ГЛАВА 11.

ГЛАВА 11.

Василий Петрович Лугов в это утро в составе ремонтной бригады готовил неисправные комбайны для отправки в мастерские сельхозтехники. С их ремонтной площадки было хорошо видно, как агроном на тыквенных и свекольных буртах выставил трафареты, следом всё объехал председатель, дав указания заведующему складами.

Чуть позже Лугов заметил, как от ближайших подворий, сутулясь, направляется к ним его старый наставник Донцов Степан Пантелеевич.

Вспыхнуло внутри Василия, опустились на секунду сильные руки — ему увиделось детство — промеж гусиных стад, стаек разноцветных кур и уток идёт его отец, он силится, но никак не может вспомнить родное лицо… Сбросив наваждение, застеснявшись этой минуты, он деловито засуетился, торопливо прибрал инструмент, ступил навстречу дорогому человеку. Ему припомнилось и то, как после недавнего суда Степан Пантелеевич, как юношу потрепал его за плечи, сказал по-отцовски: «Не журись, Василёк, на фронте не то с нами бывало — выдержали. Иди и трудись спокойно, не высоко падать, а люди всё, как надо, поймут».

И сейчас, сдержанно поздоровавшись с комбайнёрами, и, не обращаясь конкретно к Василию, мимоходом сказал:

— Вот так бы давно, на своём-то месте сподручней. — И с молодым задором погромче продолжил:

— Дай, думаю, посмотрю, что там опять начальство затевает в колхозе, коль легковушки зашнурковали ни свет ни заря, да вчерась вы вроде как и выходного лишились.

Мужики, приступая к работе, высказали каждый по своему, что уже три дня в колхозе снова готовят показуху для всего района, на которой будет присутствовать и областное начальство.

Вскоре начали съезжаться руководители района, хозяйств со своими специалистами. Оставляя машины, они здоровались друг с другом, распределялись группами, лениво жестикулируя, обсуждали что-то.

Подъехал автобус с работниками райкома. Заведующий сельскохозяйственным отделом Терновой что-то долго объяснял Боброву, затем, взяв под руку, отвёл для разговора в сторонку. Другие партработники дружно окружили парторга.

В этой колготне всё увеличивающейся по количеству людей, Лугов силился разглядеть Ирину. Он узнал бы её в тысяче людей, а здесь в пятидесяти метрах, он смог бы уловить даже её настроение.

Подошедший к ним водитель председателя Паша передал распоряжение начальства, чтоб они сделали перекур до обеда, — проще, чтоб не торчали тут у всех на глазах. Комбайнеры условились между собой о времени сбора и попрощались со Степаном Пантелеевичем.

Лугов предложил ветерану потолковать, устроившись на солнышке за комбайнами. Пантелеевич, не спеша уходить, высказал:

— С этим и шёл к тебе… — а усевшись, надолго прикрыл глаза, пригревшись последним от лета теплом.

Трудно отдавала земля летнее тепло в эту осень. После майских коротких дождей, почти всё лето нещадно палило солнце, перемежаясь днями с горячим калмыком (юго-восточным ветром), часто после полудня угрожая разрастись в пыльную бурю. Только в сентябре охлынув, умывшись дождём и утренними туманами, солнце поблекло, расплылось лиловым пятном в густой дымке, вновь прогревая воздух, рассвечивая в полях, по балкам и хуторам росную позолоту.

— Может, слышал, как мы, старики, надысь разнесли председателя? Не смотрит теперь…

Василий Петрович, вступая в беседу, ворочался, усаживаясь на бочонке, чтоб видно было собравшихся на занятия людей, что не давало ему сосредоточиться.

— Что-то, Василий, замечаю я, раскис ты, вроде, а, помолчав, разъяснил:

— Женская линия, брат, дело тонкое, а порой и пустое. Тоже слушок-то идёт о вас… — Пантелеевич кивнул в сторону занятий. — Баба хваткая… и, пожалуй, не про тебя, с полётом она… Попомни и закрепись, не давайся. — Говоря так, он внимательно, по-отцовски посмотрев на Василия, добавил:

— Семья, брат, — на селе не последнее дело — и перевёл разговор на сыновей. Твой Пётр с моим Иваном институты покончали, а толку? Твой ушёл в другой район, думает, там лучше, а мой говорит — у станка или грузчиком работать будет, но от бобра унижений терпеть не станет… За три года работы после учёбы, толкует, ни одной мысли не смог в дело провести.

— Приезжал Пётр, говорит, что у них та же история: председатель со специалистами грызутся по всякому поводу, а о людях, земле полное безразличие… откуда ж урожаю взяться, да тут ещё сушь добавляет, — Василий Петрович показал на пригревшее к полудню по-летнему солнце.

