Виновен

За рекой Сысолой есть старое кладбище, а на самой его окраине — небольшая могила c высоким белым крестом. Каждый год, в начале осени, я прихожу на это место и привожу его в порядок: крашу облупившуюся оградку, белю крест, кладу на землю свежие цветы, ещё пахнущие остатками лета. Больше этого делать некому.

Всякий раз добрый взгляд c надгробной плиты вызывает во мне чувство стыда. Слёзы невольно подступают к глазам, но я не обращаю на них внимания — пускай текут, за них мне не будет стыдно.

Мне бы сюда не ходить, не мучиться, но не могу. Каждый раз жена уговаривает бросить это ребячество и поспать подольше, но, когда я кидаю на неё ледяной, суровый взор, тут же замолкает, как бы говоря: «Ладно, ладно, иди, куда хочешь».

Она не понимает, но я её не виню: всё-таки я ничего ей не рассказывал. Да и не расскажу, наверное. Зачем её лишний раз тревожить? У нас всё, слава Богу, хорошо. Да… хорошо… А кто его знает?! Может, в глубине души я и боюсь, что она, даже если расскажу, не поймёт? Не хочется в середине жизни разочаровываться.

Сегодня я тоже пришёл на эту могилу и сделал ровно то же, что делал всегда. После работы наступало хоть некоторое удовлетворение, и я обыкновенно задумывался о прошлом, смотря на небо, почему-то всегда мрачное и усеянное тучами, на лес, раскинувшийся неподалёку. В этот раз я посмотрел на реку: изрядно обмелевшая, загаженная разным мусором река умирала. Эта река разбудила во мне грустные воспоминания. Я присел на прохладную землю, посмотрел на надгробную плиту и как-то, как мне самому показалось, печально улыбнулся.

Это произошло давно: тогда я ещё учился в школе.

У нас было несколько любимых учителей, к которым мы всегда относились с уважением и которых слушали на уроках. Они нашли особый подход к нам, при котором учиться было не в тягость. Одним из таких учителей был Василий Иванович, и для меня он являлся примером, на него я хотел быть похожим.

Он работал трудовиком и каждый урок рассказывал нам, мальчикам, какие-то житейские мудрости, которые могли пригодиться в жизни. Василий Иванович многому нас научил: как делать эскизы чертежей, как работать на сверлильном станке, как, наконец, правильно забивать гвозди. Одной из первых моих работ были уголки для окна, которые даже пригодились моему отцу.

Василий Иванович говорил нам: «Все эти знания, ребята, бережно храните, ведь это когда-нибудь вам поможет. Вы же всё-таки будущие мужчины!» Можно было рассмеяться тогда, но мы не смеялись. Понимали, наверное. По суровым морщинам, по его тяжёлому взгляду был виден большой жизненный опыт, с которым стоило считаться.

Однажды, на одном из уроков, меня отправили в кабинет к директору за плохое поведение. Кабинет директора меня не пугал, поскольку я там уже бывал и ничего страшного не происходило. Именно поэтому шёл я расслабленно, с лёгкой улыбкой на лице. Разумеется, всё обойдётся и в этот раз.

Дверь в кабинет была приоткрыта, поэтому я постучался и вошёл. Но внутри никого не оказалось. Наверное, стоило выйти, но, когда я всё-таки решился, в коридоре послышались голоса. В этот момент я сделал самую невразумительную, но очевидную вещь, которую можно было сделать в сложившейся ситуации: спрятался в шкафу. Голоса уже слышались у самой двери кабинета.

— Неужели я забыла закрыть? — входя в кабинет, сказала директор (её старушечий голос был узнаваем). — Похоже, пора на пенсию. Совсем память подводить стала.

— Зачем вам на пенсию, Маргарита Петровна? — а это определённо был Василий Иванович. — Без вас школа и дня не продержится.

— Продержится, и я бы даже сказала: заживёт новой жизнью.

— Но вы же это не всерьёз? — с испугом спросил Василий Иванович. — Вы же не собираетесь уходить?

— Не беспокойтесь, я не могу уйти, потому что храню вашу тайну. После того, что вы пережили…

— Пережил? Скорее, не дожил, — сказал Василий Иванович, как мне показалось, с грустной усмешкой.

— Да, наверное, вы правы.

— Понимаете, Маргарита Петровна, я очень сомневаюсь, что меня возьмут с судимостью в другую школу или оставят в этой, если вы уйдёте?

— Я понимаю вас. Но, давайте, всё же не будем говорить об этом здесь. Не дай Бог, кто-нибудь услышит, тогда уж нам обоим придётся навсегда распрощаться со школой.

— Да, конечно. Просто поймите, что мне в жизни больше ничего не надо. Я и пошёл работать в школу, потому что видел в этом смысл своей жизни. Научить ребят тому, чему я не смог научить своего погибшего сына. Если бы он только был жив, я бы не волновался...

— Да, вы говорили мне, и именно поэтому я вас взяла: потому что увидела в ваших глазах то, чего в глазах многих, даже самых порядочных людей, не увидишь.

— Что же? — удивлённо, с неверием спросил Василий Иванович.

— Бескорыстную доброту.

Остальной разговор мне не запомнился. В памяти осталось лишь то, что потом директор и Василий Иванович вышли, закрыв меня в кабинете. А я вынужден был выбираться через окно — благо, что кабинет находился на первом этаже.

Дома я сидел с каменным белым лицом и ничего не понимал. Мне было страшно. Как же так? Убийца (не знаю, почему я посчитал его убийцей) работает в школе! Да ещё и любят его все. И я тоже. А ведь с виду он совершенно нормальный. Надо обязательно все рассказать!

