промолвил ни слова, а братья из почтения перед старшим сыном своего отца не осмелились его расспрашивать. Подошел Каддгар Ондвунн — он раздобыл в стряпной полную миску отваренной с кореньями рыбы. Поставив ее на скамью возле Ульфданга, чтобы другие Тьярнфинги даже и не думали сунуться к рыбе, Каддгар принялся рыться в миске, отыскивая особенно лакомые кусочки и отдавая их своему побратиму. Ульфданг привычно принимал угощение, но, казалось, даже не замечал, что ест: мысли его были далеко.

Выбирая кости из рыбы, Каддгар огорченно покачал головой. На лице его молочного брата опять застыло то странное, задумчиво-печальное выражение, что всегда внушало Каддгару беспокойство. Их с Ульфдангом вскормила одна и та же женщина, они выросли и возмужали вместе и прожили бок о бок все дни своей жизни, когда радостные, а когда и тяжелые, — и так сроднились, что ощущали любое движение души друг друга. Каддгар угадывал, что его возлюбленного брата гложет какая-то забота. Он хотел помочь, но не знал как, и терзался своим бессилием. Видит Орнар, нечасто приходилось могучему сыну Севера чувствовать себя бессильным! Вглядываясь в затуманенные думами глаза Ульфданга, Каддгар еще острее ощущал свою любовь к нему. Они никогда не говорили о ней открыто — да что уж там, Каддгар далеко не красноречив, это он и сам понимал. Он не умел раскрывать свое сердце так хорошо и многословно, как герои великой «Песни о Килане и Вейе»; да простит его Виату, покровитель всех побратимов, Каддгар не смог бы даже повторить слова этих легендарных героев, хотя множество раз слышал их из уст певцов. Но он чувствовал, что и без его признаний Ульфданг знает, как он дорог Каддгару, знает, что всегда может положиться на своего побратима, каким бы опасным или даже безрассудным ни было задуманное им дело. Карнрогги, которым служили Килан и Вейе, стали врагами, и злосчастные побратимы, разделенные чужой враждой, видели друг друга лишь на поле боя, скрещивая оружие за геррод своих златоподателей. А Каддгар и представить себе не мог, каково это, когда рядом нет Ульфданга. Вместе они шли в бой и вместе покидали поле битвы. Каддгару вдруг подумалось, поскорее б война — с кем угодно, пусть даже с матерью, владычицей Тагрнбодой, лишь бы под громовые боевые кличи мчаться в гущу сражения, оглядываясь на одухотворенное Орнаром лицо побратима… Лишь бы больше не видеть в его глазах этой неизбывной печали. Там, в пляске клинков, Каддгар сможет послужить Ульфдангу как должно — но не здесь, не в покое Ангкеима, где Каддгар изнывал от бездействия и неспособности помочь своему единственному другу.

Выждав немного, он все-таки спросил, скоро ли они пойдут на Карна Баэф. Вернее, Каддгар просто произнес вопросительно: «Баэф…?» — а Ульфданг мгновенно понял, о чем говорит его несловоохотливый побратим.

— Нет, едва ли, — сказал он Каддгару, точно хотел его успокоить: верно, Ульфданг решил, что Каддгара коробит мысль о войне с собственной матерью. — Отец заговорил о походе на Карна Баэф, чтобы ввести в заблуждение Гунвара Эорамайна. Уж не знаю, удалось ли ему это… Отец сговорился с Хендреккой Моргерехтом идти на Карна Вилтенайр. Так что, думается мне, весною мы двинемся на восток, а не на север.

Каддгар заглянул Ульфдангу в лицо, пытаясь понять, о чем тот размышляет.

