28 сентября, 2004г.

Я все-таки набила морду этой стерве! Господи, Люська, ну не ожидала от тебя! Так сорваться с катушек! С другой стороны, ничуть не жалею об этом. Даже если эта коза и не переступала черту, как я себя убедила, вцепившись ей в волосы, мне стало легче. Рассуждая цинично, на ком-то я должна была оторваться за все мои невзгоды. А она мне всегда не нравилась. У нее в глазах чересчур высокомерия.

Точно не могу сказать, когда именно в школе раздался перезвон по мою персону, но лично я пребывала в счастливом неведении весь сентябрь. Все возвращалось мало-помалу на свои места, атрофировавшиеся, казалось, безвозвратно чувства расцветали. Я не наивная и понимаю, что никогда не будет как раньше. Не изгладить из памяти, как я возвращалась из больницы после аборта и, присаживаясь на каждую скамеечку, с тоской провожала свое детство. Но все-таки я начинала принимать божеский вид, и по главному показателю женщины — мужским взглядам — баллотировалась примерно на «четверку». На меня уже не просто поглядывали, на меня пялились, и это придавало мне уверенности.

Поскольку мама моя объявила неограниченный бойкот, а отношение отца ко мне сводилось лишь к тому, что мы живем в одной квартире, и он об этом помнит, я расслабила булки. Все чаще и чаще пропадала по вечерам. Раньше мой лимит ограничивался одиннадцатью вечера, теперь же я редко возвращалась раньше часу ночи. Родители по возвращении блаженно спали, а мне это только на руку. Можно сказать, я их практически не видела.

Думаю, основная причина того, что я отрастила крылышки — пустой пузырек из-под таблеток. Моя мама, любительница всякого рода компроматов, проснувшись однажды утром и наткнувшись на опустошенные запасы снотворного, вдруг осознала, что теперь и у ее дочери есть убойный компромат. Видишь ли, уважаемый дневник, это не та ситуация, на которую можно закрыть глаза и сделать вид, что ничего не было, все счастливы, парниковый эффект никому не угрожает, а после смерти нас всех ждут апостолы. Мама прекрасно поняла, что я наглоталась этих таблеток, ну а допетрить, что столько снотворного не поедают, надеясь всласть продрыхнуться, она тоже должна, не дура ведь. Однако до сих пор — ни слова по этому поводу. Я даже не знаю, испугалась ли она, когда поняла утром первого сентября, что я могу вовсе не проснуться.

Таким образом, любое ее возмущение, любая истерика по поводу моих нравов напрямую вели к этому злополучному пузырьку — он стал краеугольным камнем нашей семьи. Она не сумела решить эту проблему. Не сумела разрешить ее, вынести на обсуждение, охватить ее хваленым материнским инстинктом. А раз этого нет, стало быть, невозможно переходить к более прозаичным вещам.

Например, какого черта я шляюсь по ночам.

Например, почему от меня воняет сигаретами.

Например, почему я стала много пить.

Например, почему мои зрачки часто расширены.

Итак, я жила, дружила с девчонками и парнями (на сей раз действительно дружила, безо всяких недоразумений), редко отказывалась, когда мне предлагали выпить или покурить «травку», а в конце сентября ко мне подошла Аня Линь, староста нашего класса, и моя судьба претерпела очередной крен.

Произошло это на перемене, наш класс столпился у запертого кабинета алгебры в ожидании училки. Аня приблизилась ко мне и тронула за руку.

— Люсь, отойдем в сторонку.

