Поэт

Памяти моего брата Алёши

Дар поэта — ласкать и карябать,

Роковая на нём печать.

Розу белую с чёрною жабой

Я хотел на земле повенчать…

С. Есенин

Я увлекалась фотографией с детства, ребёнком помогала деду разводить химикаты и резать бумагу. В моём воображении люди на снимках словно дышали, оживали их судьбы, характеры, истории. Повзрослев, глядя на фото обнажённых тел, я старалась угадать источник страсти.

Эта была моя третья выставка. Две первые прошли с огромным успехом, но теперь была особенная.Экспозиция называлась «Оттенки любви». На снимках, сделанных за всю мою жизнь, были влюблённые разных возрастов и национальностей. Я выставила и фото животных, ласково, игриво касающихся друг друга в период брачных игр. А деревья и цветы на моих работах будто стремились друг к другу, трогательно переплетаясь в объятиях.

После бессонной ночи подготовки, я стояла почти в коматозном состоянии, наблюдая за публикой, вслушиваясь в короткие реплики. Моя близкая подруга Лена была рядом для поддержания духа. По огромному залу проплывал народ, двигаясь по периметру, что-то обсуждая между собой. Всем была предложена закуска в виде изящных канапе и шампанское.

Восторженный шорох пронёсся по залу.

— Глянь, Астахов пожаловал, — прошептала Ленка. — Как всегда, в своём репертуаре: немного пьяный, с двухдневной щетиной. Говорят, он начал много пить после смерти жены.

Я обернулась, под шелест толпы: «Это Борис Астахов, автор скандального сборника “Откровение циника”. Смотрите!»

Он направился ко мне — по обыкновению, стильно одет, с нагловато-печальным взглядом. С ним были две размалёванные девицы из тех красоток, у которых ноги от ушей, — не то модели, не то элитные девочки по вызову.

Мы не виделись вечность. Последний раз встречались девять лет назад на похоронах моего брата, но тогда я никого и ничего не видела.

Я постоянно следила за творчеством Бориса, каждый раз восхищаясь его умением передать в стихах чувства и реальность коротко и ёмко.

Иногда мне попадались заметки про него на страницах жёлтой прессы: «Астахов учинил скандал в казино», «Чёрный юмор Бориса Астахова и прокуратура» и другие статьи в том же духе.

Борис приблизился и, отстранив двух своих «кукол», коснувшись сухими губами моей щеки, произнёс:

— Да, талантливо и современно. О тебе много пишут!

— О тебе тоже, Боря! — улыбнулась я в ответ.

— Нет, не так, — словно говоря сам с собой, заметил Борис.

Я вначале не поняла, о чём это он.

— Не так надо после долгой разлуки, — продолжал он, подойдя совсем близко. Обнял, но ненавязчиво, грациозно, сохраняя какое-то пространство между нами, которое словно пульсировало, резонировало горячей энергией. Потом, не нарушая пространства, поцеловал коротким поцелуем, чуть коснувшись губами моих губ.

На меня вмиг нахлынули детские воспоминания. Мне было тринадцать, а моему брату Димке и его другу, Боре, по пятнадцать. Они были, как говорят, не разлей вода. Мы все вместе тусовались у нас дома — в карты, в шахматы играли. Мне тогда Боря так нравился, я все хотела поближе к нему присесть, чтобы коснуться.

Как-то учительница заболела, и нас отпустили на два часа раньше. Помню, открыла дверь своим ключом — а навстречу Димка с испуганными глазами, и табачный запах в квартире.

— Фу, это ты! — выдохнул Димка с облегчением.

— Вы что, курите? — вырвалось у меня.

— Смотри, маме не настучи, Танька! Если не настучишь, Борька тебя поцелует. Я-то знаю, что ты по нему сохнешь! — шепнул мне мой братец.

Я даже опомниться не успела — стояла как вкопанная. Такая худышка с косичками в коричневой школьной форме с пионерским галстуком. Девочки в нашем классе уже лифчики носили, а я, ни груди, ни попы — одни глаза. Из кухни вразвалочку вышел Боря. Он всегда был нагловатым.

— Хочешь, поцелую?

Не дождавшись ответа, приблизился и так по-мужски, нежно и крепко меня обнял и мягко, влажно поцеловал в губы, которых до него никто не касался…

С тех пор прошло около двадцати пяти лет. Сколько было объятий и поцелуев, но тот, первый, я помнила всегда.

— У меня скоро новый сборник выходит. Редактор хочет, чтобы там моё фото было, сейчас так принято. Поможешь? — глядя в упор, спросил Боря. Я дала ему карточку с адресом студии и назначила время.

