Расстояние покоя

«Ненавижу, ненавижу, ненавижу», — шептала Герка, стискивая пальцами край стола и не отрывая глаз от мониторов. Схемы на них продолжали мигать, подсказывая, что правильно, а что нет, хотя неправильно было все. Что кто-то может уйти на обед, когда хочет, а не ждать подмены, что кого-то не бросают мужчины и не ненавидят родители, что кто-то способен наслаждаться осенью — самым гадким из всех сезонов. «Все. Сегодня я это сделаю!» — пообещала она себе, потому что надо было за что-то зацепиться, начать думать о другом и не повторять снова и снова «проклятая жизнь, проклятая работа, проклятая осень». Вместо коричнево-желтых стен диспетчерской, вместо мониторов и мигающих схем она представила Старый двор. Свою мечту. Свое детство. Там было так хорошо и правильно. Золото одуванчиков в траве, белый песок в песочнице, смешная крошечная горка, под которой было темно и прохладно, и карусель...

Замигало красное, и пришлось ткнуть в очередную кнопку, меняя температуру продукта. А потом почти сразу зазвонил телефон — кто-то хотел, чтобы она нашла для него кого-то другого. Беря трубку, Гера уже почти владела собой, и хотя, выслушивая очередное требование — произнесенное таким голосом, словно она что-то должна его владельцу, — все же повторила пару раз про себя «ненавижу», но её уже не трясло, как пять минут назад. Разве что от предвкушения. Она вернется, выполнит обещание, которое давала себе много раз, но никогда не выполняла, понимая: тогда у нее совсем ничего не останется. Никакого утешения.

Толком не наступивший вечер радовал теплом. Ранняя осень — сухой и чистый асфальт казался не серым, а серебристым. Гера шла по улице, подходя все ближе к нужному повороту. Дойдя, остановилась на миг и бросилась, как в воду, в неширокий переулок между домами, выводящий к месту ее мечты.

Это оказалось почти так же хорошо, как она представляла, хотя Старый двор давно не был старым. Только дома остались теми же самыми кирпичными шестиэтажками, пусть и обзавелись пластиковыми окнами. Порадовала и знакомая лужа, которую не смогли или не захотели засыпать за столько лет, почему-то упрямо прокладывая асфальт с углублением в одном и том же месте. В детстве Герка обожала измерять ее глубину, сейчас прошла рядом, полюбовавшись отразившимся в воде совершенно чистым небом.

Она обходила двор медленно, осторожно, словно по краю пропасти. Зеленая трава — цвета безопасности. Стальные скамейки, вытянувшиеся деревья, горка и карусель… впрочем, нет, карусели не было. Ни следа круглой, большой — человек на восемь детей, — вертящейся на оси, площадки с ручками в виде стальных трубок, соединявшихся на небольшой высоте. И выглядело все так, словно для нее в этом дворе никогда не было места. Конечно, прошли годы, двенадцать или пятнадцать, и это хорошо, ведь годы кладут между тобой и тем, что не надо вспоминать, расстояние защиты, расстояние покоя — как в ее стихе. Но карусель… почему ее нет?

Потеря карусели испортила настроение. Без нее чего-то недоставало, и Гера снова и снова останавливалась, оглядывалась, словно надеясь, что оно появится, начинала идти задом, рискуя столкнуться с прохожим. И в какой-то миг все же столкнулась. Вернее, не успела — ее схватили за руку с окриком:

— Осторожней!

Гера обернулась. Молодой человек — раз она молода в тридцать, то и остальные тоже! — держал ее за плечо.

— Осторожнее, — повторил он. — Тут же люк!

Гера скосила глаза. Люк канализации был не то чтобы совсем «тут», хотя и близко.

— Но он же закрыт, — заметила она, дернув плечом — и незнакомец тут же убрал руку.

— Не совсем. Прикрыт только. Крышка частью на асфальте.

И в самом деле, крышка была брошена на люк кое-как, и, пожалуй, наступи Герка на нее — ухнула бы вниз. На миг у нее перед глазами возник другой колодец, но тут же исчез, стерся.

— Спасибо, — поблагодарила она спасителя.

— Да не за что, — улыбнулся он — слишком радостно и широко. — А вы чего так странно шли?

