19 марта, 2005г.

Мама пришла на следующий день. Врачи, как и полагается в таких случаях, сообщили родителям, что их дочь сбила машина. Им, врачам, ничего не было известно о наших взаимоотношениях, о том, что мы с мамой не виделись несколько месяцев. Они спросили мой адрес и телефон, я им сказала и то, и другое, в душе испытывая смятение. За время нашего разрыва родители получали обо мне несколько весточек, по которым, как по карте, можно было проследить за моим продвижением по жизни. Первое: звонок из милиции после того, как Трофимова угодила в больницу. Второе: звонок Лидии Борисовны Покемонши, которая надеялась через беседу с предками вразумить меня и настроить на более серьезный лад. Третье: звонок из травматологии и сообщение о том, что я попала под машину. Мне оставалось лишь гадать, какое решение примет мама, узнав о моих злоключениях. Это все-таки не аборт, и двумя днями мне не обойтись. Валяться мне здесь как минимум неделю.

Признаться, когда дверь в палату отворилась, и я увидела родную мать, то перепугалась не на шутку. Я лежала на койке, как каменная, только глаза мои жили и ширились от тревоги. Запоздало я подумала, что, зная заранее о ее визите, я бы непременно прикинулась спящей красавицей и исподтишка бы понаблюдала, как мама будет себя вести. Однако мама моя любила заставать врасплох. Едва она вошла, как ее взгляд мгновенно выхватил меня среди дюжины других женщин, что лежали здесь с различными травмами.

Она прошла ко мне в мой угол, обогнув по пути пару коек. Остановилась рядом. Мы долго смотрели друг на друга, ничего не говоря, и это чем-то напомнило мне мою свиданку с Сергеем. Я вдруг заметила, что мама постарела. Не чуточку, а довольно заметно. Наверное, разрыв с дочерью и ей не пошел на пользу. Хотя кого ей винить? У нее имелся номер моего мобильника, она могла позвонить в любое время суток. Но она предпочла ждать, что жизнь в конце концов сломает меня, не созревшую дуру, и я приползу к ней на брюхе, и власть, утраченная ею в тот день, когда я слопала все снотворное, к ней вернется. Она вновь будет мной помыкать, как и раньше. Она была готова ждать, сколько угодно, невзирая на то, через что мне приходилось пройти.

Она и дождалась. И если ей потребуется, чтобы я умоляла о прощении, я буду умолять.

— Жива…

Это было ее первое слово. Я не знала, что ответить, поскольку интонация не подразумевала ни вопрос, ни укор. Только смотрела на нее, натянув одеяло на подбородок и упокоив загипсованную руку на животе.

— Ходить можешь? — Мама присела на краешек постели. Я так поняла, что она уже подробно расспросила врача о моем диагнозе.

— Вроде да, — ответила я. — Голова только кружится. Меня пока не пускают дальше палаты.

Я не рассчитывала на ее жалость, мне так даже было легче. Если бы она начала меня жалеть, я вновь бы стала закипать: зная маму, я бы не доверилась ее жалости. Она оглядела всю палату пустым взглядом, словно пробуждаясь ото сна. Я понимала, что ей трудно со мной говорить. Но и мотива ее прихода я тоже не знала.

— Я тебе медполис принесла, — сказала мама. — И гостинца немного. Покушаешь.

В руках мама держала солидный пакет.

— Спасибо. — Я помолчала. — Как папа?

— Измучился. — Мать взглянула на меня странно. — Он ведь тебя любит, а ты…

Она не договорила. Я могла бы заметить, что ничто не мешало и ему звякнуть мне тоже, раз уж любит и измучился, но время ломать копья давно вышло. Все-таки мама пришла, это возрождало во мне надежду, даже если каждая секунда общения с ней забирала у меня чудовищно много энергии. Черт, а как там мои вещи? Я ведь оставила их у соседки. Соседка, не дождавшись меня вечером, должна была сама отнести мою сумку родителям (предполагается, что не все люди сволочи), и те в свою очередь должны были дотумкать, что я приходила домой, а уже опосля попала в аварию. Представляю лицо мамы, когда она увидела все эти шмотки, которые мне дарил Сергей — она порылась, уж будьте уверены.