— Это хорошее дело, так? — спросил Каддгар, сжав руку Ульфданга. — Справедливое…

— Да, эта война будет справедливой, — согласился Ульфданг, по-прежнему глядя куда-то сквозь него. — Вульфсти не по праву завладел мечом Вилтенайр. Айнгур Хад, второй сын карнрогга Атенгела, прижил Вульфсти с рабыней… А даже если бы Вульфсти родился в достойном браке, все равно наш отец стоит ближе к карнроггскому креслу, чем внук карнрогга от второго сына. Наш отец был побратимом Лайсира, единственного сына Атенгела Хада, дожившего до зрелых лет. Побратавшись с высокородным Лайсиром, отец стал карнроггу Хаду названым сыном, а значит, следующим после Лайсира наследником. Если бы отец не покинул Карна Вилтенайр ради того, чтобы вернуться в родной Гуорхайль, уверен, вилтенайрские элайры охотно назвали бы его своим карнроггом…

Всё это Каддгару было известно. Он слышал разговоры о восточном карна, уведенном у Морлы из-под носа, с тех самых пор, как Вульфсти Хад обосновался на карнроггском возвышении Вилтенайра. За это время Морла успел жениться во второй раз, овдоветь, снова жениться и снова овдоветь, поссориться с Гунваром Эорамайном, отвоевать у Карна Рохта несколько клочков спорной земли, построить новую крепость на реке Фоиллах, женить восьмого сына, разувериться в выгодном для него, Морлы, исходе войны с Пучеглазым и отправить к рохтанскому карнроггу посланцев с предложением о мире… Но никогда Морла не забывал о Карна Вилтенайр, к владычеству над которым он когда-то был так близок. Рассказывая об этом давнем споре за наследство Атенгела Хада, Ульфданг бездумно повторял речи отца. Он ни словом не обмолвился о том, что думает об этом деле он сам, но Каддгар догадывался, что Ульфданг в глубине души не согласен с притязаниями отца на меч Вилтенайр. Да, Вульфсти Хад — сомнительный наследник, но и права Тьярнфи Морлы на Карна Вилтенайр тоже не слишком крепки и, ко всему прочему, сильно подпорчены слухами о том, что это Морла убил сначала своего побратима Лайсира, а потом и названого отца, карнрогга Атенгела Хада. Каддгар вспомнил, как карнрогги Эорамайны и Вульфсти Хад переглянулись, когда на второй день свадьбы Морла вспомнил Лайсира Хада, сраженного «злосчастной немощью плоти». В их взглядах читалась насмешка: ну да, как же! Кто поверит в скрытый недуг Атенгелова наследника, если до последнего своего дня Лайсир Хад выглядел здоровым и сильным и даже выезжал на ловы? Ясно, его погубил Морла!

Каддгар понимал, как эти толки ранят Ульфданга. Тот никогда не жаловался ему — Ульфданг вообще ничем не выказывал своего недовольства, неизменно оставаясь послушным сыном и преданным элайром Тьярнфи Морле. Но грубое сердце Каддгара исходило кровью, когда он видел, как молча страдает его благородный, честный брат. И тогда сам Каддгар благодарил богов за то, что Морла упорно не называет его, Каддгара, своим сыном, хотя в другие дни это его обижало. Если бы Морла стал его приемным отцом, тень от Морлиных бесчестных дел легла бы и на него, Каддгара, ничем не запятнавшего геррод Ондвуннов… Каддгар сокрушенно вздохнул и вернулся к своей рыбе.

А Ульфданг почти не замечал, что его молочный брат сидит рядом. Вернее, он чуял его сильный, тяжелый запах и краем глаза видел его большую голову с буйными не заплетенными волосами; Ульфданг уже до того привык ощущать побратима рядом с собою, что обращал на него внимания не больше, чем на свою руку или ногу. Он знал, что Каддгар, его славный, всецело преданный ему друг, хочет ему помочь и огорчается оттого, что Ульфданг не принимает его помощь — но Ульфданг не мог, просто не мог ему открыться. В его душе всегда было многое, что он скрывал ото всех. И он стыдился — не тайны, а того, что она у него есть, ведь побратимам должно доверять друг другу, как самим себе. Таясь и не желая изливать душу, Ульфданг поступал недостойно сына Орнара. Хотя… Едва ли Каддгар поймет, что за печаль гложет Ульфданга. Что проку ему рассказывать?

