ГЛАВА 15.

ГЛАВА 15.

Ленивое осеннее солнце, подмяв под себя рваные утренние тучки, по-хозяйски встало над горизонтом, торопясь прогреть всё охлынувшее за ночь. Туманная дымка, нехотя рассеиваясь, чуть заметно переливается над землёй лёгким парком, прячась в холодные росные тени.

В осиротевших полях, накрутив в лете до онемения шеи, склонили головы подсолнухи, прислушиваясь к шёпоту усыхающей листвы о былой летней благодати.

Раздобрели, налились необыкновенной сытостью и свежестью гусиные стада, призывным криком оповещая свой развалистый выход на убранные поля, вплотную подступающие к хуторским подворьям.

Крестьянская рука всё увереннее тянется по вечерам к зажиревшей шее хрюшки, счастливо ощущая вместе с жёсткой щетиной, плотно наливающиеся складки, невольно подсчитывая свои мясные запасы на долгую зиму.

В колхозных бухгалтериях без устали гоняют костяшки, итожа трудовой год, выискивая в бумагах так необходимые литры и килограммы. Руководство с затаённой опаской молчаливо верстает результаты свершившегося года; неопределённо объясняя минусы и плюсы различными объективными причинами.

В колхозе «Рассвет» готовились к районному празднику «Урожая». На площадке перед входом в правление Бобров долго и нудно журил главного ветврача за плохую подготовку экспонатов на районную выставку. В который уж раз он чуть ли не подтаскивал к машине Ефима Петровича, где были уложены зажаренные поросята и птица — снова и снова тыкал пальцем в поросёнка и раздражённо пилил:

— Кому ты поручил это делать? Заведующей.., а я зачем всё утро долбил — лично отловить и зарезать. Так нет же — теперь краснеть из-за вас перед всем районом и городом. Ведь дохлых где-то нашли, сосунков зажарили! Нет, себе бы выбрали лучших, сами бы отобрали… не нажрётесь ни как… Ох, накормлю я вас ох, накормлю! — снова переворачивал тушки, бросал и начинал всё сначала. Ветврач упорно молчал, наливаясь краской, а когда становилось совсем невмоготу, заикаясь, пытался возразить, выговаривая постоянно одну и ту же фразу:

— Ну, Павел Михайлович, смотрятся же они… всё вполне прилично… — чем снова выводил Боброва из себя.

Видя эту сцену, агроном торопил помогавших ему трактористов выносить из его кабинета заготовленные тыквы великаны с огородов колхозников, и пышные снопы различных злаков, чем подливал снова «масло в огонь».

Лидия Ивановна, весёлая, в праздничном одеянии, бойко докладывала парторгу, что профсоюз как всегда на высоте и подготовлено всё на высшем уровне: автобус заправлен, всё заложено, что для праздника положено, только просьба — после торжеств вам с председателем не отрываться от коллектива и зычно стала звать председателя, чтобы ещё раз уточнить избранных на слёт делегатов.

— Значит, из намеченных нами на профкоме избраны, — наш, естественно, четырёхугольник и семь человек с производства: от свинарок — Анна Стукалова, от доярок — Хопрова Валентина со своим Александром Тимофеевичем, трактористом, значит, от телятниц — Надежда Седова со своим Корнеичем, птичницу нашу в президиум подшаманила кое-как и.., несколько опнувшись, высказала:

— Что уж, в такой день со своим побыть нельзя… Бобров смолчал было, но вскоре, словно что-то вспомнив, согласился:

— Вот разлучника нашла, кто нас там считать будет, да поезжайте с богом.., а Наташку — доярочку, что же вы… забрать, забрать. Быстро в машину и вперёд — молодёжи надо дорогу давать — верно, комиссар?

К автобусу шла, раскрасневшись ходьбой и утренней свежестью дородно, цветасто — Анна Стукалова.

Лидия Ивановна, прокричав «вот они голубы наши уже слетаются», раскрыв для объятья руки, пошла ей навстречу.

Бобров, корректно поздоровавшись, удалился в контору.

Все тридцать километров до районного Дома культуры делегаты оживлённо обменивались новостями в хуторах, спорили о работе, затем женщины завели нескончаемый разговор о детях и житейских делах.

