ГЛАВА 8.

ГЛАВА 8.

Водитель председательского уазика, дождавшись конца совещания, ловко вырулил к парадному райкомовскому подъезду.

Бобров, грузно плюхнулся на сидение, бросил сквозь зубы — домой — даже не указав маршрута.

После городской сутолоки навстречу им понеслась серая волнообразная гладь шоссе, упирающаяся холмистой далью в прозрачную голубизну притушенного осеннего неба.

Мысли Боброва настырно теснили друг друга, что малые поросята у безмолочной матки: обрывки въевшихся назиданий первого, крикливые упрёки председателя сельхозуправления и свои бесконечные хозяйственные и житейские.

Знал председатель, что результаты, которых в последнее время добивается колхоз, даются ему с каждым годом труднее и труднее. Бобров ждал кардинальных перемен в стране и в сельском хозяйстве, а вместе лелеял и свои замыслы. Прислушиваясь к сообщениям парторга, коллег председателей, он и сам стал внимательнее вчитываться в статьи газет и журналов. Больше всего его привлекла цеховая система с крепкой, стройной организацией труда. Проводимые эксперименты с подрядными звеньями и бригадами с их самостоятельностью не импонировали Боброву.

— Дай им волю и колхоза не соберёшь, по ниточке растянут, не успеешь глазом моргнуть, — рассудил он на этот счёт. — А тут ещё морока со стариками затевается — советоваться им надо… колхоз подавай в каждом хуторе — ушли те времена, и их не вернёшь… Крупные агрокомплексы на научной промышленной основе — вот где будущее. Нет, звёнышками, да бригадками продовольственную программу не решишь, — рассудил он, вновь приблизившись к своей цеховой модели устройства колхоза.

С удовлетворением встретил Бобров год жёстко наводившегося в стране порядка. Надоело видеть всюду пьянь, безобразия, которые не обходили стороной и колхоз.

— Пообнахалились люди, пообнаглели, — продолжал размышлять он, — председателя готовы вместо шута горохового выставить: и держишь-то всех в руках кормами, поросёнком, да транспортом, а накорми всех, да дай волю — сотрут в порошок… для кого только тянешь эту лямку, здоровье кладёшь, что за люди пошли… Так нет, снова старая песня — «кадры решают всё»: подбор, воспитание, расстановка… Довоспитывались, доподбирались… Теперешнего кадра хоть на божницу ставь, толку не добьёшься, гнать надо взашей таких специалистов, они в большинстве приносят крестьянину один вред, разлагают его. Понаслушаются лекций в институтах и ходят руки в брюки, рассуждают, как надо работать — учёную базу подводят. Работает коренной сельский мужик, он и руководит толково, на нём всё и держится. Вот его и подбирай и расставляй, — заключил свою политику Бобров. — А на парторга, кажись, снова не повезло. Ведь намекал и прямо говорил ему, что закручивать, зажимать сразу надо и перво-наперво этих горе-специалистов. Нет, ходит, выслушивает всех и тоже себе кадры взялся утверждать. Тебе с кадрами работать, что ли? — Проводники политики партии нашлись. Снимать, ставить — вам, а работать с ними Боброву. И, еле сдерживая себя, внутренне заключил: «Что ж, потерпим, не то терпели. Сменится и эта пластинка, стране сейчас, как никогда нужен крепкий хозяин, а хлеб с мясом любая политика спрашивает — и три раза в день, все жрать хотят», — жёстко поставил точку своим размышлениям Бобров после очередного совещания в райкоме.

Мешковато поворочавшись на сиденье, Павел Михайлович привычно, по-хозяйски стал рассматривать поля соседнего колхоза, а вскоре и свои владения. На буграх попросил притормозить. Его взор привычно охватил широко раскинувшиеся хутора, разделённые почти пополам серой лентой асфальтной дороги. В изгибах речки Стравы тремя крепостцами, окопавшимися навозными брустверами, виднелись корпуса молочных ферм с ровными рядами соломенных скирд. В разломе хуторов дворцом выбелился корпус нового свинарника — последнего детища, в которое он вложил вопреки завистникам и бузотёрам всё своё умение и хозяйственные связи.