«Обязательно рассказать» было первой мыслью, но потом пришли сомнения. Может, сначала поговорить с Василием Ивановичем? Нет, с ним я точно говорить больше не буду, тем более один. Тогда поговорить с директором? Но она ведь догадается или хотя бы спросит, откуда я узнал! А сложить два плюс два она сумеет. Сегодня оставила кабинет открытым, а уже на следующий день я прихожу к ней с таким заявлением. Нет, директор не подойдёт. Тогда родители! И почему мне сразу не пришло это в голову? Надо рассказать родителям, родители поймут. Обязательно поймут и скажут, что делать.

Но родители не поняли. Они не стали, как я предполагал, звонить директору и разговаривать с ним, а позвонили сразу в полицию. И та уже со всем разобралась. Одновременно узнали и другие родители, и начался самый настоящий скандал. Василия Ивановича уволили, директора тоже. И хотя я знал, что это всё из-за меня, совесть моя была тиха как камень. Почему-то я был уверен, что всё случившееся справедливо. Былые сомнения почти исчезли.

И только через месяц я понял, что ошибался.

Как-то раз я встретил на рынке Маргариту Петровну. Она поздоровалась со мной и тепло улыбнулась, хотя, конечно же, ей было известно о том, кто рассказал о тайне Василия Ивановича. Но Маргарита Петровна, похоже, вовсе не сердилась, и это меня больше всего удивило. Она должна была злиться! Из-за меня ведь её лишили любимой работы!

Я даже не заметил, как разговорился с ней. Каким-то образом мы вспомнили о Василии Ивановиче. Именно в этот момент захотелось наконец-то узнать всю правду, ведь тогда о правде никто не желал слышать: все видели и слышали, как признаётся и извиняется Василий Иванович. Да, у меня были первоначальные порывы, и, надо признаться, скоропалительное решение родителей поначалу даже огорчило меня, но… Но потом, потом как будто всё заволокло туманом и все поверили очевидному. И я тоже… Несмотря на это, в моей душе всё-таки зрело зерно, это зерно медленно, само по себе, тянулось к свету, к доброте, о которой говорила Маргарита Петровна. И сейчас оно наконец-то дотянулось. Мне казалось иногда, что я, что все упустили нечто важное. Но только сейчас я в это действительно поверил.

— Маргарита Петровна, а что… что сделал Василий Иванович? — спросил я.

— Убил человека. Ты же это и так знал. Он же сам об этом говорил перед всеми.

— Да. Но почему? Он не говорил о причинах!

— Он защищал сына, — просто сказала она и посмотрела на небо.

— Ч-что? — я тупо уставился на неё, но, не выдержав, отвёл взгляд.

— Он защищал сына. Они возвращались поздним вечером. Конечно, на улицах в это время небезопасно, вот и им не посчастливилось: им встретились три хулигана, если можно их так называть. Для них это слишком мягкое название. Они начали угрожать мальчику. Прежде всего, они угрожали мальчику, потому что не видели в нём угрозы. Угрожали слабому существу, которое не способно было им ответить. Но отец-то всё видел! И уж он-то был способен постоять за себя и за своего сына. Вначале он сделал им замечание, но они не послушали его. А потом… потом один из них начал бить сына Василия Ивановича.

Возникла пауза.

— И что же случилось дальше?

Она посмотрела на меня и твёрдым, уверенным голосом сказала:

— Василий Иванович сделал то, что должен был.

Маргарита Петровна вновь замолчала, а я, словно разом перевернулась вся моя жизнь, побежал. Я знал его адрес. Я знал правду. Я должен был хотя бы извиниться. О, если бы только мои извинения играли хоть какую-то роль. Наверное, он меня никогда не простит.

Теперь всё было понятно. Вот о каком сыне говорил Василий Иванович. Вот за что его посадили! За что?! За то, что он защищал собственного сына. За то, что жил честно, пока шайке дохлых волчат не захотелось стать матёрыми волками перед лицом маленького мальчика! За это он сел?

Я бежал сломя голову. Было бы удивительно смешно, если бы меня сбила машина. Но они проезжали мимо, хотя сейчас мне хотелось, чтобы судьба именно со мной сыграла злую шутку, а Василию Ивановичу вернула всё, что отняла. И как я мог сомневаться? Дурак! Идиот… Но я же не знал? Глупое оправдание! "Если бы ты с ним поговорил", — сказал мне тихо внутренний голос.

…Входная дверь его квартиры была старой и едва ли не рассыпалась. Я постучался. Послышались шаги. Мне открыли. Передо мной было заплаканное лицо. И хотя я уже понял, всё равно спросил (в душе теплилась крохотная, как малёк, надежда):

— А Василий Иванович дома?

— Василий Иванович умер.

Тогда я понял, что значит: сказали, как отрезали.

Очнувшись от воспоминаний, я словно вынырнул из омута. Грянул гром, и землю окропили долгожданные капли первого осеннего дождя. Холодный ветер раскачивал кроны деревьев, а те, шелестя опадающими листьями, как будто махали кому-то, говорили: «До свидания».

Этот короткий диалог запомнился мне на всю жизнь. Его я повторяю перед сном, как молитву, чтобы не забыть. В следующем году, следующей осенью нужно будет снова красить оградку, белить крест и класть новые цветы, и каждый раз я буду прокручивать это в голове. Наверное, так необходимо. Наверное, это плата за поспешные решения. Иногда лучше ничего не делать, не брать ответственность, иначе ответственность тебя уже не отпустит. С этой мыслью я встал и побрёл домой, между унылых могил, под проливным дождём и ледяным ветром.