Ульфданг любил Каддгара, любил всем сердцем. Он уважал его несокрушимую силу и бесстрашие; подвиг Каддгара — убийство гурса Громового Рыка — Ульфданг считал деянием величайшей отваги и гордился, когда его побратима называли героем Трефуйлнгида. И всё же Ульфданг не мог не замечать, что Каддгар глуповат. Говорят, его отец, баэфский карнрогг Гройне Ондвунн, был таким же — воинственным, но недалеким, не в пример своей жене Тагрнбоде. Когда Ульфданг думал так о преданном друге, то становился противен себе. Нет, ему никогда не хотелось, чтобы Каддгар был другим. Именно таким Ульфданг и полюбил его — прямым, открытым, не умеющим хитрить и скрывать истинные намерения. В Карна Вилтенайр, где все преследовали свои мелочные цели, подобно воронью нетерпеливо дожидаясь смерти старого карнрогга Атенгела Хада, простота Каддгара была для Ульфданга словно бы отдушиной. Ему нравилось, что Каддгар таков: отличный воин, верный друг, почтительный элайр и ничего сверх этого — ни коварства матери, ни колдовской силы деда.

Вспомнив о деде Каддгара, карнрогге-ведуне Тельри Хегирике, Ульфданг невольно вспомнил и о жене своей Атте. Старшая сестра его побратима удивительно походила на Каддгара — и в то же время была совсем другой. Когда Ульфданг глядел на нее, сидящую прямо, со сплетенными на коленях когтистыми пальцами, с лицом, поднятым к потолку, как будто Атта напряженно вслушивается в нечто доступное только ей, — Ульфданга брала оторопь. Она вся была точно Каддгар, могучая, широкоплечая, с длинными тяжелыми руками, с черными, тусклыми, густыми и жесткими волосами, не убранными под плат. Возможно, из-за этого поразительного сходства с Каддгаром Ульфданг и взял ее в жены. Тогда, в ранней юности, Ульфдангу думалось, что ему будет лучше с сестрой побратима, знакомой ему с детства, а не с чужой женщиной. Когда он заговорил о женитьбе на Атте, Каддгар исполнился благодарности. Он тяготился, что сестра его — Говорящая с богами. Люди в Вилтенайре боялись и сторонились ее, а за глаза называли колдуньей — и хуже всего, что Каддгар и сам, похоже, верил этим толкам. Северяне говорили о нечисти и живых мертвецах как о чем-то привычном и обыденном, словно сплетничали о соседях. Старуха, которая по уговору привезла младенца-Каддгара заложником в Вилтенайр, рассказывала, как маленькой девочкой слепую Атту отвели в лес, дабы умилостивить Ку-Круха. У северян было в обычае отдавать гурсам или Старшим ненужных детей. Бывало, охотники, заплутав в чаще, встречали тварей, обликом похожих на эсов, но диких, пугливых и бессловесных как звери — может, то были воспитанники нечисти, эсские дети, отданные когда-то в жертву Ку-Круху и Ддаву. Но Атта не осталась с лесной нечистью. Минула Дунн Скарйада, за нею — весна и лето, и осенью, когда в Карна Баэф выпал первый снег, Атта вернулась к родичам. Никто не видел, как она вышла из леса и добралась до карнроггской усадьбы — просто однажды она появилась в родном доме, еще более молчаливая и странная, чем прежде. С той поры боги начали говорить с нею…

Ульфданг не любил вспоминать эту историю. В его краях в голодные зимы люди бросали в лесу своих детей, чаще девочек, но не думали ни о каких жертвах Старшим. Те оставленные на погибель дети просто замерзали насмерть — и, слава Рогатым, никто из них не возвращался обратно. Атта никогда не рассказывала о том, что было с нею в лесу — ни отцу с матерью, ни брату. Старуха-служанка уверяла Каддгара и Ульфданга, будто старшая дочь карнрогга Гройне стала там женой Ку-Круха — вот почему теперь ни один смертный мужчина не сможет коснуться ее. У рабынь длинный язык. К тому времени, как стало ясно, что жена Ульфданга бесплодна, старая служанка уже несколько зим как лежала в могиле, но люди мгновенно припомнили ее байки о Ку-Крухе и Атте. Шептались, что это Старший замкнул чрево Атты, чтобы она не понесла от другого мужчины. А Ульфданг не мог разуверить их в этом. Ведь не станет же он говорить… срамиться на весь Трефуйлнгид, что бесплодие Атты не ее, а его изъян, что он, Ульфданг, наследник меча Гуорхайль, знаменитый герой, не живет с Аттой как с женой.