— Карусель потеряла, — неожиданно для себя призналась Герка.

— Карусель? — удивился спаситель. — Какую карусель?

— Ну как… тут карусель была лет двенадцать назад. Я жила в пятидесятом доме, во дворе стояла карусель, платформа с ручками…

— Да нет, не было, — не согласился он. — Никогда, никакой карусели. Я всю жизнь тут живу…

И словно для того, чтобы доказать, что в самом деле живет, полез в барсетку и достал связку ключей, при этом выронив на асфальт желтый прямоугольник визитки. Герка наклонилась и подняла раньше, чем он. Прочитала написанное красивым шрифтом «”В любую погоду”, компьютерная помощь, Сергей». Протянула визитку ему, а потом спросила:

— Можно, я оставлю? У меня ноутбук время от времени глючит.

Спаситель кивнул и спохватился вдруг:

— Вспомнил! Карусель, кажется, есть в соседнем дворе!

— В соседнем мне не надо, — сказала она, покоробленная тем, что он говорил о какой-то другой карусели, как о чем-то важном.

И оборвала разговор бросив:

— До свидания.

— До свидания, — улыбнулся он, вызвав в Герке новый приступ неприязни. Рука смяла визитку, но по дороге домой не попалось ни одной урны, и Герка спрятала карточку в карман.

Она не сбиралась ему звонить. Но на следующий день, в «праздничный» выходной, принялась выкидывать Генкины папки с музыкой и играми, и спустя полчаса ноутбук выдал новый номер: от каждого движения курсора начал выводить на экран рамочку с предупреждением об ошибке с десятизначным номером. Герка хотела закрыть, но не нашла в углу рамки «крестика» закрытия. Перезагрузилась — без толку. Генка чинил все сам, теперь было некому. «Не мог свалить на сутки позже!» — с ненавистью подумала она. Все мужики сволочи. Хотя нет, не все.

Она вспомнила о вчерашнем рыцаре, герое-компьютерщике. Скомканная карточка так и лежала в кармане ветровки. Гера достала ее и набрала номер. Ответили сразу же, памятный ей приятный голос сказал:

— «В любую погоду» компьютерная помощь, здравствуйте, что у вас случилось?

— Здравствуйте, Сергей, это Гера. Помните, вы вчера мне не дали упасть. Ноутбук сломался, — она описала проблему. — Можете помочь?

— Конечно. Могу сейчас подойти?

— Да, мой адрес… — она продиктовала улицу и дом, собеседник попрощался и отключился. Похоже, он не любил тратить время на ерунду.

Пришел ее герой быстро, не прошло и получаса. И сразу, с порога, сказал:

— Не волнуйтесь, что бы там ни случилось, все поправимо. И это недолго, нестрашно и недорого.

Гера в оптимизм не верила и оптимистам не доверяла, но компьютерщик Сергей оказался прав насчет «нестрашно». Только пришлось переустанавливать «ось», а это заняло время… И пока ноутбук, с присоединенной к нему коробочкой съемного жесткого диска, получал и переваривал очередную «винду», сам собой возник разговор — потому что молчать все время глупо.

— Нашли вы свою карусель?

— Нет, — призналась Гера. — Я уверена, что она была именно в моем… в нашем дворе. А мы не могли в детстве быть знакомы?

— Вряд ли. Я все больше по больницам… — он нарочито покашлял. — И в общем-то, карусели могу просто не помнить. А у вас еще друзья были?

— Конечно, — кивнула Гера. — Светка.

Память тут же подсунула картинку: светловолосая девчонка, встреченная во дворе в первый же день после переезда, говорящая о себе «Зовут меня Света, а фамилия моя Серебрян!». Светка обожала свою фамилию.

— Так можно спросить у кого-то из них, — с улыбкой заметил компьютерщик.

А она уже и забыла, как часто он улыбается. И решила сразу испортить герою кайф от победы над глупой женщиной, которая мало того, что комп сама не починит, так еще и выход из сложной ситуации придумать не может.

— Но я не знаю, как ее найти. Давно тут не живет. Имя помню и фамилию, и все.

— Можно в соцсети посмотреть. Взять всю известную информацию, не только имя, но и год рождения, адрес подруги, номер школы, где она училась, год выпуска, и поискать совпадения.

