Глава 24

Ульфданг издали завидел огни на стенах карнроггской усадьбы Датзинге. Отсюда казалось, будто в усадьбе полыхает пожар. Это напомнило ему предание о карнрогге Ингелаке: в ту пору Урфскеде Барсучья Лапа, потомок одного из прежних властителей этих земель, поднял фольдхеров на борьбу с чужеземной моддурской знатью. Со своими людьми он осадил карнроггскую усадьбу. Понимая, что помощи ждать неоткуда, карнрогг Ингелак устроил пир и напоил всех домочадцев допьяна, а когда они уснули, вместе с двумя преданными элайрами поджег усадьбу. В песне, что Ульфданг еще в детстве слышал от странника из Тидда, пелось, как Урфскеде Барсучья Лапа молвил, глядя на пожар: «В рождении Дома Датзинге не много чести, но доблестный Ингелак выковал себе честь в этом огне».

Так оно и было: многие сыны и дочери Датзинге свершали небывалые деяния ради геррода своего Дома. Снова и снова они вскармливали злосчастную судьбу, словно силились затмить нынешней славой давний позор. Рассказывали, будто мать первого Датзинге, красавица Элейфгун, гостила зимою в родном Вилтенайре и возвратилась оттуда в тяжести. Ее муж, роггайн Райнар, признал своим рожденного ею сына, но и по сей день потомков Ингрогга Датзинге за глаза называли «нагулышевым семенем». Само их прозвание — Датзинге, «гостинец» — не давало им забыть, как начался их род: в Трефуйлнгиде злословили, что не напрасно красавица Элейфгун ездила в гости — привезла мужу гостинец.

Наконец приблизились к крепостной стене. За лошадью Йортанрага брел со связанными руками Ингвейр Датзинге, и оттого ехать пришлось медленней. Йортанраг столкнулся со старшим сыном Ингрима незадолго до того, как Ульфданг с отцовскими воинами добрался до Карна Тидд. Ингвейр с горсткой своих оборванцев из Руда-Моддур бражничал на фольдхерском подворье. После Йортанраг рассказывал брату, что и сам не ожидал схватить одного из Датзинге так скоро. Сейчас Ульфданг то и дело оглядывался на Ингвейра, не зная, дивиться ли его необычайному бесстрашию или презирать за столь же необычайную беспечность. Ужели Ингвейр не понимал, что последует за вторжением во владение Морлингов? И сразу же Ульфданг оборвал себя: нет, Карна Тидд не владение Морлингов, а наследство Датзинге, что причитается сыновьям Ингрима по праву; и они поступили как подобает высокородным мужам и свободным эсам, когда предпочли возвращение в земли своих отцов мирному житью в изгнании. До этого дня Ульфданг видел Ингвейра и Ингье лишь на свадьбе их сестер с Ангрродом и Сильфре. Тогда наследники старого карнрогга Ингрима показались ему никчемными драчунами и выпивохами, проедающими богатства отца. Незавидная судьба ожидала бы Тидд, если бы они получили его после смерти карнрогга Ингрима, как должно. Но унижение, учиненное им Ангрродом, и изгнание из родной земли словно возвысило их в глазах эсов — ведь и обреченные скитальцы из сказаний и песен прославились не былыми своими подвигами под рукою кольцедарителя, а стойкостью и силой духа в лишениях. Кого заботит, каковы они были до изгнания?

Ульфданг снова посмотрел на Ингвейра. Тот шел с непокрытой головой, на лицо упали грязные светлые пряди. Сквозь них поблескивали голубовато-серые глаза, твердые и тусклые, как толстый лед на озере. Йортанраг говорил, что Ингвейр и его люди были пьяны, когда он застал их врасплох в фольдхерском доме; ни один из них не сумел поднять меч. Но сейчас взгляд старшего Датзинге был ясным, а на осунувшемся лице застыла суровая решимость — так увиделось Ульфдангу. Он подумал даже, что недаром Ингвейр пировал по домам тиддских фольдхеров, не заботясь ни о себе, ни о своих людях, беззащитных перед местью Морлингов: так он, верно, показывал смерти свое пренебрежение. Ульфдангу не хотелось думать, что его враг попросту пьянчуга и дурень, у которого не хватило ума удержать в руках так легко доставшуюся ему добычу. Много ли чести в том, чтобы завладеть чужим добром, пока хозяина нет дома, и отдать карна своих предков на разорение кучке пришлого отребья?