— Беды-то мы знаем, — в раздумье заговорил Степан Пантелеевич, — а как от них избавиться — ни кто не знает, или знать не желает. Молодые-то вроде соображают, им там в институтах уши-то понавострили, так у них опять слишком кишка тонка, чтоб настоять где-то, как же — сбечь легче всего. Рассказывал как-то Иван, что во многих местах организовываются бригады, звенья, которым закрепляется земля, техника и никаких тебе планов и указов. Я с ним не согласился, как он ни крутил — считаю, что это очередные игрушки с крестьянином заводят, а с ним и так доигрались до ручки… Пока Бобровы и вон та армия руководителей, — Пантелеевич, развернувшись, показал на выстроившихся полукружьем вдоль тыквенного бурта людей, — будет командовать мужиком, любому крестьянскому делу разворота не дадут, задушат на корню или забросят его к чёртовой матери.

Я стою на своём: хутор — хозяйство, землю им твёрдо отдать, чтоб они на ней полные хозяева были, именно хозяева. Сколько чего сеять под спрос, под расчет, сколько держать скотины — тоже их дело. Руководителя выберут из своих и специалиста выучат, а надсмотрщиков не надо. Контролёр — банк, люди теперь к рублю вкус поимели, не то, что мы раньше. А всё, что сверху — на свой рубль должны быть завязаны и всюду твёрдый государственный арбитраж — уверен, через год-два хозяйства увеличат урожаи, надои: кто козу держать будет, как счас? — Помолчав, ветеран веско подытожил:

— Село всегда было совестью народа. А живёт оно землёй — оторвался чуть от неё — и крышка. Только рвать, кажется, скоро будет уже нечего. Эх-ма…

— Зря душу бередишь, Пантелеич, на старости лет. Я скажу тебе, что все они, — Лугов показал на сборы, — над селом сидят крепко и сил таких вряд ли кто сыщет, чтоб оторвать их. Сейчас, как заведено: получат вон указания от областного начальства и давай показухи крутить, чтоб отчитаться, что сделано — смекай. Пусть продукции нет, так не бездельничали же — решали: пленумы, исполкомы, парткомы, собрания, заседания… и так до фермы. — Василий Петрович, вспомнив, оживился и, придвинувшись вплотную к собеседнику, сообщил:

— Случай интересный на днях наблюдал, — и рассказал, как на филиале станции технического обслуживания легковых автомобилей, куда заехал по делу, открыл курьёз. Работают там два парня да мальчишка проезжим камеры клеит. А над ними директор — кавказский мужчина лет тридцати. Кабинет у него, скажу тебе, Пантелеич, министерский: диваны, кресла с иголочки, холодильник, стены блестят дорогой отделкой и портрет Сталина.

Я поинтересовался у ребят, как им платят. Оказалось, с выработки и премиальные при выполнении плана, а у него — ставка инженера. Я невольно сравнение с колхозом сделал, прикинул по памяти, сколько у нас нахлебников.., вышло, считай, эта же картинка, что с директором; а если подняться повыше, — Лугов снова указал в сторону занятий, — да всех приплюсовать — мы же сами себя досыта не накормим.

Помолчали…

— Да, картинку ты мне, Василий, нарисовал… А ведь ты — коммунист, промежду прочим, насколько я знаю, если счас не выперли… Надо же что-то делать. Парторг новый, слышу, кое-кому уже разворот не даёт, инженер ваш за дело горой стоит, еще, кто из наших ребят — ставьте вопрос ребром, а где и вверха смелее идти надо…

— Не хотел я тебе рассказывать, — снова заговорил Лугов, — когда Бобров направлял меня на комбайны — поделился: у него всё давно определено и путь нам начертан — переводим мы колхоз на цеховую систему.

— Это что же за цеха, по-рабочему, что ли?

— Отделения с их полеводческими бригадами будут ликвидированы, вместо них по колхозу цеха — колхоз — комплекс. В уборочном цеху будут все комбайны, трактора. Сведём в кучу, животноводство — в цех…

— Значит, как в армии — перебил ветеран Лугова, и зычно, чуть приподнявшись, скомандовал:

— Шашки наголо! В атаку… Рысью! Марш, марш!

Вот обрадовал ты меня, Петрович, не зря, значит, я прибрёл к вам, — и, словно что вспомнив, заговорил зло:

— Часом, скот колхозный не собираетесь учить военному делу? Могу инструктором пойти, к строю у меня — казака струнку особую командиры примечали, не зря же на Парад Победы выбрали. Вот уморил, а… Ну бобёр, ну бобёр, где что и возьмёт…

Степан Пантелеевич ещё сколько-то крутил головой, криво улыбался, смотрел на посеревшее к непогоде небо — потом, вдруг посерьёзнев, с заботой запосматривал в сторону своего дома, кряхтя, поднялся, и, не глядя на Лугова, задумчиво попрощался, а отходя, проговорил вроде себе:

— До Москвы доходить надо, вконец колхоз ухайдакают — деятели.

Лугов, видя раздосадованного своего старого наставника и друга, с грустью провожая сгорбившегося старика, упрекнул себя в излишней откровенности. Ведь Степан Пантелеевич, всю жизнь проработал в этом колхозе не щадя сил и здоровья: а теперь, доживая свой век, стал терять веру в мечту и дело всей своей жизни.