Двое и океан

Позади муторный многочасовой перелет. Грохот волн и буйство пальмовых зарослей, любопытство мант и испуг черепах, глухая чернота рэков и неоновое свечение ночного океана. Тревожная глубина воды и бескрайний простор неба — две створки ракушки, которым не сойтись… Все позади. А впереди — пус-то-та. Спокойная, размеренная жизнь, которую я наладила и которая меня устраивает. Без бурь, без боли, без любви.

Мы проходим таможню, Илья везет меня до дома. До моего дома. Перед глазами и в памяти — переливы бирюзы и соленая острота солнца.

Не знаю, что происходит. Но что-то происходит. Словно перед грозой над Мальдивами: вроде бы все как прежде, но по воде идут неровные волны, воздух звенит, а дышать больно и тяжко.

— Тебе не понравилась поездка, Ира? — не глядя на меня, бросает Илья. — В следующий раз можем махнуть в Таиланд.

Вот только его жалости мне сейчас не хватает! Он всегда чувствовал мое настроение. Он всегда чувствовал меня…

— Нет, что ты! Все-все было прекрасно, — тороплюсь я ответить. Илья хмыкает недоверчиво.

Верчу браслет из перламутровых ракушек и жемчуга, купленный на одном из тех островов, что размером не больше носового платка. Браслеты парные, Илья хоть и ворчал, но все же свой надел. И снять не торопится. А пора бы. Надо снять, надо уже стянуть с себя всю память, как линяющий краб стягивает панцирь…

Опустив стекло, Илья закуривает, не останавливая машину. Помимо невероятной педантичности и излишней тяги все вокруг контролировать, это еще одна его привычка, которую я ненавижу. Правда, курит он редко, только когда волнуется. И, хоть я ему не признаюсь, мне нравится вдыхать дым от его сигарет. После нашего расставания где-то через год я на улице учуяла именно этот запах, одновременно легкий и горький, и…

Что со мной? Пришло время забыть и Илью, и океан, и весь наш отдых… В городе у меня совсем другая жизнь. Мы вместе только на корабле, на краткую неделю сафари. В дайвклубе не знают, что мы в разводе. Даже странно, что компания наша подобралась из семейных пар. Мы — самая идеальная! Только у Ильи подрастает сын, у меня же прекрасный брак с другим… Как мне всегда казалось. Олег дает мне все, даже свободу. В противоположность одному деспотичному и занудному типу…

Утыкаюсь лбом в холодное стекло. Дома мелькают перед глазами, сливаясь в одну песочную полосу, а синева над ними пенится белыми облачками. Словно океан внезапно несется на нас, захлестывает, давит со всех сторон, тянет, тянет, тянет…

***

Вчера я впервые испугалась океана. Я знала, что на Мальдивах будет трудно, но не думала, что настолько. Все мои сто погружений не помогли. Это не море. Это джакузи размером с дом. С небоскреб. Или — с океан.

Нас и было-то всего четыре пары: гид придирчиво посчитал дайвы и звездочки и взял не всех. Мой бадди — Илья, и никак иначе. И мы мгновенно потерялись в этом сине-зеленом кошмаре.

Ладно хоть я не ушла в декомпрессию, увлеченно снимая ленивых жирных акул, парящих над кромкой излома в «дроп». Их много всегда. Они заняты своим делом — им не интересны люди…

Меня и раньше часто сносило у дна, и добиралась до группы на четвереньках. Илья держал меня за шкирку, подтаскивал вперед. У края рифа течение обычно выдыхалось.

Теперь и не думало.

«Немного пройдете вперед между двух островов — и мы подберем вас!»

Сволочи — и переводчик, и местный гид. «Полюбуетесь рифами на слабом течении…» Да какие тут рифы — смех один! Десять лет назад вильнул Гольфстрим — и все кораллы умерли. Только-только восстанавливаться начинают.

Что до течения…

Трудно идти рядом с бадди в этой стиральной машине: на десяти метрах тянет вверх изо всей силы, на двенадцати — вбок. На пятнадцати крутит и уносит вниз, в черноту — мягко, но неумолимо. И нас отшвыривает друг от друга! Я гребу к Илье, хватаюсь за него изо всех сил и, болтая растопыренными пальцами, показываю: у меня проблемы. У меня большие проблемы! У меня паника!

Первый и, надеюсь, последний раз я испытала это дурное чувство.

