ГЛАВА 10.

ГЛАВА 10.

На следующий день после собрания парторг и главные специалисты колхоза планёрку проводили без председателя. Часам к семи, собираясь ехать в бригады, на ходу утрясая отдельные вопросы и просьбы колхозников, Лыков заметил, как машина скорой помощи с бешеной скоростью промчалась по хутору, а затем белым пятном мелькнула на буграх в направлении полей. А, увидев у правления водителя Боброва без машины, понял, что с ним что-то случилось. Отозвав Пашу в сторону, Лыков узнал, что Павел Михайлович под вечер уехал к себе на пасеку, и до сих пор нет его дома. В объяснениях Паши Иван Кузьмич заметил, что он что-то не договаривает, но до поры расспрашивать не стал, не было у Лыкова такого, чтоб интересоваться личными делами Боброва через людей; он только внимательно посмотрел на приунывшего парня и попросил подготовить в таком случае его машину.

Пригласив в партком заместителя председателя и председателя профкома, высказал свои опасения насчёт возможного рецидива болезни Боброва и попросил пока обоим не отлучаться из правления.

Свечкин задумчиво теребил тоненький усик на массивной верхней губе, уставясь зеленоватыми глазами в угол книжного шкафа.

Лидия Ивановна, светлея лицом, вся встрепенулась, хлопнув себя по полным бёдрам, начала искренне рассказывать, что сегодня ночью видела сон — будто бы эти хмыри, что поедом ели на собрании, вели его под руки пьяного, и она даже попыталась изобразить, как всё это происходило, заключив, что такой сон точно к болезни и пошла, звонить Анастасии Тарасовне.

— Ну, сейчас растрезвонит свои сны по всему колхозу, — подумал Лыков, глядя вслед уходящим из кабинета..

Через недолгое время длинно, требовательно зазвонил телефон. С коммутатора чёткий женский голос сообщил: что «сейчас будете говорить с первым секретарём райкома».

— Значит, действительно что-то случилось, — прижав трубку плечом к уху, Лыков торопливо стал готовиться к записыванию.

Голос Свахина сразу же подтвердил его мысли:

— Хорошо, что на месте, — не здороваясь, начал он разговор.

— Вашего председателя только что доставили в городскую больницу в тяжелейшем состоянии. У меня был врач скорой и следователь, — переспросив о слышимости, продолжил. — Вас прошу проехать на пчельник Боброва и всё уточнить там у его напарника-пчеловода, который вечером был с ним, осмотрись там и обговори обо всём тщательно. Следователь — парень молодой, сгоряча мог, бог весть, что выдумать, а мне надо всё знать абсолютно объективно. Доложите мне обо всём лично. Поручите кому-то руководить хозяйством да подготовьте там семью — всё, — в трубке запикало.

Минуту-другую Лыков сидел, молча, автоматически свёртывая вчетверо приготовленный лист чистой бумаги. В голове возникало множество вопросов: о пчеловоде, где пасека, машина? И что же, в конце-то концов, с ним случилось? Что сказать его жене?

В дверь заглянула Лидия Ивановна. Лыков знаком пригласил её войти, сам заходил по кабинету, соображая… Остановившись напротив, подтвердил её предположение о болезни председателя, и сообщил, что он сейчас в тяжёлом состоянии находится в городской больнице; затем попросил, как пришлёт его машину, ехать туда вместе с Анастасией Тарасовной.

Паша сидел рядом в машине, молча указывая Лыкову дорогу. А когда на пасеке увидел целёхонькую машину, вроде повеселел; осмотрев всё ли на месте подошёл к Лыкову и, как нашкодивший школьник, рассказал, что они вчера ездили с Бобровым в поселковый магазин, где он брал водку…

Отправив машину в правление, Лыков не спеша стал осматривать местность. Разноцветье домиков-ульев у края цветущего василькового поля, птичий щебет, гудение пчёл — всё казалось сказочно красивым. Вольно раскинувшиеся зеленя трав и хлебов, нежащиеся в лучах поднявшегося солнца, полнились летним возмужанием — всемерным наливом живительных соков земли, роздыхом человеческих рук перед их главной заботой — сенокосной страдой.

— Но почему не скошено поле? — мелькнула в голове Лыкова мысль, но тут же исчезла; он увидел в тени дерева у угла сторожки сидящего человека, беспомощно опустившего с колен натруженные руки. Старик смотрел отрешённо в синеющую даль.

Лыков вежливо поздоровался, представляясь, не спеша устроил напротив старика себе сиденье из пустого ящика.

Сергей Елисеевич, глядя на неспешные действия парторга, понял, что он приехал к нему по этому горькому делу…

Помолчали. Елисеевич, наконец, чуть оживившись глазами, назвал себя и начал свой грустный рассказ.

— Приехал вечор домой вон на своём драндулете, — Елисеевич показал вялой рукой на желтеющей краешек «запорожца», — старуха, как всегда пошумела, что хлебнул за рулём… но угостила ещё за ужином — не виделись-то, считай, целую неделю; и что-то так мне с этого худо сделалось — давай щемить тут вот, — старик сложил на левой части груди обе ладони, прикрыв ими кармашек мягкой клетчатой рубахи. — Вышел так-то во двор — мы живём своим домом в пригороде, адрес-то следователь записал. Так помаялся я, пока старая не выпоила мне мятные капли, потом прилёг ненадолго, уснул може сколь, и меня снова потянуло на пчельник, от духоты что ли домашней — здесь-то благодать, — старик повёл заросшим подбородком на пасеку, поля.., задумавшись, опустил голову, уставив в собеседника свалявшиеся реденькие седые волосы.