Быть может, поначалу виной тому была его молодость: он едва вошел в зрелые лета, когда женился. Отец отговаривал его, напоминал, что Говорящих с богами не берут в жены, а Атта еще и сестра Ульфдангова побратима — люди назовут это кровосмешением. Но Ульфданг, памятуя об обещании Каддгару, стоял на своем, а отец слишком любил старшего сына, чтобы отказывать ему в такой малости. К тому же, Тьярнфи Морла желал еще крепче привязать баэфского наследника к своему Дому… Думал ли Ульфданг, настаивая на этой безумной затее в угоду любимому другу, на что обрекает себя — себя и род Морлы? Всякий раз, когда он ложился с Аттой, им овладевал такой страх, какого отважному воину не приходилось испытывать доселе. В пылу сражения он смело заглядывал в кроваво-красные глаза Крады — но стоило ему оказаться в одной постели с Говорящей с богами, как его прошибал холодный пот. Атта лежала под ним неподвижная и безучастная, будто мертвая, — а то вдруг начинала мотать головой и бормотать что-то не своим голосом, низким и незнакомым, словно ее устами вещал кто-то другой… кто-то страшный. И Ульфданг волей-неволей вспоминал старушечьи россказни о Ку-Крухе, ревниво отвращающем от жены всех смертных мужчин…

Тьярнфи Морла гневался на Атту. Он убеждал Ульфданга объявить о разводе — никто не осудит мужчину, а уж тем более старшего сына и наследника, если он захочет освободиться от бесплодной жены. Отец рассчитывал женить его на этой ладной девушке, Вальебург, дочери Хендрекки. Ульфданг слышал, как гости на свадьбе обсуждали ее стать: по всему видно, от нее пойдет сильное потомство, славные здоровые сыновья. Но Атта… Да, она не была ему хорошей женой, она вообще не могла быть женой любому эсу, но Ульфданг сам пожелал взять ее в жены. Разве он не подозревал с самого начала, что из этого выйдет? Атта не виновата в том, что он неспособен обходиться с нею как подобает мужу. Она и так уже терпит несправедливость: слывет пустоцветом, негодной женой, живущей при муже лишь благодаря его доброте и благородству; а Ульфданг не смеет открыть правду никому, даже Каддгару или отцу.

Ульфданг помнил, как хорошо жили отец с матерью — что в Вилтенайре, что здесь, в Карна Гуорхайль. Как бы ни был суров к ним своенравный Этли, между Тьярнфи Морлой и женой его Ванайре неизменно царило согласие. В детстве Ульфданг мечтал, что и со своей женой он будет жить так же: отдаст ей ключи, вверит управление домом и, возвращаясь из победоносных походов, будет вместе с нею любоваться, какими сильными и воинственными подрастают их сыновья. А теперь он, выходит, по собственной воле лишил себя всего этого благополучия… Ульфданг наследник Дома Морлы. Если, став карнроггом после отца, он умрет бездетным, между его братьями и племянниками вспыхнет раздор за меч Гуорхайль. Нет ничего хуже распри между близкими родичами. Ульфданг помнил, что началось в Вилтенайре после смерти старого карнрогга Атенгела Хада, не оставившего наследника. Неужели он хочет, чтобы на Гуорхайль обрушилась та же беда, чтобы братья его принялись истреблять друг друга, а соседи-карнрогги рвали на части землю его предков? Так спрашивал старшего сына Тьярнфи Морла, а Ульфданг не знал, что ему ответить.

Он не хотел быть наследником. Отчаянно не хотел он всходить на карнроггское возвышение и править — а на деле творить несправедливости и предательства, как год за годом творил его отец. Порой Ульфдангу приходило в голову, что было бы лучше, если б отец обходился так же и с ним, своим сыном. Чтобы с ним, Ульфдангом Честным, Тьярнфи Морла был таким же жестоким, коварным и вероломным, как со всеми теми, кого Морла не считал своим Домом. Чтобы отец презирал и ненавидел старшего сына за его честность… Тогда бы Ульфданг взял с собою верного побратима и ушел с ним куда-нибудь далеко — странствовал бы по миру, как герои его любимых песен, совершал подвиги и приходил на выручку тем, с кем обошлись не по справедливости. Тогда, быть может, и о них самих, об Ульфданге и Каддгаре, бродячие певцы сложили бы песни… Но отец всегда был так добр к нему, своему первенцу, так ласково говорил с ним, так превозносил его храбрость и воинскую силу — Тьярнфи Морла не осуждал, а жалел сына за его не знающий своекорыстия нрав. Когда-то он раздумывал, не назвать ли наследником дерзкого и беспринципного Ниффеля, но никогда не любил его так, как Ульфданга.