Пленника отвязали от лошади. Йортанраг толкнул его в спину тупым концом копья, чтобы он выступил вперед — Ингвейр потерял равновесие и упал на одно колено, но тут же встал. Связанными руками он откинул с лица волосы.

— Эй, Ингье! — выкрикнул Йортанраг. Из его рта вырвался пар. — Взгляни, какой славный гостинец мы тебе привезли!

Ульфданг поднял голову. За полыхающими на стенах факелами было не разглядеть защитников усадьбы — только черные тени колыхались и метались в отсветах пламени, будто духи всех Датзинге, умерших здесь, возвратились в мир живых и беспокойно взирали на врагов. Конь Ульфданга, почуяв жилье, нетерпеливо переступил копытами. Ульфданг погладил его по шее, не отводя взгляда от крепостных стен. Наслушавшись тестя, Ангррод частенько хвастал перед братьями, что стены его усадьбы крепче любой скаги. Высоко поднимаются они и глубоко уходят в землю, и сложены из необхватных стволов каменных гурсьих деревьев, что росли здесь в стародавние времена. А под стенами, говорят, карнрогг Ингедьюр и побратим его Ог-балайр живьем закопали своих сыновей, дабы те вечно охраняли своих родичей. Верно, они и сейчас следят за чужаками своими мертвыми глазами…

Если Ингье не пожалеет своего брата и откажется открыть ворота, нелегко будет Ульфдангу взять эти стены силой — только измором. Люди из Тидда, которые еще недавно с великой радостью встретили своих истинных властителей, после с горечью рассказывали, что моддурцы, пришедшие вместе с сыновьями Ингрима, в первый же день принялись грабить амбары и погреба. А что не могли съесть или выпить, забавы ради портили, растаскивали по двору, втаптывали в снег. И это в Дунн Скарйаду, перед хищной пастью долгой голодной зимы! Быть может, в усадьбе скоро закончатся припасы, с таким тщанием собранные Ангрродом. Но до тех пор людям Ульфданга придется сидеть по фольдхерским дворам, кормиться у тиддцев, и без того разоренных набегом сыновей Ингрима. Претерпевшие обиды от тех, кого они считали своими избавителями, тиддцы с облегчением приветствовали сыновей Морлы. Но надолго ли хватит их покорности, если Морлинги со своими воинами примутся объедать их зимою?

— Склони слух к моим словам, высокородный Ингье, сын Ингрима, — привстав в седле, крикнул Ульфданг. — Датзинге и Морла — одного корня, одного боевого клича. Все мы потомки великого роггайна Райнара. Я не желаю проливать кровь родича. Выйди со своими людьми и назови имена Рогатых Повелителей, что не станешь более посягать на владение моего младшего брата, покуда Отец Орнар не затрубит в свой рог, — и я без позора отпущу твоего старшего брата, тебя и всех, кто пришел с вами. Я оставлю за тобою право самому сговориться о вире с родичами тех, кого вы убили, и не стану мстить за моих племянников, сыновей моего младшего брата…

— Только глупец верит волчьим клятвам! — крикнули сверху.

Йортанраг коротко взглянул на Ульфданга.

— Сдается мне, этот Ингье поумней Ингвейра, — сказал он вполголоса. — Он не дастся нам в руки по доброй воле. Наверняка он надеется на подмогу из Моддура. А уж старый хитрец Гунвар поспешит подгрести под себя еще одно карна.