Сердце едва не выскакивает из груди, грудь ходит ходуном. Я прикончила треть баллона, пока догоняла Илью, и теперь стрелка нервно вздрагивает на красной черте. Всплыть я могу, но и только. Кто украл весь воздух? Явно не я. Конечно, не я; это то истеричное существо, вдруг проснувшееся внутри меня, которое хочет домой — до-мо-о-ой! Я хочу хотя бы на берег, напрочь позабыв и о корабле, и о том, что надо мной почти двадцать метров океана. Я готова сорвать с себя маску, лишь бы оказаться хоть где-нибудь, но только не здесь.

Мой бадди качает головой, поражаясь моему умению все всегда истратить — что деньги, что воздух — и сует свой октопус. Я вцепилась в Илью, пытаясь успокоиться. Он всегда дышит ровно, и пульс у него всегда ровно шестьдесят ударов. И хоть объем его легких много больше, чем у меня, он умудряется экономить дыхательную смесь.

Илья уже ничего не снимает — мы тихо поднимаемся. Обычно я проверяю по-простому: не быстрее, чем пузырьки воздуха. Только тут… Пузырьки, дразнясь, зайчиками разбегаются в разные стороны. Следом за течением. Я задираю голову вверх, чтобы понять, что мы именно поднимаемся, как показывает комп на руке, а не наоборот. Сверху должно быть светлее. Должно быть. Но почему-то — нет.

Все сильнее крутит.

Даже свой драгоценный фотик я чуть не потеряла: он отстегнулся с короткого поводка и повис на длинном шнуре, похожем на старый телефонный провод.

Мой бадди подхватывает фотик, пристегивает его. Засовывает за пояс мой вылезший октопус. Показывает на пальцах: поднимайся и выравнивайся! Страшно от него оторваться, но еще страшнее стать обузой. Отцепляюсь от его пояса… и вновь удавкой захлестывает ужас, сердце колотится в горле, темнеет в глазах. Где я? Куда меня теперь тянет? Ого! Судя по всем показателям, океан меня плавно вышвыривает наверх. Яростно и неумолимо. Хуже всего быстро всплыть, зато понятно, как бороться. Стравливаю воздух отовсюду и зависаю, как акула, сложив руки на груди и зацепив ногу за ногу. Раньше болталась, словно морская звезда, раскинув конечности во все стороны. Смешно вспомнить.

Я прямо над головой моего бадди, причем со спины. На стандартных пяти метрах. Жду заветные пять минут. И тут начинается нечто: он мотается из стороны в сторону, судорожно оглядываясь. Ныряет вниз, все глубже. Ему что, мало? Кого он там нашел? Я едва вижу его. Судя по всему, он упал метров на сорок! На воздушной смеси для мелководья! Лететь за ним вниз — бесполезно. Я не достану, и баллон уже пуст. Паникую еще больше. У меня заканчивается вообще весь воздух. Я впервые ощущаю, что все: не вдыхается. Ну, пауза выдержана, азот вышел из крови — скорее наверх! Бог с ним, с воздухом в баллоне — над водой его предостаточно.

Меня ласково принимают большие пологие волны. Они плавно покачивают, я вдыхаю пахнущий йодом и арбузом воздух и сразу успокаиваюсь.

Наконец, отфыркиваясь, выныривает Илья.

Глаза от злости белые.

— Ты где была?!

Я где была? Глупый вопрос. Где ты сказал, там и была. Где-то в районе экватора. Но стоит ли говорить это? Просто молчу. Это ведь риторический вопрос, раз я тут.

— Я потерял тебя, — не дождавшись ответа, выдыхает он, откашливаясь и выплевывая воду почти спокойно. — Снизу — пузыри… Решил: донырялась. Упал до сорока пяти — ничего. Думал: если живая — убью!

И тут меня осеняет: хватаю его регулятор — не вдыхается. Поворачиваю к себе манометр — стрелка на нуле в конце красной зоны. Он даже паузу не выдержал. Я высосала весь его воздух. Он чуть не погиб из-за меня. Я пытаюсь навскидку прикинуть опасность… Только кессонки не хватало! Ночью не ныряли. Должно пронести. Главное — живой.

Это было против всяких правил и очень, очень глупо. Совсем на него не похоже — так рисковать. Мой бадди всегда все просчитывает на десять ходов вперед. Всегда берет двойной или тройной запас. Он знал — знал! — что так делать нельзя. Мог и не выплыть. Или наоборот, уплыть не туда. Океан не прощает ошибок.

Илья смотрит на меня отчаянно синими глазами. В поездках глаза у него всегда очень яркие. До рези. В городе не такие.

Нас подхватывают одними из первых: всех раскидало на пол-океана. Синь воды сливается с синью неба, пролетают редкие островки с еще более редкими изогнутыми пальмами, чьи лохматые кроны пьют океан.