Мать рассказывала Ульфдангу, что в день, когда он родился, отец был на лове вместе с вилтенайрским наследником Лайсиром Хадом. Когда они возвратились, навстречу им выбежала девчонка-рабыня и прокричала добрую весть, не дожидаясь, когда всадники подъедут к дому. Тут Тьярнфи Морла на радостях скидывает свою единственную шубу и жалует ее рабыне — девка так и плюхнулась в снег, сбитая с ног тяжелой шубой. А зима в тот год выдалась лютой; отцу пришлось до самой середины весны сидеть дома: забрать подарок было бы плохой приметой. Мать смеялась, рассказывая эту историю; на ее белых пухлых щеках появлялись ямочки. Ульфданг скучал по ней. Отец говорил, что старший сын пошел в род матери: такой же статный, светловолосый и ясноглазый, с прямым носом и чуть скошенным лбом; среди эсов Трефуйлнгида вилтенайрцы слыли самым красивым племенем. Даже их имена — Ванайре и Ульфданг — значили, по сути, одно и то же: дорогую сердцу вещь. Но Ульфданг не помнил, чтобы мать когда-нибудь осуждала отца. Напротив, что бы ни совершил ее хитроумный муж, Ванайре всей душой была на его стороне. Ульфданг же, покоряясь воле отца, далеко не всегда одобрял его решения. Как почтительный сын он ни словом не возражал ему, но не мог избавиться от мысли, что своим послушанием умножает зло, творимое отцом и братьями. Однажды это зло вернется к их роду — и чего будут стоить все благие намерения Ульфданга, все его подвиги, всё благородство и честь, когда разгневанные боги вперят свои взгляды в Дом Морлы? Они уже повернулись к нему и не отводят глаз…

В памяти Ульфданга вновь прогремело зловещее пророчество Атты. Ульфданг и сам теперь почувствовал, что на них надвигается что-то судьбоносное и ужасное. Несправедливость, учиненная отцом над тем сиротой, сыном элайра Фин-Диада, положила начало этому — маленькая несправедливость в череде других, о которой бы вскоре забыли, если б Атта не произнесла прорицание. Боги копили гнев уже очень давно. Ульфдангу было больно думать, что и он, он сам, с его страстным стремлением идти по пути правды, тоже приложил к этому руку, раз за разом поступая так, как приказывал отец. Словно несокрушимые цепи опутывали его с ног до головы и стягивались всё туже: долг перед отцом, долг перед совестью, долг перед богами… Отчего судьба заставляет его делать выбор между служениями равно святыми для достойного сына Орнара? Отчего, поступая правильно с одним, он неизбежно попирает другое? Прямо сейчас он вновь должен выбрать — выбрать, кому изменить: отцу, брату или воле Рогатых. Ибо в миг, когда Ульфданг увидел за воротами незваного гостя, он узнал в изможденном старике-оборванце предвестника грядущих испытаний.

Старик рассказал старшему сыну карнрогга о странном бродяге, что назвал себя Гримом, Гостем, а своего раба — Керхе, что значит Никто. Этот Грим явился в дом старика и совершил насилие над его невесткой, вдовой его сына Крадстейна, а после бесчестно убил ее, оставив немощного старца без единственной опоры. Но не для жалоб и милостыни старик поспешил к своему карнроггу — он торопился предупредить его о другом: тот бродяга нес с собою меч — добрый меч из хорошей стали, с крупным змеиным камнем на рукояти. Сыновья Морлы, верно, еще не забыли, кому принадлежало такое оружие… Ульфданг не ответил. Он попросил старика повторить рассказ трижды, дабы убедиться, что он не лжет, а после велел ему молчать об этом деле до возвращения карнрогга. Ульфданг сомневался, что у старика хватит терпения держать язык за зубами. Рано или поздно он проговорится — и тогда одним Старшим ведомо, что сделает Ниффель.