Недоумевая, я последовала за ней. «Сторонкой» оказался прозаичный женский туалет — собственно говоря, где еще можно пооткровенничать в этих стенах? Я уселась на подоконник, спиной к окну, пожалев, что нельзя курить — подобно Трофимовой, я становилась хроником. Но, во-первых, школа есть школа, а во-вторых — деньги на сигареты я могла выудить только у родителей, а учитывая наши отношения, об этом не могло быть и речи. Так что кроме хроника я еще была заядлым «стрелком». Я уставилась на Аню, ожидая объяснений. Она была невысокого роста, крепкая, широкие аккуратные бедра, затянутые в штаны — Аня никогда не носила юбок, как никогда она не распускала волосы. Полагаю, из нее выйдет отличная жена и мать, и одновременно она сможет в легкую сделать себе карьеру. Есть такой редкий тип девушек, которые способны совместить несовместимое. У Ани было два старших брата, оба спортсмены и не последние люди в городе. Такие тылы тоже добавляли Ане смелости.

— Люсь, не мне лезть в твою личную жизнь, — заявила мне Аня, глядя в глаза. — Я вообще преступницей себя чувствую, когда до меня доходят какие-то слухи. А слухи доходят самые разные. Я староста, и так получается, что я знаю больше остальных. Поначалу, знаешь, пыталась еще как-то разобраться, где тут правда, а где сплетни. Потом плюнула, вообще перестала обращать внимание. Но у тебя ситуация нестандартная. И в тебе есть огонек, а я не хочу, чтобы какая-нибудь кляузница его в тебе задула. Так что я тебе расскажу, а ты сама делай, как сочтешь нужным.

Такое длинное предисловие меня запутало окончательно. Одно я поняла: Аня Линь собирается поведать мне что-то, что покажется мне милым и радостным в последнюю очередь.

— Если я что-то натворила, скажи прямо, — проговорила я угрюмо. Потом вспомнила тот день, когда мы ввосьмером обкурились и завалились на урок литературы. Неужели какая-то сволочь проболталась?

— Люсь, ты прости, что я это говорю…

Я не узнавала нашу старосту. Всякое в школе бывает, и учителя тоже зачастую не правы, и если возникал подобный инцидент, Аня всегда выходила на поединок. Она могла запросто перед всем классом сказать в глаза Покемонше, что о ней думает. А тут столько экивоков.

— Не тяни уж, — буркнула я.

— Не верю, что это правда, но в жизни всякое случается. А если это правда, я себя таким дерьмом почувствую. Но с другой стороны, разговоры пошли среди учителей, а это скверно. Я так подозреваю, кто-то очень не любит тебя в этом мире. — Аня какое-то время молча смотрела мне в глаза, а потом выдала:— В общем, мусолят тему, что ты вроде как «залетела».

Если бы подоконник, на котором я сидела, вдруг исторг замогильным голосом моей мамы, чтобы я не смела встречаться с мальчиками, пока не подрасту как следует, лет эдак до восьмидесяти трех, я бы, наверное, даже тогда не была так потрясена. Моему потрясению сопутствовал жуткий треск, который могла слышать только я одна, и я знала, что во мне происходит крушение. Чего именно? Черт его знает. Того, что осталось, наверное. С трудом мне удалось отвести взгляд от Ани. Мне на глаза попалось ведро, заныканное в угол туалетной комнаты, и я еле удержалась, чтобы не вскочить и в исступлении не начать колотить ведром по батарее. Да, Люся, раньше ты была куда живее. В ответ на мамин вандализм, когда были ликвидированы музыкальные записи, ты без раздумий начала выплескивать из себя гнев. А тут только и смогла, что потупиться и рассматривать свои руки.

Впрочем, как выяснилось чуть позже, поспешила я с такой самокритикой.

Мы побыли в молчании какое-то время. Не знаю, какой реакции от меня ожидала Анька. Есть у меня подозрение, что ей было до такой степени неловко, что в тот момент она больше думала о себе самой.

— Если бы я даже и «залетела», кого это волнует? — неожиданно равнодушно сказала я. — Когда девчонки «залетают», они идут на аборт, а потом продолжают жить как ни в чем не бывало. Продолжают учиться, ходить в школу.

— А знаешь статистику? — вдруг спросила Аня.