Редко выпадает сельскому труженику какой день, чтоб уйти от дел, так вот принарядиться, прихорошиться, не спеша осмотреться, встретиться с другими людьми, как говориться, — людей посмотреть и себя показать.

—. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. —

Праздник встретил участников шумным многолюдьем, красочным многосветьем плакатов, лозунгов, флагов, музыкой. В фойе Дома культуры гостей вежливо пригласили к выставкам достижений земледельцев и животноводов, к столам с кондитерскими изделиями, здесь же вручали памятные открытки и талоны на приобретение дефицитных товаров и книг.

Концертный зал красиво оформлен.

Внушительно, с достоинством занимают места в президиуме секретари райкома, члены бюро, руководители отличившихся хозяйств, гости района.

В сопровождении нарядных девушек из зала на сцену поднимаются труженики победители в районном социалистическом соревновании. Среди них, бодро подтаскивая ногу, и птичница колхоза «Рассвет» баба Серафима, её тоже неловко притуляют в крайний ряд президиума. Звучат слова:

Путь хлебороба — не лукавый путь,

Земля от века учит жить правдиво.

Людскую гордость обмануть не диво,

А землю невозможно обмануть.

Льётся песня «Любовь моя — Россия».

С душевным подъёмом произносит речь, расцвеченную тёплыми словами благодарности к труженикам полей и ферм секретарь райкома Свахин. Звонкоголосо звучат приветствия пионеров и школьников.

Ведущие славят рабочие руки, твёрдое слово. Звучат песни, музыка — Слава! Слава! Слава!

После награждения лучших коллективов и производственников объявляется перерыв, все приглашаются на концерт художественной самодеятельности.

—. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. —

При выходе из зрительного зала инструктор райкома загадочно шепнул в ухо Боброву и Лыкову, чтоб не задерживаясь, проходили на второй этаж в малый лекционный зал.

На столах, установленных буквой «П», скатертью самобраной застыло искристое шампанское, красиво, со вкусом сервированные закуски. Застолье, кроме верхнего основания буквы, дружно заполнялось руководителями хозяйств, парторгами. Николай Иванович Терновой деловито встречал входящих, шутил баском, что даже здесь руководство умудряется показать свою неорганизованность и затягивает мероприятие, а, убедившись, что все в сборе, нырнул в дверь, плотно прикрыв её за собой.

Через минуту заполнились места и в букве «П». Анатолий Филимонович ещё раз поздравил всех присутствующих с праздником, пожелав счастья и благополучия, позволил наполнить бокалы.

Стоящий рядом с Лыковым коллега из соседнего колхоза, лысеющий, громадных размеров парторг, по-дружески толкнув его в бок, пригласил выпить, опрокинув сам, словно росную каплю содержимое фужера, упрятав следом бутерброд с красной икрой, наклонившись, пробасил, не выпуская из рук бутылки:

— Вовремя дело-то, вчера пришлось у себя малость… в честь праздника и в глазах муть, не сдерёшь. — И не слушая тостов, повторил кряду два фужера, — отдышавшись, довольно сообщил: «Теперь кажись, светлеет»…

Бобров ни на кого не глядя, лениво жевал бутерброд. На вопрос соседа, что не наполняет бокала, презрительно процедил:

— Не люблю дамское питьё, в носу вертит больно, — и, помолчав, открывая бутылку минеральной воды, добавил философски:

— Шампанским сельское хозяйство вряд ли поднимешь, здесь что-то покрепче надо, посущественнее…

Через какое-то время в зале дружно загомонили, подальше от центрального стола послышался смех.

Невысокого роста, с налитыми, словно яблоки щеками, молодой председатель сетовал своему угрюмому собеседнику с широкой выпученной грудью:

— Слушай, Петрович, как тебе удалось выбить смету на плавательный бассейн, тут детский сад не могу пятый год достроить.

— И не сможешь. Поменьше надо на своих доярок засматриваться, — пророкотал, не поворачивая бронзовой головы, собеседник; выдержав паузу, отхлёбывая из фужера, добавил, как бы, между прочим:

— Ладно, подъезжай как-нибудь взглянуть на наших русалок, да позвони сперва.