Ульфданг чуть повернул голову и украдкой взглянул на брата-балайра. Тот, по своему обыкновению, не сидел с другими Тьярнфингами, а грелся у огня: Ниффель постоянно мерз. Собаки, прежде лежавшие у очага, ушли, опустив головы и глухо ворча: им не нравился запах Ниффеля. Пламя бросало на его застывшее лицо трепещущие отсветы, мелькало в мутных, ничего не выражающих глазах, заливало красноватым светом поседевшие волосы, делая их рыжими — а прежде он и в самом деле был рыжим, как его отец Тьярнфи Морла. Синяя татуировка балайра на щеках Ниффеля издалека казалась трупными пятнами. Ульфданга передернуло. С каждым годом его брат все меньше походил на живого и все больше — на мертвеца. И этот его запах… Ульфданг устыдился своей брезгливости. Он никогда не испытывал к Ниффелю особой любви — во многом из-за самого Ниффеля, который даже не трудился скрывать, что невысоко ставит своего честного старшего брата. Когда Ульфданг пытался увещевать его или удерживать от злых, необдуманных поступков, Ниффель с презрительной миной выслушивал его советы, а после делал по-своему. Он был своенравен и честолюбив, этот второй сын Морлы… И все же он был его братом, и не вина Ниффеля, что он стал тем, кем стал. Ульфданг и представить себе не мог, каково ему сейчас. Когда-то отец хотел назвать Ниффеля своим наследником — а теперь он жених Безглазой Женщины, балайр, гниющий заживо.

Ульфданг не знал, что именно случилось тогда в карнроггской усадьбе — да и никто не знал, даже те, кто не поехал на праздник в Карна Тидд, а остался приглядывать за домом. Сиандел рассказывал, что обнаружил Ниффеля уже при смерти — тот лежал на изрубленных телах хризов с раной в животе. Не раздумывая, Сиандел бросился вслед за его душой в земли вечной мглы, где нет ни солнца, ни луны, ни времени, ни цвета — всякий умерший преодолевает их по дороге в бражный зал Орнара или в усадьбу Тааль. Пока Сиандел, сидя с закатившимися глазами над телом Ниффеля, отыскивал его душу, Тьярнфи Морла приносил богам небывалые жертвы, умоляя их вернуть ему сына. Но боги были безучастны, и лишь Тааль, властительница преисподней, ответила на его мольбу. Знать, настолько дрянным был второй сын Морлы, что никто из Рогатых не пожелал принять за него жертву — одной только Тааль он полюбился. Гуорхайльцы боялись поминать об этом при своем карнрогге и его сыновьях, но Ульфданг догадывался, что они судачат у них за спиной — и вскоре по всему Трефуйлнгиду пошли самые невероятные слухи. Чем меньше правды известно людям, тем больше простора для досужей выдумки. Поговаривали, будто тело маленького хриза, одиннадцатого сына Морлы, не нашли среди мертвецов; не было там и меча Ниффеля Морлы — меча из хорошей стали, со змеиным камнем на рукояти. И вот теперь этот давно пропавший меч появился, словно зловещее напоминание: боги видят всё и ни о чем не забыли…

Ульфдангу не верилось, что его единокровный брат, сын этой знатной хризской женщины из Ан Орроде, и правда, как шептались люди, тот самый убийца, что одним ударом меча повернул в другое русло судьбу Ниффеля — а в какой-то мере и судьбу всего рода Морлы. Ульфданг плохо помнил Вальзира, одиннадцатого сына Тьярнфи. Когда он думал о нем, то вспоминал хилого беловолосого ребенка, только научившегося ходить, — тот вышел однажды из покоев матери и нетвердыми шажками поплелся через Ангкеим, сам не понимая, куда идет. Ульфданг и Каддгар сидели тогда одни в бражном зале. Краем глаза Ульфданг заметил ребенка, но не обратил на него внимания, приняв за одного из своих племянников. А тот подошел к Ульфдангу, схватился за его колено, чтобы удержаться на ногах, и, по-младенчески лопоча, потянулся к его ножу: Ульфданг как раз точил оружие. Ульфданг мягко отстранил его. Усадив младшего братца на пол, он сунул ему в ручонки точило — поиграть.

Каддгар исподлобья глянул на младенца, продолжая протирать свой меч промасленной тряпицей.

— Сын Морлы…? — буркнул он с сомнением.