— Как тебя угораздило-то? — допытывалась мама.

— Случайно. — Я пожала плечами. Не скажу же я, что я сама прыгнула под машину, чтобы уничтожить свое прошлое, уничтожить прежнюю Люсю Игнатову, чтобы иметь возможность вернуться домой, ведь это был единственный вариант. Мама никогда этого не поймет, даже хуже — начнет подумывать о психиатре.

— Тошнит?

— Есть немножко.

Мама вдруг засобиралась.

— Ладно, поправляйся. Я завтра зайду. — И в самый последний момент что-то в ней надломилось, ее голос взмыл вверх, на истеричную ноту. — Эх, дочка, дочка, что же ты с нами делаешь!

После этого мама поспешила к выходу, на ходу утирая слезы, сопровождаемая удивленными взглядами моих соседок по палате. Как только дверь за ней закрылась, я решила, что первый этап примирения прошел довольно сносно.

Мысли мои устремились к набитому пакету. Я ведь почти два месяца жила на чипсах и сигаретах, уже истосковалась по чему-нибудь вкусненькому и домашнему. Но не успела я взяться за мамины гостинца, как дверь в палату вновь распахнулась, и внутрь вихрем ворвалась Надька Трофимова, собственной персоной.

Наверное, от неожиданности я выглядела комичной, потому что, увидев меня, Трофимова громко фыркнула. А в следующую секунду она уже лезла ко мне целоваться, чуть не плача.

— Ну, Люська! — причитала Трофимова. — Нет, правда, ну ты и косячница! То понос у тебя, то золотуха, то еще что. Я с тобой поседею раньше времени.

Я глупо ухмылялась, слушая ее причитания, перемежающиеся с матом — Надька, как всегда, плевать хотела на приличия. Закончив слезливую процедуру, подруга уселась на то же место, где минутой раньше сидела мама, и пристально на меня уставилась. Они должны были столкнуться в коридоре, не могли не столкнуться. Наверняка мама состроила брезгливую мину при виде Надьки. А вот Надька ничем не брезгует. Даже такой непутевой подругой, как я.

— Давай, диктуй мне свой диагноз, — приказала Трофимова.

— Ну-у, — протянула я, все еще ухмыляясь. — Мне повезло больше, чем тебе. Парень вовремя притормозил. Рука сломана, легкое сотрясение, ушиб бедра. Показывать не буду, синячище, наверное, за год не сойдет. Причем, руку сломала, когда падала, ну и головой ударилась.

— Он что, пьяный был, этот придурок?

— Нет, он ни при чем. У меня с утра уже был следак, я написала заявление, что сама зазевалась. Не поглядела по сторонам и выскочила под машину.

Надька все еще выглядела так, словно не верила ни глазам своим, ни ушам.

— Слушай, я тебе вчера когда позвонила, вообще выпала! Я, наверное, никогда к твоим фишкам не привыкну. Думаю: сейчас мне Люська расскажет, как прошла свиданка, чего там Каюмов наплел. А Люська уже в больницу успела загреметь. Я немного не успеваю за тобой, подруга, ты хоть межуйся немного. Чего-то у тебя все слишком быстро.

Я не выдержала и начала хихикать. Нет, действительно, почему со мной вечно такое происходит? Это что, родовое заклятие? Ан нет, уже не спишешь все на какой-нибудь очередной бинокль или колдовство. Я как нестабильная жидкость, которую мы проходили по химии: достаточно малейшего изменения окружающей среды, и температура жидкости совершает гигантский скачок. Это было великолепное, на мой взгляд, сравнение, и я поспешила поделиться им с Надькой.

— Я — нестабильная жидкость. — И захихикала еще пуще.

— Я вижу, тебя еще ломает, — кисло заметила Трофимова. — Тебя, надеюсь, не слишком прессануло, дурочкой не станешь? А то я завтра тебе позвоню, а ты уже в дурдоме отдыхаешь.