Я молча уставилась на нее.

— Только официально в прошлом учебном году в нашей школе две девушки сделали аборт. Представь, сколько неофициальных.

Я опять взглянула на свои руки и потерла их ладонями друг о друга.

— Им что, не хватило ума это скрыть? — удрученно спросила я.

— Цели были другие. Аборты зафиксированы и подшиты к уголовным делам. Обе девушки проходили жертвами по статье «изнасилование». Одна из них моя близкая подруга.

Я разинула рот, не в силах даже ахнуть. Вспомнилось мудрое изречение: как бы тебе ни было больно, всенепременно найдется кто-то, кому еще больней. У меня-то по крайней мере была романтика, была любовь.

— Так что я не собираюсь спрашивать у тебя, правда это или нет, — продолжила Аня. — Просто лично я услышала это от Покем… от Лидии Борисовны. Я решила, тебе нужно знать. Лучше я заранее тебя предупрежу, что творится за твоей спиной.

Я молчала. А что мне оставалось делать? Рыдать? Я отплакала свое, хватит, наревелась. Благодарить Аньку? Не за что, да ей и не нужны мои благодарности. Наверняка в данный момент она думала, как бы побыстрее закончить этот щекотливый разговор.

— Ладно, я поняла, — глухо сказала я.

— Подумай, кто мог на тебя наклепать, — сказала мне Аня Линь напоследок. — Только не пори горячку, Люсь. Скажи мне имя, если узнаешь. Мы этот язык быстро подрежем.

Для меня все оказалось проще простого. Картина молниеносно сложилась в моей голове, еще раньше, чем мы с Аней вернулись в класс. Из всех людей в школе о моей беде знали только два человека (маловероятно грешить на кого-то со стороны, ведь не станут же мои родители трезвонить об этом, да и семейство Смирновых тоже). Эти двое — Катерина Череповец и Надежда Трофимова. Я безжалостно швырнула этих двух на весы, и чаша с Череповец перевесила. Трофимова ходила со мной в гинекологию. Она буквально нянчилась со мной, как с ребенком, и я еще помнила то ступорное состояние, которое меня охватывало возле каждого кабинета. А вот Катька Череповец — нет. Череповец отгородилась еще тогда, до моего аборта. В глазах Череповец страх боролся с жалостью, у Трофимовой же не было ни того, ни другого. Могла такая нестабильность толкнуть Катю поделиться с кем-нибудь тайной? Я вспомнила слова Надьки в больнице: «Для Череповец репутация на первом месте. Не придет она сюда».

Я была в шоке. Слова Ани меня раздавили. А поскольку слез во мне уже не осталось, моя истерика нашла себе такой вот уродливый мыслительный выхлоп. Мне все представлялось логичным и бесспорным. Короче говоря, не разобравшись, я обвинила свою лучшую подругу в предательстве.

До звонка оставалось время. Я схватила Череповец за руку и потащила за ближайший угол. Класс немного притих, заподозрив интригу: сперва я уединяюсь с Аней, теперь тащу свою соседку по парте. Я только потом воспроизвела в голове эту мерзкую сцену, в тот момент перед глазами стояла красная пелена ненависти.

— Ты растрепала всем, что я была беременна? — ухнула я на Катьку свой приговор, едва мы оказались вдвоем.

Несколько секунд она хлопала глазами, округлив рот. Я дышала, как скакун. Мои кулаки сжимались. Я была готова ее ударить. Слава Богу, я не совершила хоть этой ошибки, только вряд ли теперь это что-то изменит.

— Люсь, ты рехнулась? — растерялась она.

— Ну да! Я рехнулась. А если не рехнулась, то скоро рехнусь. Видишь ли, моя дорогая, поначалу об этом знали только вы с Надькой, а теперь знают все. Даже Покемонша.

Видно было, что Катя здорово напугана. И за себя, и за те вещи, которые я выплескивала на ее голову. Она понимала, в каком я неадекватном состоянии, на грани сотворить очередную дичь.