Тонкий гидрокостюм высыхает уже по дороге — вода здесь всегда двадцать восемь градусов, а воздух и того теплее. А меня трясет. Баллон без воздуха, а кажется особенно тяжелым, и меня едва затаскивают на корабль. Одна ласта волшебным образом отстегивается и падает в воду, вызывая законное негодование моего бадди. Да… когда мы первый раз собирали снаряжение, наш гуру сказал: «Он так на вас орет: сразу видно, что вы — пара!»

Все снаряжение откручивает с меня и бросает в опреснитель именно мой бадди. Я тупо смотрю на Илью, не в силах уже не только встать, но и пошевелиться. Он поливает меня из шланга, смывая едкую соль, я даже не закрываюсь, лишь приспускаю верх костюма.

Отхожу, шатаясь, к краю корабля и сажусь, свешивая ноги в теплую синь, не отвечая на «как там сегодня было».

Противные серые рыбы-прилипалы таращатся на меня — я таращусь на противных серых прилипал, болтая ногами. Кто-то прикормил из команды. Они ждут еду, пробуя на вкус мои пятки. Могли бы и дождаться.

Меня укачивает от запоздалого ужаса и излишне живого воображения.

Илья не разговаривает со мной весь день. И мы больше не погружаемся. Ему нельзя. Я не хочу, да он и не пустит с другим. Держит меня за руку не больно, но очень крепко, словно я опять куда-то могу пропасть без его ведома и позволения.

***

А отпустить придется: мы приехали. Илья вытаскивает мои тяжеленные чемоданы легко, словно они ничего не весят. Мужа нет, он будет только завтра. Олег всегда дает мне время прийти в себя. Вот так: Олег дает, а Илья — забирает. Жизнь, сердце, любовь… О чем тут думать?

Но я никак не могу выдавить обычное: «До следующего сафари!»

Майское солнце бьет в глаза, только поэтому слезы. Зеленоватая дымка, которую я так люблю, окутала деревья. Миг неопределенности, время перемен. Тополиная горечь полнит рот, все расплывается перед глазами… «Уезжай уже, прошу!»

— Ты…

Илья никогда не настаивал на встрече, он никогда не…

— Я поеду с тобой!

… никогда не целовал меня в городе. Чемоданы летят обратно в багажник. Меня забрасывают в машину вслед за ними. Это безумие, я знаю, но стараюсь не думать, что сейчас делаю. И что ломаю. А ведь ломаю — сомнений нет…

Илья пахнет солью. И в глазах плещется океан. Он нетерпеливо сдирает с меня джинсы, рвет рубашку. Словно и не было безумной ночи на верхней палубе нашей яхты всего двое суток назад. Все знали. Никто не мешал. Его прерывистый шепот:

— Я был таким идиотом… я так боялся тебя потерять… А ты все время, все время ускользала от меня!

Я знаю это. Я поняла, что значил его контроль, много позже. Как и то, что он изменил мне из вредности и отчаяния. А потом… уже ничего было не исправить.

Родное тело. Родная душа. Я плачу, он целует меня. Неужели мы вместе? Опять? Не только на неделю сафари? Ночь пролетает незаметно: Илья словно пытается наверстать все эти девять лет, делясь жизнью, делясь собой… Он, оказывается, полгода как развелся. И молча ждал меня. Не давил, не торопил. Эта непривычная терпеливость, столь несвойственная ему, вновь до слез трогает меня.

Утром я смотрю на сообщения и ужасаюсь. Второпях накидываю одежду, оборачиваюсь на прощание.

Илья не спит. Приподнимается, смотрит серыми злыми глазами:

— Ты… куда? Твой… Олег, — выплевывает имя мужа, задыхаясь. — Я думал… К нему стремишься? Даже сейчас? Кто я для тебя?! Скажи!

Я молчу. И так все звучит слишком гадко и мерзко.

— Ты… Ты…

Кулак врезается в стену — в гипсокартоне дыра. Жалко висят клочья обоев. Щека горит — ощущение, что он ударил меня. Да, я шлюха. Он прав. Я никогда не думала, что смогу спать с двумя мужчинами. За эти пять лет я навострилась их разделять — словно проживаю две жизни. Одну — с Ильей, нереально счастливую. Другую — с Олегом, спокойную и независимую. Они никогда не пересекались. И я решила, что все нормально. Что их все тоже устраивает. Разделила себя пополам и успокоилась.

Это все Мальдивы, это все погружение, когда мы чудом остались живы. Вернее, Илья рисковал, рисковал глупо, а я испугалась за него до полусмерти: испугалась, что могу потерять навсегда… И, кажется, теряю. А я ведь только поняла, что жила лишь в эти жгуче-соленые поездки!