Ульфданг задумался. Поразмыслив немного, он сказал:

— Вон крепкое дерево. Разденьте Ингвейра, проткните ему щиколотки, пропустите веревку и подвесьте вниз головою. Это не сделает ему бесчестья, но и умрет он не слишком скоро.

Услышав его, Ингвейр вскинул голову и крикнул в темноту:

— Не покоряйся! Не покоряйся им, брат, что бы со мною ни делали! Лучше мне умереть карнроггом, чем жить в унижении у чужого очага!

Двое дружинников Йортанрага схватили пленника, подвели под дерево и повалили на землю; другие окружили их. Ульфданг тоже отъехал от стены, чтобы посмотреть, как будет умирать бесстрашный сын Ингрима. Всем ведомо: чем больше свободных эсов смотрит на смерть воина, тем больше славы унесет он с собою в бражный зал Орнара; и нет большего стыда, чем умереть в одиночестве. Ульфданг знал: со стены тоже смотрят. Он порадовался, что Ингвейр не проронил ни слова, пока ему протыкали ноги; а когда его подвесили, лишь застонал, стиснув зубы. Вернувшись в родной Гуорхайль, всякий, кто видел сейчас муки старшего сына Ингрима, расскажет о его стойкости — и это тоже умножит геррод Дома Датзинге. Ульфданг ощутил прилив гордости. Когда о славной гибели последних из рода Ингрогга сложат сказание, в нем будет и его, Ульфданга, имя…

* * *

Кровь уже начала заливать Ингвейру глаза, когда со стены послышался плач, похожий на волчий вой. У Ульфданга дрогнуло сердце. Он посмотрел на стену, но по-прежнему не увидел ничего, кроме кровавых огней в ряби снега. Там, за снегом и маревом факелов, Ингье Датзинге почуял смерть единственного брата — Ульфданг не сомневался в этом. Он бросил взгляд на Ингвейра, на его застывшее лицо — тот был еще жив, но дыхание все реже и короче вырывалось из приоткрытого рта. Ветер чуть покачивал его тело, растрепавшиеся косы мели по снегу. Ульфданг вдруг подумал о Каддгаре. С тех пор, как отец увез того на роггарим, у Ульфданга было неспокойно на душе. И вот теперь, когда он глядел, как умирает брат, разлученный с братом, сердце его сжала невыносимая тоска. Он почувствовал, как по лицу текут слезы.

Заметив, что господин их плачет, воины Гуорхайля тоже заплакали. Они повернулись к крепостной стене и закричали Ингье, чтобы он прекратил муки своего отважного брата и отворил ворота. Тогда Ингье взвыл, как волк, и воскликнул с рыданиями:

— О брат мой, любимый мой брат, единственный мой родич! Полюбуйся, какой погребальный костер я зажгу для тебя!

У воинов Морлингов вырвался изумленный возглас. Они вмиг припомнили рассказы о Датзинге: о карнрогге Ингелаке, спалившем себя и своих домочадцев, о дочерях карнрогга Ингхере, что заперлись в доме и сгорели заживо, о наследнике меча Ингире, поджегшем свои амбары и перерезавшем коней, чтобы его богатства не достались недругам… На лицах гуорхайльцев читалось восторженное предвкушение: не каждый день увидишь, как пылает карнроггская усадьба! «Что я скажу Рёдри?» — сокрушенно подумал Ульфданг, хотя в глубине души он тоже ждал и желал, чтобы Ингье Датзинге свершил задуманное. На его глазах умирал достойный карнроггский род, семя роггайна Райнара, что бы там ни говорили злые языки, — и Ульфданг верил, что лишь такой погребальный костер будет достоин последних из рода.