— Нет, — окончательно формировалось решение, — надо срочно внедрять цеховую систему — вот где «собака зарыта». Только через неё можно навести порядок, и добиться надлежащей отдачи. И, мысленно сотрясая кулаками воздух, Бобров негодовал:

— Я утру нос маловерам, заставлю всех грызть землю.., у меня заработают…

Вспышка гнева отхлынула, сменившись тёплым воспоминанием. Перед ним, в лёгком смущении, у входа в новый свинарник под ярким лозунгом стояла Анна Стукалова. Он даже почувствовал на себе её влекущий взгляд и жгучий молчаливый упрёк за их редкие встречи.

Их глухое краденое счастье, давно установившееся между ними, вошедшее чернозёмным пластом в их отношения, для него было отдушиной между запутанных линий жизни: оно поднимало его, давало новый прилив сил, делало решительным, непреклонным в любом хитросплетении дел.

Дома Павел Михайлович освежился у колодца, переоделся в рабочий костюм, прошёл в столовую. На вопросительный взгляд жены устало сел на диван, вместо ответа придвинул к себе обеденный столик. Анастасия Тарасовна, зная, что муж с совещаний приезжает часто не только в плохом настроении, но и голоден, молча, стала ускорять свои тяжеловесные движения. Бобров взял с подоконника свежую газету, бегло просматривая заголовки первой полосы, вглядывался в жену, мысленно отмечая, что Настасья изменилась в последнее время до неузнаваемости. Некогда худенькая, симпатичная смуглянка после второго ребёнка стала полной дебёлой женщиной, а несколько лет назад, вместе с болезнью пришла к ней эта безудержная полнота, налив всю необъятной пышностью, исказив внешность, а вместе и способность к любому житейскому делу. Сочувствовал, отправлял на курорты, — ничто не помогало.

На вопрос жены о совещании Павел Михайлович резко отложил в сторону газету, доставая попутно из-за дивана начатую вчера бутылку водки, сказал:

— На днях показной семинар устраивает район у нас по кормопроизводству, надо срочно сегодня же закручивать всё.

— Господи, когда же кончат мытарить тебя, что им мало колхозов, покой-то хоть будет? — сокрушилась Анастасия, выставляя мужу ядрёные помидоры, соль, вилку, и его постоянную вместительную рюмку.

Дважды отбулькав, закусывая, каждый раз крепко посоленным помидором, Бобров, уже не слушая жену, продолжавшую ещё что-то выговаривать, принялся, с аппетитом есть со сковороды жареный картофель с жирными кусками свиного мяса. Допив содержимое бутылки и прикончив жаркое, с наслаждением запил его любимым вишнёвым напитком.

После плотного обеда-ужина отдыхал на диване, подложив под голову пуховую подушку, с удовольствием потягиваясь, благородно икал, вспоминая прошлое:

— Как быстро летит время, кажется, совсем недавно сидел на выборном собрании сжатой пружиной, сорокалетний, заветренный агроном. Сколько внимательных, вопрошающих глаз с надеждой смотрело из зала на него. А в центре, в окружении подруг-свинарок, в цветастом, накинутом небрежно на плечи платке сидела Анна. Её глаза искрами вспыхивали в сумраке, притягивая к себе. А потом короткие встречи, и, наконец, её смущённый шёпот «измучил в конец» — всё это было,… но это и есть. Он и теперь благодарен ей за те редкие встречи, когда так щедро дарит она ему минуты смятенной и неуёмной страсти.

Бобров резко встал, глянув в окно на потускневшее в лёгком мареве вечернее солнце, решительно направился к выходу.

На крыльце, улучив момент, Анастасия подала ему утеплённую куртку, сказав: «Охватит в вечер, не лето уже».

—. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. —

В овраге под разлапистыми талами на мягкой мелко-осочной траве Павел привычно разбросил куртку, усадив Анну рядом, долго молча водил ладонью по её плечам, бёдрам, слепо прижимался к щекам, забываясь, зарывался лицом в полные груди.

Анна, зная своё завораживающее на него действо, нежно гладила его шею, спину, легко поддаваясь сама скорому возбуждению.

Ему нравилась она, высокая, с румянцем в смуглом лице, по-крестьянски уложенные тёмные волосы, полные груди и необъятно широкие бёдра. Не молодое, но ещё упругое тело приятно отдавало теплом, силой и неуёмным женственным счастьем.

Они наслаждались долго, ненасытно, до конца утолив бесконечную жажду жизни…

Потом, сидя в машине, тепло прижавшись друг к другу — молчали, опустошённо думая каждый о своём.

