8 августа, 2005г. /Последний разговор/

Надька рыдает второй день. Я тоже. Мы с ней, как сестры-мученицы, едва увидим друг друга, как начинаем лить слезы в три ручья. Наденька, милая, ну что я могу поделать? Я и сама не ожидала, что буду зачислена на первый курс. Если бы мне заранее сказали, что это случится, я бы, может, перепугалась и никуда бы не поехала. Я люблю тебя, Надюш, всем сердцем. Если когда-нибудь случится чудо, и какое-нибудь издательство выпустит в свет сборник моих стихов, я посвящу его тебе. Я клянусь.

А вот Аня Линь ничуть не удивилась, только кивнула, когда я сообщила ей новость. В свою очередь Аня поступила в Питер, на гуманитарно-социологический факультет. Перед отъездом она все меня напутствовала, настраивала на мажорный лад, внушала, чтобы я, ветреная девчонка, боялась. Излишнее самомнение и уверенность, по мнению Ани, первое препятствие на пути к победе. Не знаю, как насчет самоуверенности, но волновалась я жутко, хотя время, проведенное в Москве, пролетело как один миг. Мне ведь предстояло выступать перед комиссией, читать свои стихи. Я долго думала, какие же из них выбрать. В результате остановилась на двух. Первое стихотворение — то самое, с чего началась вся моя поэтическая эпопея, которое я карябала левой рукой. Второе я сочинила в поезде по пути в Москву. И если мой первый стих был навеян посещением кладбища, моей болью и воспоминаниями о Синицыне, то это я посвятила Лешке Смирнову.

Вот оно:

В твоем оконце свет погас,

И ночь обрушилась тревожно;

Тревожный мир в раздумьях сложных

Внутри меня застыл тотчас.

Не скоро утро… Жизнь нужна,

Поскольку ты есть в мире этом;

Душа твоим полночным светом

Слегка согрета до утра.

А может, есть иные дни?

Любовь — не выдумка поэта,

И чувства в ожиданье лета

Не стынут в жилах до зари?

Быть может, там, в иных мирах, —

Рука в руке, два сердца вместе,

Мечта — изящный дар невесте,

И незнакомы боль и страх?

И стоит лишь стекла коснуться,

Как створки распахнешь мне ты,

Чтоб утром рядышком проснуться

В самом святилище мечты…

Твое окно темно и прочно.

В душе — руины, пустота.

И мотыльков надежд полночных

Проглатывает темнота.

Меня, не скрою, раскритиковали в пух и прах. Один из членов комиссии ехидно поинтересовался, как давно я увлекаюсь поэзией и что повлияло на мой выбор. Я, дуреха, не мигнув глазом, ляпнула правду, после чего едва не разревелась: я была уверена, что подписала себе приговор. А в результате… мое имя оказалось в списке абитуриентов, зачисленных на первый курс.

Я со многими перезнакомилась там, за время экзаменов. Мы часто тусили в знаменитом первом в России Макдональдсе, который был всего в двух шагах от Лита на Большой Бронной, и о котором я раньше читала только в журналах. Все это шапочно, и есть подозрение, что такой дружбы, как с Надей Трофимовой, у меня уже не будет. И вновь я — эгоистка, реву по самой себе. Вчера Трофимова заглянула мне в глаза и серьезно спросила:

— Ты поэтому ушла тогда? На выпускном?

Я деланно удивилась, хотя знала, что она имеет в виду.

— Чувствовала, что скоро бросишь нас всех, — надулась Надька.

Я молчала. Пыталась улыбнуться, но не получалось. Пыталась найти нужные слова, но слова не шли. Вот вам и поэтесса.

— Люська, я поверить не могу. — Надька покачала головой. — Неужели я тебя больше никогда не увижу?!

— Надюш, ну что я могу тебе сказать?

Мои глаза были на мокром месте. Очередной зигзаг судьбы, очередная боль, очередное расставание. Вновь зияющая дыра в том месте души, которое занимал родной и близкий человек, и вот теперь его больше не будет в твоей жизни. И если раньше все происходило безвольно, то на сей раз я все решила сама.

Внезапно Надька резко тряхнула головой.

— Все правильно. Ты не слушай меня, Люсь. Так и должно быть. Все, что было раньше, все закончилось. Новая жизнь начинается. — Она помолчала. — Знаешь, старой компашки больше нет.

— Ты о ком? — спросила я, подозревая, что знаю, о чем идет речь.

— Ну, Шаповал умерла. Пикарев сдох от передозировки в прошлом месяце. Остальная братва тоже либо скололась, либо померла. После того, как Каюмова посадили, они стали вымирать, как мамонты. — В глазах Трофимовой полыхнула злоба. — Есть все-таки Бог на свете. И вот я думаю, что тебя как будто отпускает что-то. От судьбы ведь не уйдешь. Ты вечно была не от мира сего, значит, это судьба. Так что не косись на меня, я похнычу-похнычу, да перестану. Может, поэтому ты и залетала во всякие передряги, то на иглу садилась, то руки ломала, то еще что. Нет тут ничего дня тебя, я ведь это понимаю.

— Надюш…

— Что?

Слова, наконец-то, пришли.

— Тогда ведь и ты свободна, а? Я имею в виду — от прошлого. Все закончилось, начинается новая жизнь. Это больно, но надо чуть-чуть перетерпеть. Надо ждать…

Внезапно Трофимова хитро на меня взглянула.

— А классно было бы встретиться через год-другой в Москве. Бляха-муха, чем черт не шутит!

Мы обнялись, и долго не выпускали друг друга, слишком хорошо осознавая, что слова — они ведь просто слова.