Ульфданг тоже посмотрел на ребенка. Чересчур маленький для своего возраста, очень бледный, с острым подбородком, большим выпуклым лобиком и редкими, мягкими, как пух, волосиками, он показался Ульфдангу хворым — хотя, кто знает, каковы из себя хризские дети? Глаза Вальзира, блестящие, глубокого синего цвета, были слишком велики — возясь с точилом, он иногда вскидывал на Ульфданга эти странные темные глаза, точно спрашивал у него разрешения.

— Знаю, что ты хочешь сказать, — спустя какое-то время ответил Каддгару Ульфданг. — Едва ли из этого мальца вырастет сильный воин. Сомневаюсь даже, что бедолаге суждено дожить до зрелых лет… — он легонько пихнул младенца носком сапога — Ульфданг забавлял так племянников, позволяя им бороться с его ногой; но Вальзир опрокинулся на спину и захныкал. Тут в бражный зал вбежала толстуха-чужестранка, одна из тех женщин, которых новая жена Тьярнфи Морлы привезла с собою из Ан Орроде. Вскрикнув, служанка кинулась к младенцу, подхватила его на руки и бегом понесла его, плачущего, обратно к матери, оглядываясь на Ульфданга и Каддгара со страхом и негодованием. Ульфдангу почудилось даже, что она бормочет на своем языке проклятия.

Разумеется, хризский сын Морлы был намного старше, когда бесследно исчез из карнроггской усадьбы, забрав с собою меч Ниффеля. Но Ульфданг не мог вспомнить, каким Вальзир был тогда: он видел его нечасто, мельком, изредка проходя мимо покоев второй жены отца. Думая о нем, Ульфданг представлял себе беленького тщедушного младенца с беспокойными глазами — и ему казалось невероятным, что это несчастное дитя погубило Ниффеля. Отец говорил, что не желал смерти своему младшему сыну. Он хотел избавиться лишь от его матери, надменной, неуступчивой женщины, чтобы освободить себя для новой женитьбы. В те дни Морла добивался союза с Гунваром Эорамайном, сватая его старшую племянницу, Сафайт Лебяжьебелую. Он обещал моддурским карнроггам объявить о разводе с прежней женой, не принесшей ему ничего, кроме вероломства ее родичей-хризов. Однако дальновидный Гунвар намекнул, что его высокородная племянница не потерпит в своем доме другой жены, пусть даже и бывшей — это оскорбление и для самой Сафайт, и для всего рода Эорамайнов. А возвращать хризку обратно в Ан Орроде, везти ее через Карна Рохта, земли заклятых врагов Гуорхайля… Нет, об этом нечего было и помышлять. Морла наказал Ниффелю и его элайрам не трогать Вальзира: одно дело — чужестранцы, за чью жизнь никто не попросит выкупа, и совсем другое — сын карнрогга. Что станут говорить о Тьярнфи Морле, если он велит убить собственного сына? Довольно с него и прозвищ Братоубийца и Отцеубийца, чтобы прибавлять к ним еще одно. Ульфданг подозревал, что отец вздохнул с облегчением, когда обнаружилось, что маленький полухриз попросту пропал. Должно быть, он сгинул где-нибудь в лесу: замерз, утонул в болоте или голодные звери растерзали его. Дунн Скарйада губит даже зрелых мужей, опытных охотников — что уж говорить о мальчишке, доселе не знавшем ничего, кроме юбки матери! Но всегда находились простаки, готовые слушать байки о том, что одиннадцатый сын Морлы жив. Боги сохранили его для великого подвига: однажды он вернется в Ангкеим и положит конец беззакониям Морлы… В прежние годы то же самое говорили о роггайне Райнаре Красноволосом: придет день, когда великий муж древних времен восстанет ото сна, поднимется с карнроггского кресла в могильном холме и выйдет из леса со своей могучей дружиной, дабы покарать бесчестных потомков, — и тогда в его землях воцарится былое благоденствие… Стариковские сказки. Но откуда у Эадана Фин-Диада меч Ниффеля?

Рядом тяжело поднялся со скамьи Ангррод.

— Пойду-ка я лошадей посмотрю, — пробормотал он, поглаживая полный живот. Помедлив немного, Ульфданг вышел вслед за ним.