— Пожалуй. — Если б он лыбился, то она бы с негодованием отвергла предложение, а так, всерьез, приняла его. — Попробую. Вдруг получится.

— Обязательно получится! — снова разулыбался он. Комп пискнул. — О уже все. С вас...

Он назвал сумму, оказавшуюся в самом деле смешной — настолько, что Гера тоже заулыбалась. И провожая гостя, пообещала ему, хотя ей незачем было это делать:

— Я позвоню, если что-то выйдет.

— И если нет. Подумаем вместе, как быть, — кивнул он, словно так и надо, словно был давним другом, имевшим право занимать место в ее жизни.

Герка долго думала, прежде чем начать искать — остаток выходного и целый рабочий день; машинально отвечала на звонки, ругалась с бригадиром, обедала, возвращалась к мониторам и жесткому стулу, нажимала на кнопки, а в глазах стоял Старый двор, ее двор без карусели, и возможные последствия поиска Светки. Тревожить прошлое она не хотела, и не хотела проигрывать, но ведь знать, как, и не делать — это и есть проигрыш, провал. Голова пухла от таких мыслей; в конце концов Герка сосредоточилась на ненависти, благо, было кого ненавидеть. Хоть того гада, что решил почему-то, что диспетчер должен сидеть на обычном стуле, а не на компьютерном, с мягким сиденьем. «Ненавижу», — прошептала она — сразу стало легче! — и предпочла пробыть в таком состоянии до вечера.

А вечером, уже дома, открыла ноут и, войдя в соцсеть, набрала имя и фамилию бывшей подруги. Красивую фамилию… Правда, то, что случилось потом, показало Светку не такой уж красивой. Соцсеть выдала ей пятерых Свет с нужной фамилией. И ни одной — из этого города. И как найти ту, если она есть в списке? Разве что написать каждой и спросить. Она вспомнила совет героя-компьютерщика и попробовала иначе — набрала номер школы и название города. Сыскались аж три группы, но среди фамилий участников, предположительно — бывших учеников, щедро разбавленных сетевыми никами, не было Серебрян, а все Светланы оказались старше, чем нужно. Гера уже не верила в успех. Прошло столько времени, Светка должна быть замужем и значит, сменила фамилию. Как найти ее теперь, и стоит ли воскрешать прошлое только из-за карусели? Вряд ли.

Вроде бы все для себя решив, Гера расстроилась. Хотелось с кем-то поделиться; обычно выслушивать приходилось Генке, но его не было, и она снова подумала о компьютерщике. Подумала и начала искать повод позвонить. Комп работал идеально; Гера напряглась еще и вспомнила, что хотела поставить себе одну программу. Телефон оказался в руке раньше, чем она подумала позвонить.

— Сергей? Это Гера опять. Нет, все работает прекрасно. А у вас нет такой проги, которая читает текст голосом, да чтобы ударения ставила правильно?..

У него была и прога, и время подойти и поставить ее. Буквально минут через сорок.

Пролетели они мигом — но пока пришедший Сергей ставил «Болталку» и объяснял, как пользоваться, Гера извелась от ожидания. Наконец, когда с делами было покончено, сказала:

— Ничего не получается. По фамилии я нашла, но никого из города. По школе — нет с нужной фамилией, а все найденные Светланы по возрасту не подходят. Безнадежно. Светка наверняка замужем уже.

Сергей ответил почти сразу, словно давно нашел выход:

— Вы же помните, в какой квартире она жила? Можно пойти туда и спросить новых жильцов, куда переехали прежние… А потом сходить по новому адресу. Хотите, я сделаю?

Последнее он спросил, явно увидев, как изменилось выражение лица Геры. Ненависть. Она ненавидела о чем-то просить, а ведь пришлось бы.

— Я сегодня не очень занят, могу и пройтись. Тем более, живу рядом.

Предложение было странное, но дельное. Ей самой ничего делать не придется, и если будет проигрыш, то проиграет не она.

— Хорошо, — согласилась Гера, — только я не помню номера. Сорок восьмой дом, второй подъезд, пятый этаж, вторая слева дверь… И со мной можно на «ты».

— Идет, — улыбнулся он. — Жди, я позвоню.