Румяный ещё более срозовев, вообразив вечер с русалками в плавательном бассейне, но снова озаботившись, неловко выдавил из себя:

— Да, понимаешь, как назло двигатель на «Волге» сдох и в сельхозмаге нет.

— Нет… на «Волгу» нет, а на что тогда есть? Ну, подъедешь на чём… и движок, и ещё там, что надо выловим в бассейне.

—. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. —

Отпели хоры русокосых расписных красавиц, лампасно отплясали донские казаки; настоялись делегаты колхоза «Рассвет» в очередях за обновками, тортами и конфетами детишкам, шлёпнулись устало на сиденье автобуса, шумно исторгая из себя впечатления, остывая от всего, оставляя в душе надежду на ясноокую Россию.

В ушах звенела, жила ещё песня:

У моей России, руки золотые,

Руки золотые — славная судьба,

У моей России, все пути прямые,

Все пути прямые — ясная заря.

— Вот разблин, душу вывернули… И всё-то мы умеем, всё-то можем… да какие мы, послушать, богатые, счастливые, да распрекрасные, — всплеснула руками в откровении Валентина Петровна, — а там, — она махнула рукой в сторону колхоза, — чёрт бы побрал нас всех, трём свиньям разлить — ума не дадим.

— Если бы, Петровна, что тут говорило, пело и плясало — всё бы на фермы, да в поле, твоя душенька давно б в согласии пребывала, — как всегда с потаённой улыбочкой высказал своё суждение Дмитрий Корнеевич.

Лидия Ивановна, заканчивая укладывать покупки, певуче упрекнула его:

— И всё-то ты, Корнеюшка, недоволен, и всегда тебе чего-то не хватает, — и, перейдя почти на крик, высказала:

— Мало того, что ты всю жизнь, как навозный жук в земле роешься, так готов и всех туда затянуть, — и снова сладко, ласково подсаживаясь к нему, обняв, прижимаясь к его заколюченой щеке, заворковала:

— Димушка, родной, не журись… душа до сих пор поёт… А ну, Петровна! Девки! И Лидия, чуть отстранившись от Корнеевича, приподняв левую руку, тихо грудным приятным голосом повела:

Под окошком месяц, под окошком ветер.

Облетевший тополь серебрист и светел…

Женщины под лёгкий взмах руки ладно на два голоса подхватили:

Дальний плач тальянки, голос одинокий

И такой родимый, и такой далёкий.

Звуки песни то еле улавливались слухом, то нарастали, поднимались, наполняя души берёзовой грустью, невысказанной надежды, русской силы.

Птичница, баба Серафима, поднимаясь кособоко в автобус, подталкиваемая сзади Наташкой, бесцеремонно прервала поющих.

— Ба, да они тут никак хлобыстнули уже — вот мать честная, а я там маюсь… держи-ка, Лидка, шмотье моё, нахапала — рук не чую…

— Заговаривай, заговаривай зубы, вон ребят сколь, хвати, успели с Наташкой полюбиться, — в тон ей отпустил намёк Корнеевич.

— Ой, девки! Вот мужиков где, парней — один одного глаже, — подхватила свою боль Наташка, и нервно показывая на себя, продолжала:

— Напялила на себя этот малахай — срам один и завивку не сделала с дойкой проклятой, кто тут смотреть будет. Из наших — ты, Лидия, да вон Анна, вырядились в кружева — вот глаз-то и не спускают с вас. А со мной только Иван Кузьмич и поговорили за всё время, — и, обратясь к нему, в смущении высказалась:

— А, Вы, тоже сёдня красивые, помолодели.

— Наташа, ты разве не знаешь, что в партийную власть влюбляться нельзя — грех большой и в каталажку упрятать могут, — пошутила Лидия Ивановна.

—. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. —

Автобус, трясясь обратно полевой дорогой, гомонил женским многословьем, о котором говорят: «одна баба — базар, две — ярмарка», пока где-то на границе своих родимых полей не упёрся в «стоп» светлячки председательского уазика.

Песням русским, украинским, казачьим не было конца.

А когда на зелёные холмы озими с приозёрья и балок черной пашней наползла сырая осенняя ночь, и нежный есенинский мотив сменился громоподобным брегом Иртыша, то в содрогнувшееся тело земли стало глубже зарываться всё живое, прервав свою начавшуюся было долгую зимнюю спячку.