ГЛАВА 8.

ГЛАВА 8.

В колхозе «Рассвет» на открытое партийное собрание ждали секретаря райкома Шустову. Женщины сразу проходили в зрительный зал клуба, усаживались на свои привычные места, перебрасывались новостями, лузгали семечки. Мужчины у входа дымили сигаретами. Весь разговор сводился к теме собрания — как покончить с «зелёным змием». Одни высказывали, что введут в стране сухой закон, как у финнов, другие — что всё это делается для того, чтоб сорвать деньгу с народа, повысив цены на водку, третьи, что опять покрутят, как бывало уже, да и остынут. Шутили, что кончать с ней надо только путём «уничтожения».

Часть мужиков окружили вернувшегося Степана Донцова, расспрашивали о Параде, Москве и вновь об этом, что не давало покоя им в эти предпокосные погожие дни.

— А как там Москва-то, водочку хлещет? — спрашивали…

— За воротник льёт, — отвечали за него.

Степан Пантелеевич говорил, улыбаясь:

— Указ вышел после, а до того, как и везде — одна матушка Росея…

В зеленях хуторских садов мелькнула светлая «Волга». Мужики, неторопливо делая последние затяжки, посматривая, словно прощаясь, на раскосматившиеся опустевшие после дождя тучки, нехотя тянулись в зал.

Ирина Шустова, внимательно всматриваясь из президиума в знакомые ей лица, вновь вспомнила о своём горе; ей вдруг стало не по себе, что люди улыбаются, балагурят…

Недавняя смерть мужа заставила её о многом подумать, по-новому осмыслить свою жизнь. Приезд на похороны родственников, воспоминания о прошлом, заставили выплакать женскую безутешную долю, унять тонкий налёт безмятежного самомнения. Хоть они были и удивлены её добротным устройством в городе, но дали понять, что не одобряют всё это, а, главное, наперебой звали обратно домой, в деревню и очень сокрушались, что Бориса похоронили в чужой земле…

Очнулась, когда расслышала свою фамилию. Еле сдерживая себя, Шустова искренне приводила в докладе ужасающие в своей сути примеры разросшегося губительного для страны пьянства и совершаемого при этом массового беззакония, распада семей, бескультурья…

Зал сочувственно молчал. Лишь, когда она привела примеры исследований о количестве остающихся детей калеками от пьяниц отцов и матерей, и что нависает опасность вырождения нормальных людей — зал колыхнулся, вздохнул, заставив её замолчать, внимательно вглядеться в людей, на председательствующего. После минутной щемящей паузы Шустова привела примеры совершаемого зла от пьянства в своём районе, затем обратилась с горячей просьбой к женщинам-матерям, призывая покончить со страшным злом; поведав откровенно всем и свою боль, она вновь вызвала искреннее возмущение и даже слёзы у многих женщин.

Секретарь сельского Совета высказала, что многие думают о пьянстве как тридевятом царстве, но только, мол, не у нас. Но когда назвала фамилии своих лечившихся от алкоголизма, умерших преждевременно, разбившихся на машинах, тракторах, мотоциклах за последние годы и состоящих не учёте в Совете, в зале вновь загудели, и даже послышались робкие выкрики, мол, кончай раздевать всех-то.

Заставил многих хуторян задуматься и учитель, откровенно назвав случаи употребления спиртного учащимися, и, как родители к этому злу вольно или невольно приучают своих детей.

Слово взял восьмидесятилетний Василий Силантьевич. Долго примерялся, раскрывая беззвучно рот, протирал ладонью слезившиеся глаза, словно они мешали ему говорить. Кто-то, не выдержав, подбодрил:

— Давай, деда, кайся смелее, сколь хвати выпил за столько-то лет. Но Силантьич, не обращая внимания на реплику, наконец, начал с обращения к секретарю райкома:

— Вы, правда, женщина, и вроде за вами этого дела не замечали, но там средь вас в районе мужиков сколь, да и наши руководители; так я что сказать-то хочу, — дед опять пошамкал губами, но высказал, — сами-то вы как с выпивкой? Или какой ларёк себе учредите где, аль тоже бросать вздумаете? Мужикам-то вон, не завёз в магазин и баста, а от себя-то как закроешь.

— Все вновь загомонили: кто с удивлением на высказанное, кто с упрёком, что это не наше дело, а дед, опять пожевав, продолжил:

— Ещё помозговать надо всем на счёт обычаев, как с ними быть, винца не дать на свадьбу, крестины или какую встречу — самогонку выгонят.