И сразу же ушел, не дав ей времени передумать.

Она и правда ждала. И когда телефон зазвонил, бросилась на него, как хищник на добычу.

— Записывай новый адрес подруги, — весело и в то же время серьезно сказал Сергей и продиктовал ей улицу и дом. — А еще там есть телефон.

Едва сказав ему «спасибо», Гера закончила звонок и набрала продиктованный номер.

Тут тоже ответили сразу, но голос оказался мужской:

— Да, слушаю.

— А Свету можно?

— Сейчас, — Гера слышала в трубке, как мужчина позвал кого-то, и через минуту раздался другой голос, женский: — Это Света. А вы кто?

— Привет, Свет, — в рифму сказала Герка. — Это я, Гера. Помнишь, мы в детстве дружили? И в одном дворе обитали. Там еще карусель была…

— Какая карусель? — перебила собеседница совершенно чужим холодным голосом.

— Круглая. — Гера помолчала. — С ручками.

— Не было там никакой карусели. Да кто ты? Я не дружила ни с какой Герой! — пауза, и вдруг вопрос: — Кира, это ты?

— Я, — облегченно выдохнула Гера, не любившая свое имя и давным-давно придумавшая называться по фамилии — Гера от Герасименко. — Ну вот я про карусель. Ты помнишь, где она стояла?

— А не пошла бы ты со своей каруселью? Как ты вообще можешь мне звонить после всего? Дура!

И бросила трубку с такой силой, что у Геры зазвенело в голове.

Герка потрясенно опустила свою. Все непонятно. Она была вежливой, не напоминала Светке о той истории — Светка сама ее вспомнила. Не захотела говорить о карусели и назвала ее дурой. За что?

Она смотрела на телефон, не решаясь повторить звонок. Лучше не стало и вряд ли станет…

Стало хуже. Герка прошла на кухню и принялась мыть посуду, отвлекаясь на простое действие. Это тоже обычно помогало, но в этот раз почему-то не выходило. А потом в дверь позвонили, и Гера пошла открывать, с наслаждением представляя, куда и в каких словах пошлет очередную пару святош или коммивояжера с бессменным «только сегодня и только для вас».

Но за дверью стоял Сергей, герой-компьютерщик, в руках целая пачка видеодисков.

— Здравствуй, я у тебя на полке видел… — Он осекся, помолчал и спросил: — Что-то случилось?

Гера повторила «Ненавижу!», которое ее успокаивало, и ответила:

— Ничего. Не вышло ничего. — И кинула в него, словно это он придумал: — И все из-за какой-то дурацкой карусели!

— Так. Если хочешь, я уйду, — сказал он, не переступая порог. — Но мне кажется, тебе плохо и не надо сейчас быть одной. Никому не надо быть в одиночестве, когда плохо. Хочешь поговорить?

Она хотела, действительно хотела. И Сергей подходил для этого лучше остальных — на него с его растерянной улыбкой можно было безнаказанно вылить все.

Что она и сделала, едва дав ему войти.

— Все плохо. Светка назвала меня дурой и вряд ли снова захочет говорить. Притом, я ничего ей плохого не сказала! Ничего! И не я вспомнила ту историю!

— Какую историю? — спросил он, садясь на стул, хотя в комнате было свободное кресло. Диски были положены на подоконник и забыты.

— Страшную. Гнусную, — она поискала еще слов. — Скверную. Мы дружили лет пять, часто гуляли не во дворе. Особенно любили одно место, площадку, вроде сцены, разыгрывали там пьески про любимых книжных героев. И как-то раз туда явились мальчишки. Наверное, накурились конопли, а может, и нет. Они стали к нам лезть, хватать… Убежать не получалось, но я заехала одному в нос и разбила. Его дружки совсем взбеленились, ну и… там был бетонный колодец, они хотели сбросить меня туда. А тот, с разбитым носом, сказал Светке, чтобы она столкнула, иначе ее разденут, и пойдет она домой голышом. И она столкнула.

— Бедная, — сочувственно сказал Сергей. — Досталось же тебе!

— Там было не очень глубоко, — справедливости ради заметила Гера. — Я ничего не сломала. Холодно только и вылезти сама не могла, а они все ушли. И никому не говорили до вечера, что я в колодце. Только вечером… С тех пор холод ненавижу.

