14 марта, 2005г.

Когда Надюха Трофимова однажды не явилась с утра в школу, я поначалу не придала этому значения. В мире нет такого ученика, кто хотя бы раз не уходил в самоволку, а уж что касается Трофимовой, или, скажем, меня, то мы практиковали такое довольно регулярно. Мне в общем-то сам Бог велел — я девица теперь взрослая, без родительской опеки. Трофимова тоже никогда не была пай девочкой. Вот и на сей раз, видимо, сачканула. Я, как верная боевая подруга, дождавшись первой перемены, набрала ее номер по мобильнику. Операционная сеть уведомила меня, что абонент недоступен. Стало быть, дрыхнет.

Позже, однако, история продублировалась. Ни на второй, ни на третьей перемене я так и не смогла дозвониться, а сама Трофимова по-прежнему не казала носу. Я спрашивала Катьку Череповец, не в курсе ли она, где пропадает Надька. Оказалось, не в курсе. Все это тянулось до пятого урока, которым стояла физика. Сердце мое екнуло от какого-то предчувствия, едва Покемонша вошла в класс после звонка. Ну а слова, которыми она начала урок, были подобны тому, как если бы кто-то выстрелил мне в затылок, но не очень удачно, и до конца не прибил.

— Сегодня у нас в классе несчастье, — объявила она сухим тоном, словно речь шла о том, что мы регулярно оставляем невымытой школьную доску. — Надя Трофимова попала в больницу. Звонили ее родители, сказали, что состояние тяжелое.

Минуту царило потрясенное молчание. Класс испуганно таращился на Покемоншу. Сама же Лидия Борисовна, как мне показалось, выделила взглядом меня. Она знала, что мы с Надей подруги. Понятия не имею, что она пыталась найти в моем лице, но знаю точно, что кроме потрясения и испуга на нем ничего не было. Господи, я ведь видела ее еще вчера! Надька закатила истерику родителям по поводу своего нижнего белья — мол, у нее оно все ношенное-переношенное (хотя гардероб у нее вдвое богаче моего) — и мы с ней вдвоем прошвырнулись до дамского магазина. Я и сама кое-что прикупила себе. Потом мы расстались и… Боже, неужели ее сбила машина?!

Шквалом посыпались вопросы. Я была настолько шокирована, что могла только слушать других. Покемонша односложно пожимала плечами. Мол, не знаю, что с ней. Родители не стали вдаваться в подробности. Мол, да, возможно, это связано с насилием, потому что директору школы уже звонили из милиции, наводили справки по поводу Нади Трофимовой. Нет, Глинов ничего не стал объяснять. И не станет, тем более, если будет следствие.

Мы переглянулись с Катей Череповец.

— Я сваливаю, — шепнула я Катьке. Та молча и зло кивнула. Она могла во многом меня не понимать, но тут я почувствовала, что она меня поддерживает. Даже не столько поддерживает, сколько ждет от меня именно такого поступка. Потому что она, как и все остальные мои соратники по школе, на такое не способны.

Я встала. Покемонша уже начала тему нового урока и теперь осеклась.

— Извините, мне нужно уйти, — четко проговорила я. Я не стала дожидаться ее реакции. К тому же она вовсе не собиралась реагировать: смотрела на меня и ждала, как я поступлю. Тогда я просто ушла. Класс проводил меня гнетущим молчанием.

До больницы я неслась как угорелая. Лишь у самых ворот городского больничного городка я вдруг затормозила, остановилась как вкопанная и громко, на всю улицу, обозвала себя кретинкой. Проклятье, у меня есть деньги, а я бегу на шпильках по улице, вместо того чтобы вызвать такси и домчаться до места в мгновение ока! Вот что значит рабоче-крестьянское воспитание. Не зря Сергей называл меня тупой овцой.

Меня не хотели пускать! Прикинь, дневник! Эти изверги в белых халатах. В приемном покое я осведомилась, значится ли у них Трофимова, мне подтвердили, что девушка поступила к ним накануне ночью. Накануне ночью… Что-то глухо заворочалось во мне, какой-то безотчетный страх: это как осознаешь, что существует мир внутри привычного мира, или же как смотреть в бинокль с перевернутым изображением. Что с ней могло случиться ночью… и где она была?