Теперь не будет и их.

Я киваю, ничего не говоря. Он прав, он всегда прав, но я стремлюсь не к Олегу. Даже не знаю, смогу ли я к нему вернуться…

Илья прав в главном. Все равно ему ничего не докажешь, а спорить с ним бессмысленно. Словно бензином костер поливать. Илья может и должен меня презирать. А мне надо спешить: сестра в больнице. Я хватаю сумочку, пиджак и вылетаю из его квартиры, впопыхах посеяв внезапно ставший дорогим браслет для двоих. В чемоданах только дайверское, да и нет мне дела сейчас до чемоданов…

С сестрой уже все хорошо, она улыбается мне с больничной койки. Просто мой номер был первым в ее списке. Ее муж смотрит взволнованно. Сестра младше меня на десять лет. У нее сын и дочка, и диабет, что не мешает ей быть счастливой. А у меня — бардак в сердце. И двое мужчин. Правда, кажется, уже ни одного…

От Ильи ушла сама. Ушла, продолжая безумно любить и так же безумно ненавидеть. У нас все становилось безумием. И ссорились мы из-за мелочей, понемногу вытравливая главное. Что для одного было пределом выполнимого, для другого — недостаточной малостью. Я вносила хаос в его упорядоченную жизнь. Его компьютер отключался, стоило мне подойти к нему. Принтер отказывался печатать, и пропадал интернет. Протирая пыль на его бесценной технике, я задевала провода — и опять ничего не работало. Его любимая рубашка оказывалась в стирке именно тогда, когда была ему жизненно необходима. А носки… Они вечно куда-то разбредались, даже если я их связывала вместе, и я никогда не могла найти ему пару.

Я тратила кучу времени и наводила абсолютный интеллигентский порядок — он, со своим армейско-крестьянским подходом, находил грязь. Мы ругались из-за того, как должны лежать губки на кухне. Я даже пасту из тюбика выдавливала неправильно! Мне казалось, он издевается надо мной, издевается изощренно и умело, каждый раз доводя до истерики. Я была молода и глупа. Он кричал на меня, я кричала в ответ. Сначала мирились, потом… Не знаю, чем бы все закончилось, если бы мы тогда не разбежались. Может, прибили бы друг друга. Сколько посуды и вещей расколочено…

А он… Он подавлял меня. Он контролировал каждый мой шаг. Ему нужно было знать, где я нахожусь каждые пять минут, куда собираюсь, где и когда я буду. Он постоянно требовал от меня отчета. Он постарался и разогнал всех моих подруг. Он может. Может быть самым обаятельным человеком на свете, а может — самым чудовищным негодяем. Я дышать не могла от его власти надо мной. Он хотел владеть всем: моей жизнью, моей душой, моими мыслями. И когда изменил, я вздохнула с облегчением.

Было все. От «это был словно не я», до «ты сама виновата — тебе ни до чего нет дела!»

Моя бывшая подруга очень похожа на его мать… Она, в двух браках так и не заимевшая детей, сразу забеременела. Илья детей не хотел и не любил. Но я ушла — у него остались его работа, новая жена и ребенок от нелюбимой женщины.

Лишь через год я опять стала смотреть на мир — читать книги, ходить на выставки, любоваться картинами… Делать все, чего не делала в замужестве. И я встретила Олега.

— Как такая красивая женщина может быть такой печальной?..

Сероглазый сухопарый мужчина сидел в углу залы. Глупый набор слов — сколько раз я их слышала! Я хотела отшить по привычке, но он так смотрел… Словно видел насквозь. И мою боль, в которой я продолжала купаться, и мою вину за все, что не сложилось. Словно он — это я.

Мы проговорили в кафе, пока его не закрыли. Продолжили у него дома. Потом у меня. Нет, мы просто разговаривали. Он помог мне не сойти с ума. Он дал мне все, чего я тогда хотела. Олег оказался художником — я знала и любила его тонкие работы. Ему нравилось то, что нравилось мне, а я любила то, что любил он. Мне было хорошо рядом с ним. Я желала покоя и воли, а Олег щедрой рукой дарил мне и то и другое.