— Бедная, — повторил Сергей. — Наверное, не стоит все это воскрешать, и не надо искать. Только я не понимаю. Почему подруга назвала тебя дурой? Оттого, что ей было стыдно?

— Не похоже это на стыд. Но ты прав… я больше ничего искать не буду. Ну ее, эту карусель. Лучше вот мне скажи, твоя программа и стихи читает правильно?

— Стихи? — смена темы его, кажется, ошарашила. — Стихи правильно читает только автор. А что, ты пишешь стихи?

— Не совсем. Написала одно, давно… Хотела услышать, как оно звучит со стороны, вот для чего мне «Болталка».

— А давай, я тебе прочитаю? — предложил он, снова улыбаясь, кажется, довольный ее решением ничего больше не искать.

Гера без раздумий согласилась, открыла ноут и нашла документ с единственным стихом, перепечатанным на днях. Герой-компьютерщик прочел про себя, шевеля губами, нахмурился:

— Что-то знакомое… ты в сети не публиковалась?

— Никогда. Оно вообще было только в тетрадке записано до вчерашнего дня.

— Странно. Я точно где-то уже видел эти строки.

И прочел, странно медленно, словно шел на ощупь в темноте:

— Узлом завязаны пути,

Немыслимо, смертельно туго.

А надо дальше отойти,

Чтоб лучше разглядеть друг друга.

А стоит знать, что нет того,

О чем не думаешь годами.

Что правит «все иль ничего»,

Давно придуманное нами.

Но это все-таки успех,

Когда себя своей рукою

Ты ставишь в стороне от всех —

На расстоянии покоя.

Когда уже ни враг, ни друг

Не гонят тьму, не застят света

И узел твой, он так же туг.

… И да, спасает только это.

Помолчал немного и заметил:

— Интересные стихи.

— Спасибо. Но уверяю тебя, они мои. Я написала во сне. Когда засыпала, ничего не было, а проснулась — и уже было, — зачем-то рассказала Герка.

— Так бывает, — почему-то с сомнением сказал он, и, воспользовавшись тем, что сидит рядом, взял ее за руку.

Она хотела отдернуть, как тогда, у люка, но тогда он все же спас ее. И теперь герой-компьютерщик просто держал Геркину ладонь в своей, а сам снова смотрел на монитор, явно перечитывая строки. Это было лестно и в то же время обидно, что гость уделяет больше времени ее виршам, а не ей. И он словно почувствовал.

Посмотрел уже на нее, сильнее сжал пальцы.

— Тебе досталось, но знаешь… Это неважно уже. Твои стихи об этом тоже. Хотя я не совсем согласен. Расстояния полного покоя не бывает. Даже время не защищает от всего.

— А что защищает? — спросила она, удивленная темой.

— Мы сами чаще всего, когда принимаем какое-то решение.

— Я уже приняла. Решила не искать, — Гера наконец отняла у него руку. — Только про карусель хотела знать… и все еще хочу.

— Попробую поискать про нее в Сети, — пообещал он и встал. — Надо идти, сегодня есть еще один клиент.

Гера проводила гостя до двери и позволила ему уйти, оставив ей ощущение, что хотел поухаживать, но постеснялся.

А может, и не стеснялся, потому что на следующий день он спокойно позвонил ей и попросил разрешения прийти — показать сайт со старыми фото, где нашлись фотографии их двора. И пришел в точно назначенное время.

Карусели на фото не было, но нашлась снятая зачем-то сценическая площадка и край колодца, похожий на черную улыбку. Гера ощутила дурноту, и он заметил, снова взял за руку, сказал:

— Это прошло, его уже нет. Есть только здесь и сейчас.

Она вымученно улыбнулась, скорее потому, что решила — так будет лучше, так проще избавиться от послевкусия. Спросила:

— А какое оно, это «сейчас»?