Эсы затаили дыхание. В воцарившейся тишине Ульфданг ощутил, что боги склонились к земле и смотрят на усадьбу Датзинге. Темнота вокруг показалась ему густой, полной дыхания кого-то не из этого мира. Мертвые, нечисть и боги — все они стянулись к карнроггской усадьбе и глядели не отрываясь. Их звериные глаза сверкали любопытством. В эти мгновения Ульфданг понял, что значит Дунн Скарйада — великая ночь, когда Рогатые Повелители и Старшие плетут цветные нити эсских судеб. Одни нити они удлиняют, другие же — обрывают; и сейчас они тянули когтистые руки к роду Датзинге.

С тяжким скрипом растворились ворота. Люди Ульфданга и Йортанрага зароптали, разочарованные: неужто Ингье смалодушничал, испугался гибели в огне? А они-то уже разохотились поглазеть на величайший погребальный костер из всех, что им доводилось видеть…

Из ворот вышли четверо, одетые как знатные воины. Вглядевшись в их лица, Ульфданг узнал элайров Ангррода — из тех, что целовали меч еще карнроггу Ингриму. За ними следовали воины помоложе. Они несли что-то на ковре, держа его за четыре угла. Ульфданг узнал и ковер, затканный тиддскими «рожками» и дубовыми листами — прежде он висел за карнроггским креслом. Остановившись в нескольких шагах от войска Морлы, старые элайры вытащили из ножен мечи и положили их на снег между собою и гуорхайльцами.

— Свободные мужи Карна Тидд, — с достоинством заговорил самый старший из них, — не хотят больше власти Датзинге. Свободные мужи Карна Тидд хотят вернуться под руку высокородного Ангррода, сына Тьярнфи. Пускай наш мудрый господин Ангррод по справедливости наказывает нас за ослушание — бесчестного же Ингье, дурного сына своего доблестного отца, мы покарали сами.

Тиддские элайры расступились, и взгляду Ульфданга открылось израненное тело Ингье. Он лежал на ковре в богатых одеждах Ангррода; светлые волосы на виске потемнели от крови — видно, кто-то оглушил Ингье, прежде чем пойти на него с оружием. Один из элайров держал в руках окровавленный меч. Молча он протянул его Ульфдангу.

Лицо Ульфданга потемнело.

— Как смеешь ты отдавать мне меч отважного Ингье, будто он принадлежит тебе?! — произнес он дрожащим от гнева голосом. — Вы предали моего младшего брата, которому целовали меч, теперь же погубили нового господина и распахнули ворота перед его врагами! Нет большего бесчестья для свободного эса, чем вероломно убить своего златоподателя и поклониться убийцам его родичей, а вы дважды совершили это злодейство!

Старый элайр прямо посмотрел в лицо Ульфдангу.

— Ты достойный сын Орнара, Ульфданг Честный, — ответил он. — Твои слова справедливы. Но твоя правда — правда воина на чужой земле, наша же — правда исконных тиддцев. Ингье Датзинге замыслил спалить карнроггскую усадьбу, стены, возведенные его достославными предками, амбары, что будут кормить нас всю зиму, предать огню наше достояние — сыновей и рабов. Много ли проку Дому Морлы от пепелища? Спроси себя, высокородный Ульфданг: что пожелает увидеть твой младший брат Ангррод, воротившись в Тидд, — свой дом, свои закрома и своих людей или пепел да кости?

Ульфданг знал Ангррода — и знал ответ. Но знал он и то, как должно ему поступить — он читал это в глазах гуорхайльцев и в собственном сердце. Обернувшись, Ульфданг взглянул на Ингвейра Датзинге с посиневшим от холода телом, с лицом, залитым кровью; посмотрел на мертвого Ингье в окровавленных одеждах и элайров, его зарубивших…

— Доблестные сыновья Ингрима убили моих племянников, сыновей своей сестры и моего брата, — произнес он громко и твердо. — Я не стану платить смертью за смерть Ингье Датзинге: он мне не родич. Но эти эсы, — он указал на элайров, — пошли против древнего Закона. Вырвите им клыки и отрежьте уши: они более не вправе зваться свободными мужами Трефуйлнгида.