После тепла Ангкеима холод злобно вцепился Ульфдангу в лицо. Один из стражей — Ульфданг узнал голос Дайси Вора — бранился с другим: тот не сменил его вовремя. В тишине зимней ночи далеко разносились их сиплые крики. Ульфданг огляделся, высматривая брата. Неужто тот и впрямь пошел на конюшню? Обогнув тихую и оттого жутковатую баню, где в Дунн Скарйаду купалась нечисть, Ульфданг заслышал кряхтение Ангррода: сквозь зубы тот костерил стряпню отцовских рабынь, из-за которой его так прихватило. Ульфданг прислонился спиной к стене бани, дожидаясь, когда брат оправится. Наконец Ангррод встал, подтягивая штаны и отдуваясь. Увидев Ульфданга, он удивился:

— Чего это ты тут? Тоже лошадей понадобилось проведать? — Ангррод хохотнул.

Ульфданг дернул заостренным ухом. Он любил Ангррода больше остальных братьев, но его смешливость временами выводила Ульфданга из себя.

— Послушай… Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Ангррод с тоской взглянул на старшего брата. Он выбился из сил, освобождая утробу от того, что съел за сегодняшний день; ему хотелось поскорее прилечь и отдохнуть в тепле, а не стоять тут на холоде со старшим братом, которого вечно что-нибудь гнетет.

— Я хочу, чтобы ты уехал к себе в Карна Тидд… — начал Ульфданг.

Белесые брови Ангррода поползли вверх. Он посмотрел на брата так, словно тот ударил его ни за что ни про что.

— Чем я тебе так не угодил, старший брат, что ты меня гонишь? Я думал погостить у вас до возвращения отца, — сказал он растерянно.

— Погоди, — остановил его Ульфданг. — Я хочу, чтобы ты уехал в Карна Тидд и взял с собою Ниффеля. Пожалуйся при всех, будто боишься предательства тиддских фольдхеров. Мол, тебе донесли, что некоторые из них недовольны властью сына Морлы и хотят вернуть из изгнания сыновей Ингрима Датзинге. Я попрошу Ниффеля, чтобы он провел эту зиму у тебя в Карна Тидд — для острастки непокорных…

Ангррод хлопнул себя по ляжкам.

— За что же мне такая удача, старший брат? — фыркнул он. — Еще не хватало напустить Ниффеля на моих фольдхеров! Пускай себе тухнет в Ангкеиме под твоим приглядом, а объявятся непокорные — я уж с ними как-нибудь сам разделаюсь, — Ангррод оскалил клыки в усмешке.

— Рёдри! Мне нет дела до твоих фольдхеров! Я лишь хочу услать Ниффеля из Гуорхайля, неужто не ясно, — Ульфданг перевел дух и сказал уже спокойнее: — Прошу тебя, младший брат. Пусть Ниффель поживет у тебя до возвращения отца. Я… Помоги мне Орнар, я не знаю, что еще могу сделать. Этот старик… Он видел меч Ниффеля. Ну, или меч, похожий на меч Ниффеля, с большим змеиным камнем на рукояти — Эадан, сын элайра Райнара, владеет им теперь. И отец, как назло, уехал…

— Так за чем же дело стало? — перебил брата Ангррод. — Скажем Ниффелю, чтобы не мешкая отправлялся за Эйди и расспросил парня, где он взял этот меч. Быть может, мы наконец-то нападем на след убийцы нашего брата…

Ульфданг мотнул головой.

— Ты что, не знаешь, как Ниффель расспрашивает? Сын Райнара Фин-Диада наверняка нашел приют у Турре Большого Сапога. Ты хочешь, чтобы Ниффель в поисках убийцы перебил богатых восточных фольдхеров, которые кормят нас всю зиму? Или ты хочешь войны с Эорамайнами — если Эадан Фин-Диад уже успел прибиться к ним? Отец сам решит, как быть с этой вестью, когда вернется — а до той поры пускай Ниффель ничего не знает о мече, что был потерян и вновь появился, как… как призрак.

Добрый Ангррод похлопал брата по плечу.

— Не тревожься, старший брат Ульфданг, — сказал он. — Сделаю в точности так, как ты говоришь. А тот меч… Может, это и не меч Ниффеля. Мало ли змеиных камней привозят доблестные воины из набегов на Туандахейнен…