— Хорошее. Местами курьезное или забавное. Вот представь, открывает мне дверь старушка — по виду настоящая герцогиня, хотя никаких там кринолинов и бриллиантов, смотрит и произносит: «Молодой человек, вы опоздали, самое меньшее, на тридцать лет!». А потом приглашает войти и спрашивает, как я мог оставить невесту…

Гера слушала, не понимая, пока до нее не дошло: он рассказывает, как узнал новый адрес Светки. Пенсионерка, принявшая его за Светкиного жениха, и правда была забавна со своими манерами и доверчивостью, но насладиться рассказом не получилось, слишком уж он был веселый. По счастью, быстро закончился, или просто Сергей понял, что снова делает не то.

— Хочешь прогуляться? — спросил он, наспех закончив рассказ. — Вечера у нас тут красивые.

— Красивые — в городе? — не поверила она. — Осенью?

— Да, осенью, в городе. Я покажу. Пойдешь?

Ей было в общем-то все равно; соглашаться, просто потому что «да» короче «нет», не следует, Гера знала это, но все равно согласилась.

И, как ни странно, не пожалела, хотя красота осеннего города так и осталась для нее сомнительной. Но зато все остальное, не вызывавшее сомнения, злое, жесткое, неудобное — ушло, растворилось в прохладе вечернего ветра, золотом свете фонарей, подсвечивающем листву, звуке шагов — четком, остром, как игла, вышивающая след идущих по полотну тишины. Конечно, настоящей тишины не было — шум машин от дороги, шелест негромкого, нарочно приглушенного разговора обо всем и ни о чем, шуршание листвы — еще оставшейся на ветках и опавшей. Так мирно, так хорошо. Может, это и было то самое «расстояние покоя» — для двоих сразу.

Сергей рассказывал о пустяках. У Геры не нашлось пустяков для рассказа, пришлось говорить о жизни: ненавистной работе, на которую когда-то сама подписалась, сменив на эту другую, более замороченную, как ей казалось, работу. О родителях, которые ее ненавидели; не то чтобы с детства, но лет в тринадцать их пути разошлись окончательно, и Гера с трудом пережила шесть лет до момента, когда смогла зарабатывать и снимать квартиру, чтобы не жить с предками. Даже о Генке, бросившем ее; о том, что он не был первым, кто это сделал. Со стороны должно было казаться, что вся ее история — история неудач, но ей уже было все равно. А в этот вечер и эту осень легко вписывалась любая; вписывалась и тонула в золотистом свете и четком ритме шагов по асфальту.

И в голосе Сергея, в конце концов все же начавшего говорить о себе.

— Лежа в больнице, я воображал себя пленным рыцарем, которому предстояло испытание, что поможет вырваться из лап Зла. Особенно перед операцией. Просто, иначе было страшнее. А так… вроде бы заменил одну реальность другой, и стало легче.

Она не спросила, что за операция — не хотела слышать о таком, но вежливо поинтересовалась:

— Все прошло удачно?

Он улыбнулся:

— Ну я же здесь.

За весь вечер он три или четыре раза брал ее за руку, но ни разу не пытался поцеловать или обнять. Сначала ей нравилась такая целомудренность, потом Гера поняла, что ждет другого, хотя Сергей ей даже не нравился. И когда они расстались, когда вернулась домой, она чувствовала себя одновременно переполненной и недополучившей что-то.

И на следующий день. Немного помогла ненависть. В выходной причин для нее не нашлось, но Гера представила, как старую карусель сняли и увезли на свалку, как она лежит там, смятая, одинокая, никому не нужная, и сразу возненавидела тех, кто мог это сделать.

А потом снова позвонил Сергей, уже без причины или почти без нее — предложил принести ей новые диски группы, которая ей нравится. А Гера успела забыть, что вчера говорила и о том, что любит. Но на визит согласилась. И все было так же целомудренно, как и вчера — она даже начала привыкать и наслаждаться этим. Только непонятно, что ей от него нужно, если не того же, что всем мужчинам от всех женщин.

Следующий день тоже был выходной, и Гера ждала визита Сергея, хотя он ничего не обещал ей, а при воспоминании о его постоянных улыбочках и неизменном позитиве она морщилась. Ждать пришлось долго, до самого вечера, а когда он все же явился — без предварительного звонка с просьбой о разрешении прийти по очередной надуманной причине — то не был похож сам на себя. Не улыбался, не пытался ее подбодрить, и первым перешагнул порог, не дожидаясь разрешения. Он, кажется, сам не знал, зачем пришел. Как приходят по привычке туда, где ничего не осталось. Как она вернулась на Старый двор. Да, пожалуй, в его глазах стояло именно это — горечь от невозможности найти что-то важное.