Через несколько лет после развода с Ильей я проходила мимо нашего дайв-клуба. Меня окликнули. Я зашла, поражаясь: ничего не поменялось за это время. На столе ёжились разноцветные раковины с дальних морей. В углу валялись кучей ласты и маски. Фотографии на стенах. Я тут же нашла нас. Таких счастливых! Двое учеников старательно переписывали формулы. Я отошла в коридор, чтобы не мешать. Гидрокостюмы болтались на деревянных плечиках, шумел компрессор, закачивая воздух в баллоны. Полузабытый запах резины и счастья…

«Это неопрен, а не резина, балда!» — тут же поправил бы меня кое-кто. Я чуть не заплакала, перебирая воспоминания, как жемчужины. В конце брака только на погружениях у нас с Ильей все было хорошо. Да и было ли плохо? Был начерченный мной за ночь его проект по тригонометрии, были его дежурства у моей постели после моей единственной и неудачной беременности. Сами все погубили.

Наш толстый усатый учитель, которого мы то ли в шутку, то ли всерьез называли «гуру», привычно хлопнул ладонями по животу, возвращая меня в настоящее.

— Давненько вас не было видно. Молодцы, молодцы. Мы по вас скучали, идеальные вы наши. Собственно, мы сбираемся на сафари на майские, вы едете? Нет, ну правда, не пожалеете!

Я открыла рот возразить, что никаких «мы» давно нет, как услышала знакомый вкрадчивый голос за спиной.

— Как жена решит…

Как решит жена?! Я чуть не поперхнулась от злости. Столько лет прошло — и на тебе, жена!

— Мы едем.

Я ответила, не оборачиваясь, перебивая и как всегда наперекор: просто чтобы позлить Илью.

А он изменился. Плечи стали шире. Отросшие волосы откинуты назад, что ему очень шло. Я уцепилась за свою руку, что потянулась к светлым прядям. Илья по-прежнему источал силу и власть, но теперь это не задевало меня и не унижало.

И я бросилась в эту поездку, как когда-то в море — безоглядно и с головой.

Олег не отговаривал и не провожал меня. Лишь посмотрел с грустью и сказал: «Только вернись…» И я возвращалась. До этого сафари…

Каюту нам выдали тогда одну на двоих. Илья, увидев мою растерянность, усмехнулся:

— Не беспокойся.

Я знала, что он меня не тронет. Я сама обняла его. Я так соскучилась по его губам, по его крепкому телу, по его безумным ласкам… Я перестала пытаться понять, люблю я его или ненавижу. Перестала анализировать себя и его. Я просто жила им, дышала им. Все было чудесно. Так, как у нас никогда не бывало в жизни. Разве в мечтах.

Илья вез меня домой, а я мялась, теребя в руках косынку с надписью нашего корабля. Я не знала, что сказать, как объяснить, что… Он лишь поглядывал искоса, что-то решая за нас. Окончательно и навсегда.

И говорить ничего не пришлось. Он попрощался со мной как с другом. Как с бадди. Спокойно пожелал удачи. Окатил холодом серых глаз и уехал, отсекая все, что было в море.

Так продолжалось пять лет. Десять поездок.

Теперь, позвонив мужу, уехала я. Долгий тяжелый разговор… Я точно знала, кого люблю и буду любить, и так же точно знала, что моим он не будет. Так незачем мучить еще и Олега.

Наступил июнь, все цвело и зеленело. Пьяная сирень билась в окна дачи, сотрясаясь от ливней. Хвала интернету: работать я могла и на даче.

Но у меня все валилось из рук, и как рыб-прилипал, я отгоняла докучливые воспоминания.

Затаскивая по скрипучей лесенке тяжелый бидон с колонки и недоумевая, почему опять оставила дверь открытой, услышала за спиной грозный вопль:

— Подальше зарыться не могла?! Я долго по всему городу буду твои чемоданы таскать?

На запястье Ильи сверкают два браслета. Бидон выскальзывает из рук и падает на пол, заливая мои ноги, его ноги и наши чемоданы волной. Мне кажется, что соленой.

Он не верит словам. Не верит людям. Быть может, поверил тому, что я ушла? И хоть немного — себе и мне.

Мы смотрим «Одиннадцать друзей Оушена».

«Дорогой, ты испортил третью годовщину нашей второй свадьбы!»

Мы оба смеемся, хоть и не сильно смешно. Ведь это правда! Мы вновь женаты. Опять друг на друге. Илья познакомил меня с сыном. Олег понял, но не простил. Лишь сказал, что я так никогда и не была его. Я благодарна ему и виновата перед ним. Но нельзя жить с самим собой… Особенно если продолжаешь любить другого.

Мое солнце протягивает мне глинтвейн, обнимает за плечи.

— Когда сафари? И… ты опять не закрыла дверь. Наплевала на мою просьбу!

— Ты невыносим, — шепчу я, уткнувшись ему в подмышку. — Ты ведь уже проверил два раза. И закрыл на все замки.

— Это жить с тобой — невыносимо.

— Так почему живешь?

— Без тебя — невозможно.