— Люсь, серьезно? — выдавила она.

— Кому ты говорила?

— Люсь, да я…— Вот тут она стала приходить в себя. И вся абсурдность моих обвинений стала для нее очевидной. — Ты и Надьку подозреваешь?

Это здорово остудило мой пыл — собственно говоря, она права, у меня не было никаких доказательств. Но разве они нужны в такой ситуации? Тем более для женщины?

— Я все равно выясню! — выкрикнула я. Катя аж попятилась. На нас уже оглядывались. На мои глаза таки навернулись слезы, хоть я и думала, что иссушена полностью. — Все равно выясню. А вас знать никого не желаю!

Весь следующий урок я просидела на галерке совершенно одна. Катя не обернулась ни разу, я видела только ее спину. Трофимова перебросила мне записку с вопросом, что стряслось. Я не ответила. Рискуя поведением, подруга пыталась поймать мой взгляд. Я и это игнорировала. Аня Линь тоже поглядывала на меня тревожно. Думается, она уже успела пожалеть, что рассказала мне все.

За время урока в моей голове прояснилось, и во второй половине меня охватили сомнения. Что если это все-таки Трофимова? Что если я зря?.. Да и с чего я вообще подумала на Катю? Все мои недавние логические построения стали казаться натянутыми за уши.

А сразу же после звонка Катька Череповец направилась ко мне. Я была готова выбросить белый флаг, но она меня опередила.

— В тот день, когда мы отдыхали за городом, ты ревела на глазах у всего класса. Многие видели. А потом ко мне подходила Шагиева и прямым текстом спросила, уж не залетела ли ты. Я об этом вспомнила только теперь. Помнишь, Надька сразу же догадалась? Шагиева тоже. Могли и другие начать выдумывать.

— А что ты? — слабо спросила я, чувствуя себя последним дерьмом.

— В смысле?

— Что ты ей ответила?

— А ты как думаешь? — резко бросила Катька. Ее лицо оставалось отчужденным. Впервые я видела ее такой. — Естественно, отмазалась. Сказала, проблемы у тебя с предками, вот и все.

Я опустила глаза. Я была красная-красная, такой невыразимый стыд мне еще не приходилось испытывать. Мне хотелось встать перед подругой на колени. Я бы и встала, или рухнула, или еще что, если бы не опасалась, что в таком случае мои одноклассники сочтут меня совсем чокнутой.

Трофимова все это время крутилась поблизости, соблюдая дистанцию, но на этом ее выдержка закончилась, и она выросла рядом.

— Девчонки, чего у вас тут? Поссорились, что ли?

Я не обратила на Трофимову внимания.

— Прости, Катюш…— пролепетала я.

— У тебя нервы, — сказала Катя. Голос ее оставался холодным. — Это все нервы.

— Прости, я дура…

— Люсь, я представления не имею, как было возможно пережить то, что пережила ты, и остаться человеком. Многие бы сломались. Я бы сломалась. Не могу тебя судить, тем более такая паршивая история вышла.

Я хлюпнула носом. Трофимова переводила вопросительный взгляд с меня на Катю. С униженной надеждой я заглянула подруге в глаза, и именно в этот момент где-то на периферии моего зрения мелькнула Жанна Шагиева.

Что ж, я тоже не железная. Тоже, бывает, ломаюсь.

Я завизжала. Бросилась на нее. Наверное, подруги пытались меня удержать — это всего лишь предположение, но скорей всего так оно и было, — я ничего не почувствовала. Мозги окончательно расплавились, и я вцепилась Жанне в волосы прежде, чем она успела даже ойкнуть. Она ли настоящая распространительница сплетен, или не она, — мне в общем-то было все равно. Ноги Жанны от неожиданности подкосились, и я швырнула ее на пол в проходе между партами.