В сгустившихся сумерках, сквозь крону ещё не опавшей листвы, пробившийся звёздный свет скупо освещал салон машины.

Тело Павла, победно погрузившись в дремь, отдыхало. В откинутой на спинку сиденья голове лениво кружились разрозненные мысли. Его всегда раздражало незримое присутствие мужа Анны, Егора Стукалова, противного своей настырной навязчивостью и тем, что этот трухлявый старик как бы стоит на его пути полного владения Анной и, что он бессилен что-либо изменить в сложившейся жизни: жена, взрослые дети, положение председателя, партийность… Он в мыслях не мог допустить на этот счёт даже сомнений.

Связь с Анной Бобров тщательно прятал. Не разговаривал с ней даже когда были одни, — знал сельские прозрачные стены. Берёг и крепко ценил её надёжность и преданность.

Не встречал он женщины краше Анны. Не раз в глубине души мысленно садился с ней рядом в застолье, проходил по хутору, выводил на праздник из машины. На районных слётах ревниво улавливал цепкие взгляды на неё мужчин, внутренне гордился, что она его, самодовольно предвкушая скорую встречу с ней.

Анна любила Павла, участливо переживала его удачи и неприятности в руководстве колхозом, жила в постоянной мечте, не раз наивно выстраивая их совместную жизнь, плакала о несбыточном счастье.

И теперь, уложив голову к нему на грудь, приятно ощущая его тяжёлую расслабленную руку на своих плечах и чувствуя близость конца столь её короткого счастья, она нежно провела кончиками пальцев по его щеке, с дрожью прижалась к нему, горячими губами тычась в ухо, щёку шептала:

— Счастье, радость моя, что не так, уж прости, стараюсь, а стыдно сказать, всё больше хочу, не могу дождаться.., а скоро снова зима-разлучница, — и крепко вжалась губами в его заколюченную бороду.

— Ладно, молчи, не изменишь, что есть — легко сжав плечо Анны, слегка отстраняясь, прошептал Павел. — Скажи, лучше, что нового там у тебя? Ко мне эти старьё привязались, что сказывал твой?

Анна с сожалением поняла, что счастливые минуты закончились, он снова в делах. Чутьём близкой женщины она поняла зреющую в нём глухую решимость и, что никто не в силах изменить его состоявшегося решения. И ещё, в последнее время ей не давала покоя заноза, которую втайне от всех носила она в сердце. В новом зоотехнике колхоза она видела свою соперницу. И сейчас, готовясь высказать Павлу самое важное для него, она всё-таки думала о ней — молодая, учёная — муж, знала, пьяница, — а они часто вместе… Тяжким стоном, сигналом к бедствию вырвался её вздох. Но тут же притушив сердечную боль, силясь понять, прочесть в темноте свою разгадку, Анна принялась вновь рассматривать любимые черты, нашёптывая:

— Зоотехник на днях говорила у нас, что неверно ведём свиноводство, хочет повезти в какой-то колхоз, чтоб всё у них перенять. Девки в ней души не чают… На тебя есть намёк, что в свиноводстве не смыслит — и как ни в чём не бывало продолжила о другом, чувствуя по тревожному шевелению Павла, что попала в цель и что теперь он найдёт неполадки на фермах и будет сверлить эту красавицу до тех пор, пока не выдавит слёз, но порочить себя не позволит, кем бы она ему ни была.

— Мой хорёк с кем-то замышляют писать, то ли в область, или прямо в Москву — возмущаются делами заведующей свинофермой, подплетают туда и ветврача, решай, Павел, с ними, напишут — приедут с проверкой… А твой ветврач разошёлся и впрямь, как оставался за тебя — тянул, и теперь волокёт… подведёт он тебя ни про что.

Трактористы вместе с механиком Фёдором Брицыным открыто хулят тебя на чём свет стоит, подумай, что делать с ними… Затем помолчав, давая переварить сказанное, Анна рассказала, что на днях у них был новый парторг, выспрашивал у всех о работе, домашних делах, о детях; возмутился, что едим прямо в свинарнике, говорят, в райкоме сидел — чистюля…

— Присмотри-ка, за ним… и чтоб я всегда всё знал, — получила задание Анна.

Помолчали. Не желая расставаться, Павел аккуратно провёл рукой по грудям Анны и ниже… с прихватом, коротко прижал к себе и, как бы толкнув, резко отстранился.