Тут все поддержали деда и стали дружно доказывать, что пока сухого закона нет — о чём речь — или взять с морозу когда, или приболел малость…

Поблёскивая замысловатой улыбочкой, по-школьному высоко вскинул руку Дмитрий Корнеевич:

— Если можно, я продолжу, о чём говорил счас Василий Силантьевич, — с места начал своей скороговоркой Седов. — У нас попривыкли товарищи уговаривать нашего брата во всём, а сами чуть что — в кусты. Взять хотя бы подряд, что, не серьёзное дело? Ты механизатор работай и жди расчёт по конечному, а я, руководитель, как получал зарплату, так и буду, только слышно с накидочкой теперь. Так и в этом деле нас попризываете, поприжмёте, да и стукнемся опять, кто, как может «за успех безнадёжного дела, на которое мы надеемся». Но это присказка…

— Ну, понесло опять тебя, Корнеич, — не выдержала председатель профкома Приходько, — начинай уж с Петра I, с него вроде пошло.

— Да нет, Лидия Ивановна, если штрафовать, то раньше надо. Дмитрий Донской, летопись гласит, к бражке причастен был.

Вокруг хлопнули в ладоши, и кто-то выкрикнул:

— Ноль один в нашу пользу…

— Может, кто решил, что это к пьянке не относится, — посерьёзнев, продолжил Корнеич, — тогда попробуйте сами без нас это зло унять штрафами да запретами, как вы намечаете — залютуем ещё хлеще…

— Да ты хоть вслух-то, Корнеич, не рассказывай всем, — кто-то пробасил ему сзади.

— А чтоб поприжать со всех сторон того, кто злоупотребляет этим делом да озорует, кто же против, — заключил мысли Седов.

Слово взял Брицын Фёдор Иванович. Степенно поднялся к трибуне, встав в пол-оборота к вновь притихшему залу, рокоча баском, внушительно одобрил решения партии и правительства по борьбе с пьянством. Затем, развернувшись к народу, перевёл разговор на дела колхоза:

— Не знаю, как кто, а я так понял беспартийного Дмитрия Седова, что давно пора всюду кончать самоуправство. Здесь наш партком, скажу прямо, не на высоте. Было же заявление коммунистов, чтоб не нанимать бахчевников со стороны — и что же? Вопрос ни в правлении, ни в парткоме не решался; да что, мол, там пустяк какой-то — двести гектар земли.., а вот тёлочку бабушке Степаниде выделить — сидели решали. А если посчитать? — и Брицын привёл точную арифметику, сколько с этой земли, если на ней вырастить хлеб, можно откормить поросят и какой иметь чистый прибыток колхозу.

— А спросим главбуха, сколько с этих полей получили в прошлую осень?

— Двадцать тысяч, — послышалось из зала. — А сколько они себе наторговали, одному богу известно, но каждый, сидящий здесь, знает, что без явной выгоды эти любители жариться на солнце не станут.

— Так что вы считаете, что Бобров заодно с наёмниками арбузами торгует? — не выдержал едких слов механизатора сидящий с краю стола президиума председатель. — Много вы, смотрю, говорить наловчились, а сам одну бригаду пораспустил, что весной за вас сеяли и убирать придётся; критиковать, все горазды, а, впрочем, — Бобров резко поднялся и, зло, глянув на Брицына, произнёс гневно:

— Можете в любой момент брать колхоз и руководить, держаться не буду, я к вам не напрашивался и должность, кстати, выборная…

Из зала послышались голоса:

— Не берите в голову, Павел Михайлович, знаем мы их пустобрехов! — Давай, Брицын, по существу вопроса!

Лыков густо постучал по графину, призывая к порядку.

— Думаю, вопрос поставлен верно, — совершенно спокойно отпарировал Брицын, — зимой перед отчётным собранием надо действительно как следует разобраться: от чего пьянствуют люди в колхозе, лодырничают да разбегаются, а если что — и переизберём… и, сходя по ступенькам со сцены, бросил в президиум:

— Должность-то и верно выборная, забыли только…

Вдогон ему из передних рядов визгливо крикнули:

— Много берёшь на себя, Брицын! Скромность потерял…

Фёдор Иванович, садясь на своё место, бросил в ответ:

— Газеты надо читать, там про скромность всё прописано, доскромничались…

Ведя собрание, Лыков не узнавал своих людей. Появившаяся в них ожесточённость, готовность высказать любую колкость в адрес его и председателя — всё это настораживало, заставляло вспоминать о райкоме, посматривать на Шустову, которая бесстрастно делала себе какие-то пометки. А эта перебранка Брицына и Боброва напомнила ему вновь весенние страсти среди механизаторов, кончившиеся уходом из колхоза, многих трактористов; и он в который уж раз с опаской и надеждой посмотрел в дальний угол зала, где сидел Рогов со своей инженерной службой.