— Ты чего, сучка, сбрендила? — заорала Шагиева и попыталась подняться, но я уже придавила ее к полу и стала осыпать градом пощечин. При этом я что-то приговаривала, вроде как в назидание, но не помню, что именно. Несколько секунд класс ошалело пялился, как одна их одноклассница беспощадно мутузит другую одноклассницу. Мне еще повезло, что во время моего сдвига по фазе рядом не оказалось учителей. Один мой удар пришелся Жанне по носу, и у нее пошла кровь. Она продолжала орать и материться, елозя по полу и пытаясь сбросить меня с себя.

Потом чьи-то сильные руки оторвали меня от соперницы и выволокли из класса. Я сопротивлялась, как пантера, но хватка оказалась крепкой. За дверью я сообразила, что это Виктор Тимошин.

— Хватит! — заорал он мне в лицо. — Заканчивай, Люся, а то я тебе врежу!

Я дернулась для приличия еще пару раз, а потом как-то вся обмякла. Тут же накатила апатия. Дверь в класс распахнулась, оттуда высунулось окровавленное лицо Жанны Шагиевой. Сейчас, придя в себя, я ужаснулась, в кого я умудрилась ее превратить.

— По стенке тебя размажу, сука психованная! — заорала она, но ее, видать, тоже держали всем скопом, так что на угрозе дело и застопорилось. Жанна вновь исчезла.

Тимошин продолжал меня держать до тех пор, пока не убедился, что я не настроена на дальнейшие боевые подвиги. Я и не была настроена. Ужас мой разрастался. На каком-то этапе во время драки я вдруг почувствовала, что не смогу сама остановиться. Вот и горькая правда: Люська, ты кандидат в психи.

Когда Виктор повлек меня назад в класс, я вцепилась в него мертвой хваткой.

— Не пойду!

Он взглянул на меня без особого сочувствия.

— Придется, — буркнул он. — Не знаю, чего вы там не поделили, но дело сделано. Лучше идти сейчас. Потом будет сложнее.

Я позволила ему завести себя в кабинет. Жанна сидела за партой с зеркальцем в руках, приводя себя в порядок. Несколько девчонок помогали ей стереть кровь. По факту ее оказалось не слишком много, Жанне не потребовалось даже бежать к умывальнику. Завидев меня, Жанна дернулась.

— Иди сюда, проститутка! Я тебе…

Несколько рук силой усадили ее на место. Никто не горел жаждой зрелища. Только дебильная Танька Огрышко пискнула:

— Да, дай ей! — Но на нее не обратили внимания.

Вперед вышла Аня Линь. Все это время она просто сидела на своем месте и наблюдала за происходящим.

— Короче, девчонки, подрались и будет. Никто ничего не видел, тихо заминаем скандал. Если я узнаю, что у кого-то длинный язык, вычислю болтуна и изживу. Нам остался год учебы, больше скандалы не нужны. Что-нибудь подобное повторится, выставлю вопрос на школьном комитете.

Выдав все это, Аня Линь коротко взглянула в мою сторону. По ее взгляду я поняла, что подругой она мне уже никогда не будет.

Поплелась на свое законное место, как побитая собака, словно это Жанна меня отколошматила, а не наоборот. Катька Череповец, которую я так больно задела, погладила меня по волосам. Это был участливый жест, но смутно я начинала подозревать, что между нами легла трещина, которую уже ничем не заделать.

Когда учительница завела свою пластинку после звонка на урок, все мы выглядели так, словно ничего не происходило. Мы постигали школьные истины, а я при этом параллельно постигала другие, более важные для меня, более жизненные. Я подумала о том, что если про меня действительно ходят слухи, то сегодня этим слухам пришел конец. Не потому, что нашлось опровержение, а как раз наоборот: они перестали быть слухами, превратившись в уверенность. Своим поступком я подтвердила все домыслы так, как если бы схватила рупор и объявила об этом на всю школу.