Боря появился вовремя. Выбритый, трезвый. Оглядывая работы на стенах студии, заключил:

— Да, ты действительно достигла высот! Уважаю!

Я усадила его в кресло, стараясь создать имидж свободного поэта. Посмотрела в камеру — время изменило его, только глаза, смелые, дерзкие, всё те же, как в детстве. Подошла к Боре, чтобы поправить волосы и дать нужный свет. Наклонившись ближе, почувствовала его дыхание. В голове горячо запульсировало: «Сейчас он обхватит мои бедра и посадит к себе на колени, сожмёт в объятьях, увлекая на стоящую рядом кушетку…» Я ждала этого когда-то в детстве. Но Боря сидел молча, подчиняясь моим движениям стилиста.

Я сделала несколько снимков.

— Хочешь посмотреть, как получилось? — Я подошла к компьютеру, разглядывая на мониторе снимки.

— Нет, смотреть не буду. Я тебе доверяю, Таня, и, пожалуйста, никакого фотошопа. Пусть читатели увидят меня таким, какой я есть.

Боря подошёл к камере.

— Классная техника. А помнишь свой «Зенит»? Сколько мы им снимали! Твой отец ведь нас с Димкой тоже учил. Правда, он всегда говорил, что у нас нет и трети твоих способностей.

Мы обменялись несколькими фразами о здоровье родителей, о недавних поездках, планах, общих друзьях. Потом разговор зашёл об искусстве. Мы говорили и говорили — о поэзии, драматургии, о современных художниках. Боря с интересом взглянул на несколько снимков обнажённой натуры.

— Нравится? — я хотела уловить настроение поэта.

— А ты сама никогда не позируешь? Вот для таких снимков?

— Да как-то никто не предлагал, — я попыталась отшутиться.

Борис вздохнул, и я заметила блеск в его зеленоватых глазах. В груди моей сладко дрогнуло ощущение его близости, такое забытое чувство первой детской любви. Боря повернулся ко мне, глядя в упор, смыкая наши взгляды, и вдруг продолжил:

— Я хочу сфотографировать тебя. Хочу сделать твой снимок..., обнажённой.

Давно привыкшая ничему не удивляться, я вздрогнула, как от выстрела, но не подала вида. В голове пронеслось: «Что ж, детство давно закончилось; теперь другие игры — должно же быть продолжение тому поцелую в нашей тесной прихожей». Я вовсе не модель, но раздевалась без стеснения. Снимала одежду медленно, дразняще, не отрывая от Бори глаз. Поставила свет, разложила кудри по плечам, прилегла на кушетку в зовущей позе.

— Готово. Снимай!

Он сделал несколько снимков, подошёл и присел рядом, скользя взглядом по моей наготе, как бы оценивая женские формы. Я уже предчувствовала всей кожей касание его рук, но он не спешил. Поэт не прикасался руками — только губами. И с каждым таким прикосновением из его губ вырывались СТИХИ! Строчка за строчкой, они рождались у него спонтанно, будто он считывал их с моего тела:

«Твоё дыханье я хочу поймать,

Вдохнуть его поглубже и прижаться ближе,

Но чувство это не дано понять —

Седьмое небо! И ни метром ниже…»

И были ещё и ещё стихи. Я слушала и таяла в блаженстве слов, звуков и нежного касания губ.

За стеной что-то стучало, шумела улица, в соседнем магазине ругались продавцы. Отрываясь от моих колен, Боря вдруг встал:

— Одевайся, здесь слишком душно и шумно. Пойдём устроим праздник!

Он вёз меня куда-то по вечерним улицам онемевшего от июльского зноя города. И мне казалось, что вдруг перенесённая во времени милостью судьбы, я опять девочка с тонкими косичками и восторженным взглядом. И снова влюблена бескорыстной, яркой, мучительной детской любовью, которая даётся лишь раз. Торопя время, вглядываясь, вслушиваясь, вдыхаясь в моего поэта, я как зрелый плод, c любовью девочки-подростка, упала в его руки!

Я проснулась в Бориных объятьях от телефонного звонка.

— Это сестра, что-то маме нездоровится. Поеду посмотрю, что там. Ты поспи или почитай, скоро вернусь, ведь мы и не наговорились ещё. — Он быстро вышел, захлопнув дверь.

Я пролежала ещё с полчаса, напрасно стараясь заснуть, потом вышла из спальни и прошлась по квартире. Она была просторная, светлая, с развешанными в беспорядке по стенам картинами, разными бесполезными мелочами и ворохом книг и журналов. Мне попался большой альбом с фотографиями — то были фотографии нашего детства. Мы были там все так молоды: наши родители, мой брат. Все ещё живые.