Прежде чем вести рассказ дальше, Елисеевич тяжело поднялся, придерживаясь за угол сторожки, заглянул внутрь, словно проверив там что-то.

— Подрулил я сюда, как рассвело — и в сторожку — лежанка пуста, лампа, вижу, чадит уж последним, на столе бутылка, другая, те же стаканы, закуска, а где же Михалыч? — Вот тут и шарахнуло меня, — затыкался, до сих пор толком не соображу; сгрёб со стола эти остатки, бутылки прятать давай — привычка чёртова, выскакиваю, ищу, мол, выпил лишку, и надо ведь, вижу — вот прямо здесь — Елисеевич суетливо запоказывал на примятую траву рядом со сторожкой, рассказывая все подробности.

— Лежит в пинжаке, ноги подкрючил, рядом куртка — я к нему, чтоб разбудить, хоть и лето, а сыростью с земли, думаю, натянет — тормошу за плечо, величаю погромче — тишина… и тут начал понимать… за руку, к лицу — холод… Воевать довелось мне, насмотрелся всего смолоду, забылось уж правда, но осмелел, как вспомнил — ещё ухом к груди — всё тихо… и так жутко сделалось, хоть рёвом кричи на всю степь… Так-то стиснул зубы и в машину — сообщить властям, думаю срочно надо. А как сгонял, да дозвонился, то сам обратно сюда — жду и думаю поначалу, что и обвиноватить меня можно при надобности… Приехал, правда, вскоре милиционер с пареньком в гражданской одежде, что следователем назвался, потом скорая с врачом — да всё бесполезно — конченый он был уже с ночи.

Лыков, внимательно слушая рассказ старика, мысленно представлял всё, что здесь происходило ночью, не забывая делать зарубки для отчёта первому секретарю райкома, и впервые за всю их беседу подтолкнул, было, замолчавшего рассказчика вопросом:

— А что следователь?

— Они с милиционером осмотрели всё около него, в сторожке, потом следы от машин вокруг мерили, мой лимузин изучили и всё записывали. Я-то им сказал, что вечером бутылку выпили с ним и уехал, как мне велено было.

А как врач осмотрела и сказала, что явных следов насилия нет, они всё вынули из его карманов и описали.

Старик долго молчал, не торопясь, уселся на своё место, затем, настороженно глянув по сторонам, сообщил хрипловато:

— Большие деньги у него при себе были. Об этом мне не ведомо было, да и откуда знать-то… Глубоко вздохнув, как-то уже само-собой, почти шёпотом заключил:

— Вот так-то, «жизнь — копейка, судьба — злодейка…»

—. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. —

В райкоме Свахин внимательно выслушал Лыкова, пройдясь по кабинету, долго стоял у окна, видно, вновь обдумывая всё происшедшее. В таком же напряжённом молчании сел за стол и еле слышно попросил секретаря вызвать к нему милицию, секретарей райкома и заворга.

Начальник милиции, плотный, невысокого роста майор вошёл сразу, видно, был в приёмной; не останавливаясь, словно подкатился к столу, подав папку в чуть протянутую руку Свахина. Вошли и все остальные, молча усаживаясь на свои постоянные места. Свахин долго читал содержимое милицейской папки, брезгливо кистью оттолкнув плотный конверт с оттопырившимся разорванным кармашком. Закончив, он внимательно посмотрел на начальника милиции, на своих работников райкома…

Хлопко опустилась в тишине его ладонь на следовательские бумаги. Свахин встал, как обычно на совещаниях, тихим, но жёстким голосом объявил, глядя в пол у противоположной стены:

— Бобров Павел Михайлович скончался сегодня ночью от разрыва сердца. Всю свою жизнь он… трудился, семьянин, известный человек в районе, член райкома, депутат райсовета, и проводить в последний путь его надо достойно, так я и сообщил в область, может, кто и оттуда приедет на похороны. Помолчав, взял в обе руки лежащую перед ним папку, глядя на тут же вытянувшегося во фрунт майора, продолжил:

— Пусть это дело останется вместе с покойным, ворошить не к чему. А это, — Свахин с силой сжал увесистый конверт и длинно наклонившись, положил его на столик к сидящим секретарям райкома, — пусть пойдёт на похороны. Вы, Ирина Семёновна, поезжайте сейчас в колхоз, как можете, по-женски успокойте семью, передайте от нас соболезнование, уточните место захоронения. Председателем комиссии по похоронам будет товарищ Терновой, пусть едет тоже с Вами. Мы навестим семью, как уберут покойного. Хоронить будем послезавтра, — посмотрев на заворга, делающего пометки в блокноте, добавил — обеспечьте явку на похороны всё руководство района и хозяйств с венками и прочим, как надо.

Свахин, порывшись у себя в кармане, достал ключ от нижнего ящика тумбового стола, не торопясь, спрятал туда следовательскую папку и, ещё раз глянув на майора, попросил, чтоб обеспечил на похоронах надлежащий порядок.

В кабинете остались Шустова и Лыков. Вошёл Терновой. Свахин небрежно указал ему на лежащий неприкасаемо конверт.

— Что останется от похорон пусть будет жене, как она там убивается, бедняжка…