В итоге сегодня их общая тишина была тягостной, и Гере в итоге пришлось спрашивать самой:

— Пойдем, погуляем?

— Нет, — тут же ответил он, разом перечеркнув ее попытки что-то исправить. Но тут же наложил заплату на эту прореху новым предложением: — Лучше в кино.

— Это так старомодно, — невольно улыбнулась она.

Сергей ответил улыбкой — слабой тенью прежних улыбок.

— Но в старомодном нет ничего плохого.

В итоге они отправились в кино — ближайший кинотеатр, ближайший сеанс, разговаривая по дороге, с большими паузами, словно через силу. Минимум слов, минимум улыбок — и такой Сергей нравился ей больше. Вернее, такого она лучше понимала. И кино оказалось интересным.

После сеанса Сергей немного ожил, но оживление его было каким-то болезненно-лихорадочным, близким к сумасшествию. В темноте вечера, почти ставшего ночью — фильм закончился полдвенадцатого — его лицо, озаренное светом фонарей и попадавшихся тут и там мигающих светофоров, казалось совсем чужим. И его слова. За все дни Гера ни разу не слышала, чтоб он кого-то осуждал, а тут…

— Ну и что хорошего сделал этот «герой»? Да ничего! Стер из ее прошлого важное. Да, оно не было добрым, но такие вещи тоже нужны. Так что главная фраза там не о том, что теперь все будет хорошо, потому что так правильно, а «куда вы пойдете? Разве вы не чувствуете ад?»

— Он же хотел ей добра! — возразила Гера.

— Все его хотят… И я тоже, — им пришлось остановиться на перекрестке у очередного светофора, мигнувшего красным. — Прости.

И в этом одном коротком слове было слишком много боли; так много, что хватило, чтобы Гера снова почувствовала себя в своем обычном комфортном мире — где всегда было, кого ненавидеть.

— Что такое? — спросила она. — За что тебя простить?

Он отвернулся и не смотрел на нее. Мимо шли машины — и откуда их столько в таком часу? — шумело, гудело и шелестело, а ей вдруг показалось, что наступила полная тишина. И в этой тишине Сергей заговорил почти прежним голосом, полным какого-то остаточного, на излете, ненужного уже, оптимизма:

— В больнице я воображал себя рыцарем, потому что иначе было слишком страшно. А это неправильно, когда страшно. Я много чего придумал и это «много что» потом осталось со мной. Так и правда было легче, хотя не всегда. Например, я старался потом помогать, утешать… придумывать что-то, да. Уже не для себя. Помогал другим отойти на «расстояние покоя»… Но знаешь, оно не работает. Все равно приходится столкнуться с правдой, и тогда хуже…

Он расстегнул куртку, достал из внутреннего кармана тоненькую книжку размером с ладонь, протянул Гере.

— Вот. Посмотри. Страница сто два.

Она посмотрела — прочитала сначала имя, неизвестное ей иностранное имя, потом открыла предложенную страницу. «На расстоянии покоя» — и ниже все те строки, которые она давно знала наизусть. Ее стихи.

Гера подняла взгляд от книги.

— Не понимаю. Кто-то украл?..

— Совсем не кто-то. Понимаешь, стихи же переводные, то есть существуют и другие переводы. И автор — сама видишь, румынский поэт, не очень известный. Наверное, ты когда-то прочитала один и запомнила, а потом забыла автора и решила, что стихи твои. А я никак не мог вспомнить и поискал в Сети.

Гера закрыла книгу, подержала ее, потом протянула обратно, мысленно убеждая себя, что он не хотел ничего плохого, просто любопытство… Но Сергей книгу не взял и по его застывшему каменному лицу, по дрожавшим губам она поняла, что есть что-то еще, что он пошел гораздо дальше.