На большой книжной полке я увидела книги своих любимых писателей. Там же стояло несколько сборников Бориса, романтическая поэзия, его блокноты с заметками и зарисовками. Вдруг взгляд мой упал на большую исписанную тетрадь. Открыла — и в мгновение пересохшим ртом прочитала стихи моего брата Димы! Я помнила наизусть все его песни! Почему же они написаны Бориной рукой с пометками и исправлениями?

У меня вдруг перехватило дыхание. Ведь не украл же Димка эти стихи у своего друга? Тогда что же? Перед моими глазами тотчас же в памяти возник мой брат. Ревущая толпа поклонников, Димка рвёт струны гитары, его голос несётся, резко пронзая воздух, а слова песни колотят в грудь. Но чьи же это слова?

Первое, отчего меня бросило в жар, было чувство вины — это как обнаружить скелет в шкафу. Почти то же я ощутила, когда много лет назад, делая генеральную уборку, случайно нашла в ящике тумбочки письмо, в котором любовница моего тогдашнего мужа сообщала ему, что родила от него дочку. Я с мерзким чувством ревности и обиды держала тот клочок бумаги, с болью думая, зачем я полезла в тот ящик.

Боря приехал через два часа. Я вышла ему навстречу с тетрадью в руках. Не всегда мы хотим знать правду, и не всегда в силах её принять, но я была готова.

— Скажи, кто писал эти стихи? Это же Димины песни? Почему он выдавал их за свои? — мой голос срывался.

Борис не выглядел растерянным, казалось, наоборот — он был готов к этому разговору.

— Ты должна знать, Таня: твой брат был талантливейшим музыкантом и исполнителем, но все его популярные песни были написаны на мои стихи. Я их сам ему отдал, даже настоял на том, чтобы он выдавал их за свои. Димка был тщеславен, ты помнишь, он мечтал быть известным. Многим достаточно просто самовыразиться, а он хотел именно взлёта. Возможно, и без моих стихов Дима добился бы обожания публики, но я решил не делить с ним славу.

Я с трудом верила в услышанное.

— Ты отказался от известности, может быть, от денег тоже, но почему?

— Почему? — он усмехнулся. — Только великие романтики поймут меня. Я отказался от этого ради любви, ради женщины.

— Настя?! — вырвалось у меня. Я вспомнила эту белокурую одноклассницу моего брата, которая страстно была влюблена в него, а потом неожиданно вышла замуж за Борю.

— Да, она, — продолжал Боря. — Когда мы играли в шахматы, Димка говорил, что я вижу на три хода вперёд. Я знал, что с моими стихами его песни станут популярными. Ты помнишь эти плакаты в Москве, Питере и многих городах: «Песни века! Стихи и музыка Дмитрия Бельского»? В суете триумфа Дима быстро забыл Настю. Она была для него просто увлечением, он мне сам говорил, что не имеет к ней особых чувств. А я любил её! Я дышал ею! Брошенная женщина ищет утешения, таким утешением и стал для Насти я. Все было просто: Димка получил известность, я — свою любовь, с которой был очень счастлив. Единственное, чего я не предвидел в той шахматной игре, что слава — тоже испытание, и по плечу не каждому. Вот Дима и сорвался. Начались тусовки, кутежи, поклонницы, наркота и всякое такое. Мы ведь до сих пор не знаем, из-за чего он погиб.

Борис глубоко вздохнул, продолжая:

— Никто не знает правды о его песнях и моих стихах. Когда два года назад Настя умирала от лейкемии, я сказал ей об этом, но не уверен, что она меня услышала.

Я не знала, что сказать. Мне не в чем было упрекнуть моего старого друга. Вся наша жизнь показалась мне запутанным клубком чувств, страданий, метаний!

Борис заговорил первым после продолжительного молчания. Он приблизился и обнял меня, как в детстве, нежно и крепко:

— Их уже нет, Димки и Насти. Они в нашей памяти, милая. Но есть мы, наше творчество. Фотографу и художнику увидеть, а поэту и писателю услышать то, чего другие не чувствуют, и донести это до остальных!

Ленкин звонок застал меня на пороге моей квартиры: «Открой страницу Серебряного! Там о твоей выставке!»

Виталий Серебряный — художник и меценат — вёл страницу в интернете. Он обычно остро освещал события культурной жизни. Я поспешила к компьютеру. Пробежав глазами по отзывам критиков, неожиданно заметила снимок неизвестного посетителя выставки. Фото было поставлено в контекст комментариев. Профессионалы называют такие снимки «случайно успешный».

На нём были мы с Борей: в глазах — нежность, в полуобъятиях — страсть.

Там, на выставке, метким прицелом камеры случайного фотографа, была схвачена наша встреча. Подпись под снимком романтически вещала: «Оттенки любви».