Потом мне заявили, что только что у больной был следователь, и она чувствует себя неважно, так что лучше мне повременить с визитом. Где-то денька три. Я закатила истерику. Речь шла о Надьке, о моей Надьке, а они мне тут впаривают про какого-то следователя. Я спросила, где ее родители. Сказали, что родители Трофимовой тоже недавно ушли. Я начала вопить. Я по-настоящему вышла из себя. Орала, что, либо они меня к ней пропустят, либо я возьму их больницу штурмом, и пусть они надевают мне смирительную рубашку, или вызывают наряд спецназа, мне все равно. На них это не произвело никакого впечатления, и я примолкла. В конце концов, правдами и неправдами, мне удалось их убедить, что ближе, чем я, у больной нет подруги, и мой визит может только улучшить ее состояние. Это уже звучало резонно, и меня пропустили.

Вид Нади вырвал кусок из моей души навсегда. Я ведь писала уже, что меня трудно в последнее время выбить из колеи, а уж тем более задавить. Последняя попытка была со стороны родителей, да и та потерпела фиаско. В школе меня обходят по краям эллипсоида, хотя я щеголяю в коротких юбках и знаю, что сзади на меня пялятся и глотают слюнки. Что-то очерствело в моей душе, но едва я увидела ее… мою Надьку… Вся перебинтованная, на больничной койке, половина лица скрыта повязкой, другая половина — сплошной синяк, рука на перевязи. Впоследствии я узнала, что рука у нее была сломана в двух местах, плюс перелом трех ребер, а еще ей сломали пальцы. Именно эти пальцы, высовывающиеся из-под гипса, заставили меня заплакать навзрыд. Эти пальчики, дерзко зажимающие сигареты. Эти разбитые губки, которые я помнила матерящимися, посылающими всех подальше. Ее ручка, которой она наотмашь била меня по лицу первого сентября, тем самым задолго до Сергея Каюмова преподав мне жизненно важный урок: жесткость может быть полезна, благие намерения — никогда.

Когда я вошла, Надька лежала с закрытыми глазами. Но она не спала, поскольку, едва я заревела, как она с трудом раскрыла один глаз и уставилась на меня.

— Кто? — первое, что удалось произнести мне сквозь слезы. — Надя, кто? Убью гада!

Она поморщилась. В ее теперешнем состоянии трудно было угадать, от чего: от моих слов или от боли. Она молчала. Я присела на краешек кровати. Вокруг присутствовали еще какие-то лежачие, но их я попросту не видела. Я коснулась рукой ее загипсованных пальчиков. Слезы вновь подступили волной, но я их проглотила.

— Надь, скажи мне. Кто? Я не уйду, пока не скажешь.

— Шаповал, — прохрипела Трофимова. Слово далось ей еле-еле. Возникла медсестра. Сделала вид, что осматривает больных, но сама все время косилась в нашу сторону, готовая, если я перейду черту, выволочь меня вон. Я понизила голос, перейдя на шепот.

— Шаповал? Аленка? Это она, что ли, тебя била? — Выглядело это полным абсурдом.

— Нет… Наболтала… Про меня всякую хрень… Мол, я всех подставляю… Типа, шлюха конченная… Еще что-то… Пацаны купились… Встретили меня вчера… Гуляла… Домой шла… Оттащили за дом… Люсь, болит все…

Не дыша, я ловила каждое ее слово. Шаповал? Пацаны купились? Медленно передо мной стала вырисовываться приблизительная картина. Я бы не догадалась так быстро, если бы уже на своей шкуре не прошла, что из себя представляет Шаповал, и кто такие «пацаны». Знаем. Еле вырвалась.

— Пикарев там был? — в лоб спросила я.

Надя кивнула. Я увидела, что она плачет. Ненависть свернулась у меня во лбу тугой раскаленной спиралью. Понятно, старая добрая компания. Не представляю, чего добивалась Шаповал, как не могу представить, что вообще происходит в плавильнике, который у нее вместо мозгов. Судя по всему, она просто бешеная сука, которая живет затем, чтобы пакостить другим. Но пацаны! Как они могли пойти у нее на поводу? Они что, ее не знают? Следом мне вспомнилась сцена с Павлом, который был виноват лишь в том, что заметил меня, одиноко стоящую на автобусной остановке. Там тоже легенда, выдуманная на ходу, и все пятеро козлов ринулись бить незадачливого мужчину. Мне вдруг захотелось самолично обмотать член Максима Пикарева колючей проволокой.

— Насиловали? — одними губами спросила я.

— Нет… Били только… Больно, Люсь… Я посплю, а?..

— Спи, конечно. Спи, моя милая, выздоравливай. — Я немного посидела на ее постели, а потом негромко позвала:— Надь?