Я откинула голову на подушку и захохотала. Через секунду Надька присоединилась к моему смеху. Я смеялась, чувствуя боль во всем теле, чувствуя, как каждую минуту реальность перед глазами начинает плыть. Меня действительно еще ломало. Впервые я пришла в сознание в машине «скорой помощи», и мои первые слова были: «Я успела перепрыгнуть?» Фельдшер странно на меня зыркнула, и я надулась, а потом двинула сломанной рукой и истошно заорала, вновь отключившись на несколько секунд. Вторично очнувшись, я приняла стойкое решение больше не падать в обморок. Даже когда мне вправляли кость, я плакала, но сознание не теряла. Еще я жутко боялась, что блевану прямо на врача, поскольку мутило меня конкретно, а он накладывал гипс, наверное, часов шесть — по крайней мере, для меня это было так. В конце концов меня отправили в палату, сделали несколько уколов, и я заснула.

— Мама приходила только что, — сообщила я Надьке.

Трофимова кивнула совершенно без эмоций, из чего я вывела, что они впрямь столкнулись в коридоре больницы.

— Вон там пакет стоит. — Я скосила глаза. — Мама принесла. Давай-ка залезем туда на пару, а то мне одной рукой сложновато.

В пакете обнаружились бананы, гранаты, чебуреки и еще много всяких вкусностей. Мне это было не съесть и за неделю, и я настояла, чтобы Надька поучаствовала в трапезе. Ей же я заказала сигареты на будущее, на что Надька мстительно напомнила мне, как я сама отказала ей в куреве, когда она лежала в больнице. Пока лопали фрукты, я сжато рассказала Надьке о последних событиях, в частности, о моей поездке на зону. Надька хлопнула в ладоши на радостях и заявила, что не было счастья, да несчастье помогло. Насчет счастья мне было сомнительно, но я промолчала.

Вскоре я заметила, что Надька странно мнется. Она косилась на меня так, словно у нее было, что мне сказать, но она не видела предлога. В последнее время я немного научилась ценить жизнь и каждую ее секунду, и терять время на всякие околичности считала грехом.

— Чего ты на меня косишься, мать? — набросилась я на нее. — Хочешь сказать, говори.

— Ну. — Надька нервно усмехнулась. — Домой, как я поняла, тебе уже не надо проситься…

— Не факт, — перебила я. — Мама меня назад не звала.

— Бананы вкусные, — заметила Надька, хитро прищурившись и для наглядности откусив от банана добрый шматок. — Раз пришла, значит пустит. Ну, я и подумала спросить: ты школу не собираешься продолжить? — Упреждая мой протест, она поспешно добавила:— С Каюмовым ты расплевалась, с матерью помирилась почти. С иглы, я надеюсь, слезла. Чего бы тебе не вернуться?

— Ну да. — Я скривилась. — Меня там ждут. Я уже отчислена давно…

Тут Надька вторично лукаво прищурилась. Во мне зашевелились подозрения по поводу того, что меня водят за нос.

— Что еще? — потребовала я.

— Я тебе просто не рассказывала…— начала она издалека. — Все эти Каюмовы, менты и тому подобное… Смысла не было. Короче, я там всех наколола. Когда вернулась с больничного, Покемонша тут же на меня насела: мол, будет Игнатова учиться или нет? Они там, видишь ли, мялись, не знали, что с тобой делать. Ну и Покемонша решила меня прижать, чтобы я вроде как просветила весь учительский комитет насчет тебя.

— А ты?

— Ну а я ей: Лидия Борисовна, вы что, не знаете? Люська заболела, ей пришлось срочно уехать в санаторий. Когда вылечится, вернется обязательно.

Я несколько секунд обалдело таращилась на нее, не зная даже, как реагировать. Что бы там ни говорила моя мать про Трофимову, но эта девушка сделала для меня куда больше, чем оба родителя. Даже если ее благие намерения ни к чему не приведут, все равно огромное ей спасибо.