— С этого началось. Я просто не понимал, почему так. И почему подруга назвала тебя дурой. Я ей позвонил. Она сначала бросила трубку, а потом, во второй звонок, все рассказала. Как было на самом деле, — он смотрел то ли с осуждением, то ли с жалостью, нельзя было понять. Но и то, и другое заставляло ее съеживаться и поднимало из глубины ненависть, позволявшую не исчезнуть совсем. — Мы все придумываем для себя сказки, но это… это слишком. Ты же даже не Гера, а Кира на самом деле.

Она деланно равнодушно пожала плечами:

— И что?

— Ничего, — он все еще не отводил взгляда, острого и жесткого, — если бы я искал по этому имени, то так ничего бы и не нашел. А так… статья в газете пятнадцатилетней давности, статья о девочке в колодце. Девочку звали Света, а столкнула ее подруга по имени Кира, Кира Герасименко.

Вот так вот просто; вместо лица Сергея Гера снова увидела тот колодец и словно рухнула туда… не снова, нет — впервые. Ненависть растворилась в волне ужаса, а потом — внезапного острого облегчения. Ведь все правильно, и она Кира, а не Гера, хотя в последние лет восемь представляется только так. Стихи… а что стихи? Пусть и не ее, кому какая разница, как она думает? Значит, для чего-то ей это понадобилось, и все тут. Как герою-компьютерщику — искать, спрашивать, узнавать. Наверное, его мучило сильнее, чем ее; или дело в другом — чужую беду и чужую жизнь так интересно рассматривать со стороны. А для себя, чтобы избавиться от страха, он сделал, как она — нафантазировал себе приключение, которого не было… В этом нет ничего плохого, нет! Только жаль, что карусели нет тоже, ведь ее она придумала, чтобы думать о ней, а не обо всем остальном. Память охотно подкинула калейдоскоп картинок — гнусные рожи мальчишек, испуганные глаза Светки, черный зев колодца, протянутую руку — к ней, чтобы сорвать юбку, от нее — чтобы избавиться от других рук. Тонкий короткий визг, звук падения и то, как Светка шевелилась там, в колодце — недостаточно глубоком, чтобы упавший канул во тьму. Потом побег домой и отчаянные попытки зажать в себе крик, плач и правду. Потом облегчение — больше не нужно сдерживаться. Облегчение, как и сейчас.

Герой-компьютерщик все еще что-то говорил. Оставшийся рыцарем и после того, как прошел свое испытание и вышел из больницы. Бывший с ней просто потому что «никому не надо быть в одиночестве, когда плохо». И она — свободная, прошедшая через свой страх — снова смогла ощущать во всей полноте чистую спасительную ненависть.

Светофор в очередной раз сменил зеленый на красный; если бы не это, она просто перешла бы дорогу, молча, не оглядываясь на него, и забыла бы о «рыцаре». Уже начала забывать о нем и о том, что когда-то придумала и поверила — все было наоборот, и не она толкнула, а ее. Пусть даже помнить оказалось легче, чем она ожидала, или это время помогло. И можно было оставить как есть, тогда у нее появился бы повод для постоянной поддерживающей ненависти. Она подумает и решит, как лучше.

Но герой, видимо, ждал какого-то ответа и, не дождавшись, спросил:

— Почему ты сразу не рассказала взрослым? Понимаю, что было страшно, что столкнуть… пришлось, но потом? Тебя же никто не заставлял молчать!

И у нее почему-то вдруг потемнело в глазах. Никто не заставлял? Когда заставляешь себя сама, это и значит «никто». Она — никто. Все еще. С того самого случая. И всегда будет, что бы ни придумала, как бы ни изменила свою память.

— Много ты знаешь, — произнесла она единственные слова, которые всплыли из багровой, подсвеченной злым зрачком светофора тьмы.

И протянув руки — обе, чего уж там — изо всей силы толкнула его куда-то вперед, в багрово-красное, злое и ненавистное. Ненависть — к ненависти.

Она не ждала ответа, но он пришел — крик, визг тормозов и какие-то еще звуки, почти знакомые, приглушенные вставшей перед ней тьмой. А потом она просто повернулась и пошла прочь от всего, что стоило оставить позади, хотя ее звали и пытались остановить и вернуть. Герка не хотела останавливаться и возвращаться, и не хотела понимать и помнить больше, чем дорогу к дому и одно слово — «ненавижу», звучавшее над всем и во всем. Именно оно, единственное, делало мир правильным.