Она с трудом открыла глаз.

— Ментам сказала?

— Нет. И ты не говори. Убьют.

Меня-то вряд ли. Но ею я не могла рисковать. Я попыталась улыбнуться ей как можно теплее и прошептала:

— Я тебя люблю.

— Я тебя тоже. Спасибо, Люсь. — И она провалилась в сон.

Домой к Сергею я уже добиралась на такси. Он оказался дома, избавив меня от метаний по комнатам в гневе и бессилии. Всю дорогу до дома перед моими глазами стояли загипсованные пальчики Нади, и, едва я переступила порог, как заверещала, выплескивая ему все. Он был единственным мужчиной в моей жизни, который обладал достаточной силой, чтобы за меня постоять, и он к тому же прекрасно знал подонков, избивших Надю.

Однако постепенно мой запал иссякал. Я вдруг начала подозревать, что Сергею и так обо всем известно. Я прервалась на полуслове и уставилась на него. Впервые я смотрела на него так. Сейчас я была готова пойти против кого угодно, чего бы мне это ни стоило.

— Жаль твою подругу, — без выражения произнес Сергей.

— Жаль мою подругу, — тупо повторила я, не веря своим ушам. А потом вдруг как с цепи сорвалась. Вернулась прежня Люся Игнатова. Вот я какая. Прошу любить и жаловать. — Они ведь на тебя шестерят, эти мудаки! — завопила я. — Я что, совсем дура, по-твоему?

— Не ори! — резко оборвал он.

— Не ори? Ты знаешь, что они сделали? Они ей все кости переломали! Сереж, я понимаю, если бы за дело. А так ни за что, по наводке какой-то шлюхи. Что Надька им сделала? Она их даже не знает толком.

Сергей усмехнулся. Я была готова его убить за эту усмешку.

— Помнишь такой фильм, «Место встречи изменить нельзя»? Наказания без вины не бывает.

Опять фильм! Любитель фильмов, мать его! Несколько секунд я тяжело дышала, уничтожая его своей немой ненавистью. Потом резко бросилась в соседнюю комнату.

К Сергею частенько приезжали какие-то люди. Речь не о его приятелях, с которыми они пили водку. Речь о других, с которыми он имел дела, и они были опасны. Пока шли переговоры, я всегда выходила в соседнюю комнату, демонстративно плотно закрывая за собой дверь. Но все это время я чутко прислушивалась к атмосфере. Это было моей обязанностью, потому что оружие было у меня. Сергей научил меня, как пользоваться пистолетом, как вести себя, если ситуация вдруг выйдет из-под контроля, как снять его с предохранителя, как держать в руке. Несколько раз мы выезжали с ним за город, где я стреляла по банкам. Даже Сергей опешил, не говоря уже обо мне самой, каким я оказалась метким стрелком. Так что я прекрасно знала ту половицу, под которой лежал ствол.

Однако не успела я до него добраться, как Сергей меня настиг. Схватив меня за запястье, он больно вывернул мне руку. Я вскрикнула.

— Что собралась делать?

— Что? — истерично заорала я. — Перестреляю их всех. Раз уж ты такой правильный. В следующий раз они меня также изобьют, что, тоже скажешь, что наказания без вины не бывает?

Вот тут он меня ударил. Больно. Куда больнее, чем это получалось у отца. Я перелетела через всю комнату и вмазалась в угол. В голове все спуталось, а к горлу подступила тошнота. Прежде, чем мои мозги проветрились, я получила еще один удар.

— Забыла, откуда я тебя вытащил? — крикнул Сергей и для порядка зарядил еще раз. — Или думаешь, я всех теперь стану спасать? Пропустили бы тогда тебя по кругу, и правильно бы сделали, идиотка.

Внезапно он начал срывать с меня одежду.

Перед глазами у меня все плыло, голова трещала, тошнота то подступала, то откатывала. Пока я приходила в себя, я уже оказалась голой. Сергей грубо швырнул меня на кровать животом вниз. Потом его сильные руки рывком поставили меня на колени, а через несколько секунд я вдруг почувствовала ошеломляющую боль в заднем проходе. Мне почудилось, что в меня с разгону въехал электровоз. Я завопила. Но сквозь боль, тошноту и ужас пробилась не менее ошеломляющая мысль: кажется, теперь я могу предположить, что могла увидеть мама в бинокль десять лет назад.

В общем-то, все прошло не столь ужасно, как мне показалось в первое мгновение. Мне многое пришлось пережить за прошедший год. Вытерпела я и это.