— Значит, ещё не приспело время, — соображал Лыков, — пока Рогов не видит смысла в полном разоблачении всех Бобровских хитросплетений, а, может, он предоставляет возможность это сделать ему — секретарю парткома — взять скальпель и решительно вскрыть созревший нарыв.

В образовавшейся тишине кто-то предложил прекратить прения. Но в середине зала, где сидели плотной кучкой старики, поднялся Тимофей Смекалов:

— Что бы я хотел сказать в заключение, — редким надломленным голосом выговорил ветеран.

— Да заключили уже, деда, кончилось собрание-то, — крикнула ему сидящая поближе главный бухгалтер Беспалова.

— Вопрос тут решали серьёзный, — не обращая внимание на реплику, продолжил ветеран, показывая скрюченным пальцем в президиум, — тут партийной власти над этим хорошо надо подумать и решительно вести дело. — Неожиданно замолчал, посмотрел на сидящих товарищей и, вроде как, потеплев улыбкой, высказал:

— Среди нас тут объявился из Москвы наш земляк, думаю всем интересно послушать, что там, в столице-то бают.

Вставая, чтобы предоставить слово участнику двух Парадов Победы Донцову, Лыков почувствовал, что кто-то дотронулся до него сзади, приглашая обернуться.

Из второго ряда президиума поднялся Василий Лугов и предложил собранию присвоить Степану Пантелеевичу звание «Почётный колхозник».

В зале дружно захлопали в ладоши.

Донцов встал, слегка приклонил голову, сказал, как стихло:

— Званиями тут меня награждать не нужно, а сказать про Москву, пожалуй, надо, — и стал выбираться по проходу к переднему ряду. — По приезду, как и обещал, сходил в школу, чтоб рассказать обо всём ребятам, — негромко продолжил ветеран.

Слушая вновь участника Парада, Лыков мысленно представил себе Красную Площадь того победного 45-го — строгую, пасмурную; заполненную суровыми, с ликующими огрубевшими душами, людьми. И в этот, через сорок лет — тёплую, солнечную; тонущую в блеске беззаботной улыбчивой сытости безбрежного людского моря.

— Главное, разговор меж нас — парадников прошёл, — говорил Степан Пантелеевич, — к МИРУ теперь решительнее приступать надо… — В зале дружно захлопали и долго не смолкали.

— С нашим руководством пришлось повидаться трижды, и даже на приёме 9-го мая.

Ветеран помолчал, видно пропуская через свежую память оставшееся впечатление, медленно обвёл всех задумчивым взглядом.

— Рассказывать можно долго, счастье мне выпало своими глазами всё это увидеть, теперь до конца дней хватит вспоминать, но вам скажу всё же вот что, — Донцов чуть развернулся, встав, как бы между людьми в зале и президиумом, — уж очень трудно до наших голов доходят решения из Москвы. Было в апреле решение, сейчас вот по пьянству обсуждаем, а дело ни с места — эх, знали бы там, в какую мы стенку упираемся… и всё потому, как у нас, что ни начальник — пузырь, на коне не подъедешь… и когда мы перестанем в начальников играть, а, засучив рукава, за дело возьмёмся. А что в колхозе затеяли «кучу малу» с бригадами и ребята разбегаются, за это виновных к ответу надо тянуть, как вон Фёдор сказал, а за самоуправство и гонор перед людьми нашему председателю в руководстве давно не место, только непонятно, куда партия в районе и здесь смотрит. Ведь до чего дошли — миллионы долгов и продолжаем денежками сорить, огороды, сады — всё забросили. Москва прямо сказала: больше за безобразия не молчать. И ещё скажу, что теперь рулевых всюду избирать будут тайно и не по одной кандидатуре на место. Так-то вот, дорогие земляки, — Пантелеевич серьёзно посмотрел на всех и, подняв руку с указательным пальцем, многозначительно закончил, — а играться с нами, скажу вам, там не намерены.

Зал притих. Донцов спокойно прошёл на место.

Лыков еле слышно поставил вопрос о присвоении Донцову Степану Пантелеевичу звания «Почётный колхозник» на голосование.

Все, кроме Боброва, Анны Стукаловой и кого-то ещё подняли руки.

Шустова от заключительного слова отказалась.

В решении указали, чтоб руководству колхоза и всем общественным организациям ужесточить спрос с выпивох. Утвердили и комиссию по борьбе с пьянством.

После закрытия собрания люди, не спеша, молча, потянулись к выходу.

Бобров ещё долго сидел, уставясь невидящими глазами в спины уходящих.