— Ну ты даешь! — только и могла выдохнуть я.

— Ага! — обрадовалась Надька, что я не запустила в нее кожурой от банана. — Насчет «даешь», кстати, полный абзац. Сначала больничный, теперь вот наверстываю в школе. Никакой личной жизни. Короче, меня даже Глинов вызывал по поводу тебя. Я ему наплела ту же байку. Он мне: мол, звонил твоим родителям, ни о каком санатории те не знают. Я ему: так Люська уже почти замужем, отдельно живет, с родителями сложные отношения, они и не знают. Дерек, этот придурок, прикинь, спрашивает: а она случайно не беременна? Я ему чуть в лицо не заржала. Беременна, ага, второй раз.

— Язык прикуси!

Надька примолкла и для верности оглядела палату: не подслушивает ли кто. Однако положа руку на сердце, мне давно было все равно, выплывет наружу мой аборт или нет. После Сергея Каюмова и всего, с ним связанного, мой визит в гинекологию уже казался незначительным эпизодом.

— А ты, Люська, как в воду глядела. Взяла и залетела в больницу на самом деле, — подытожила Надька.

— Ты, значит, накаркала.

Трофимова нахмурилась.

— А мне тогда кто накаркал?

Я ласково тронула ее своей неповрежденной рукой.

— Надюш, я же шучу!

— Ладно, проехали. Мы теперь с тобой как две сестры-мученицы. Так что скажешь?

— Насчет школы? Я не знаю. Где я им справку возьму? Тут я только два дня, и справка будет датирована вчерашним числом. А что раньше? Прогул.

— Ты, главное, не кисни. Что-нибудь придумается.

Я не знала, как что-либо может придуматься — мне ничего не думалось вовсе. Но одно меня точно радовало. Все, что свалилось на голову Трофимовой — это избиение, больница, гипс, потом реабилитация, — ее ничуть не подкосило. Осталась такой же, ветер в поле. С легкой душой наврала всем в школе про меня и теперь, кажется, искренне уверена, что все само собой уляжется. Я в этом уверена не была.

Этой ночью мне снился Синицын. Вернее, снился его голос, я не видела лица. Быть может, это потому, что хоронили его в закрытом гробу, и это закрепилось в моем подсознании. Мне приснилось, что я лежу тут, в больнице, а потом начинает звонить мой мобильник. Я беру трубку и слышу до боли знакомый голос.

— Привет. Это Хорек Тимоха.

— Синицын! — заорала я в темноте палаты, приподнимаясь на подушке. — Ты?

— Ну да! — бодро подтвердил он. — Решил узнать, как ты там.

— Синицын, где ты пропадал?! Мне так хреново! Сволочь, ты не должен был меня бросать!

— Прости, Люсь, я в самоволке. Все думают, что я погиб, а я сбежал. Ты же знаешь, я никогда не был героем.

— Мне плевать, трус ты или герой. Ты мне нужен. Возвращайся, пожалуйста. Никто не будет знать, что ты жив. Мы сделаем тебе новый паспорт, а потом уедем. Вдвоем, ты и я. Ты же всегда этого хотел.

— Я и сейчас хочу. Всегда буду хотеть. Но не судьба.

— Почему? — Я начала плакать.

— Ты из другой жизни, Люсь. Просто ты этого пока не знаешь, а я вот знаю. Все о тебе знаю. Ты всю жизнь вкладывала душу, но ничего не возвращалось, и теперь ты хочешь очерстветь, потому что думаешь, тебе так будет легче. Ты веришь, что жизнь — она жестокая, и душевные порывы — одно лишь зло. Но ты поймешь, что ошибаешься. Скоро все придет, Люсь. Уже скоро все к тебе вернется. Нужно потерпеть, еще немного потерпеть. У нас с тобой разные миры.

Я проснулась посреди ночи в своей палате, вся в слезах. И в этой темноте, проглатывая рыдания, чувствуя плачущую в унисон со мной правую руку, я впервые со всей отчетливостью осознала, что буду жить.