16 марта, 2005г.

До Нового года жизнь тянулась более или менее ровненько. Продолжала жить у Сергея содержанкой. Продолжала не общаться с родителями (и они со мной). Продолжала игнорировать школу. Продолжала время от времени практиковать «иглоукалывание». Гонорею вылечила. Надьку Трофимову выписали домой, но в школу ей было еще нельзя, и я навещала ее дома. Пару раз встретилась там с Катей Череповец. Мы сносно поболтали. Она не спрашивала, собираюсь ли я возвращаться в школу, а я не интересовалась школьными делами. Сергей продолжал крутить свои дела по свободному графику. Но временами, особенно после очередной дозы, я смотрела на него, и меня охватывал озноб. В мою голову начинали проникать иные мысли. Иногда мне казалось, что ему остается совсем чуть-чуть до последней черты. Я вообще поражалась, как он умудрялся совмещать свои делишки и свою зависимость, как одно не мешало другому. А может, и мешало — учитывая то, что стряслось впоследствии. Просто мне-то откуда было знать. Я хоть и была вовлечена в процесс деградации, но не до такой степени. Так, от случая к случаю, когда уж совсем тоска брала за горло. Или я просто себя успокаивала?

Но проблема вовсе не в том, где там маячила моя личная роковая черта. Понятия «мое» и «я» стали второстепенными после того, как я ушла из дома. Что станет со мной, если в один прекрасный момент Сергея не будет рядом? Где мое место в жизни? Куда мне деться? И эта проблема подпитывала другую, более глубокую, более отвратительную: чем дальше он катился вниз, тем сильнее я чувствовала себя зависимой и уязвленной, тем сильнее цеплялась за него. И, как результат, я практически стопроцентно оторвалась от внешнего мира. Мне следовало подумать об учебе, но как-то не думалось. Мне нужно было что-то предпринять в отношении моих предков, ведь войны рано или поздно заканчиваются, мечи перековывают на орала, но для этого мне нужно было взять себя в руки, встряхнуться, а я стала размазней по жизни.

Апофеоз этого театра превзошел мои худшие опасения. Конец овечьей жизни наступил тридцатого декабря, за день до Нового года. С утра Сергея не было дома, и я, зная его наплевательство ко всему (праздники тоже входят в этот список), в одиночку отправилась за елкой. Настроение у меня было боевое, я ведь тогда еще не знала, что сегодня вечером правоохранительные органы собираются поздравить нас с праздником. Купила елку с третьей попытки, благо был выбор (сказать по правде, с первыми двумя продавцами полаялась, характер у меня здорово подурнел). Потом какое-то время тупо пялилась на эту самую елку, не в силах сообразить, как мне теперь переть эту зеленую громадину до дома. Пока соображала, какой-то мужик вызвался подсобить. Я с чувством его послала, ухватилась за ствол покрепче и потащила елку волоком.

Пока добралась, выбилась из сил. Елка после крестового пути выглядела «покоцанной» и обозленной. Ладно, хоть народ повеселила на улице, не каждый день увидишь дуреху, волочащую елку по снегу. Дома перешла ко второму пункту грандиозного замысла: стала думать, как мне эту елку установить. Поскольку Сергей все еще не появлялся, а я выяснила, что в отношении всяких креплений, крестовин и подпорок я ноль без палочки, то просто примотала елку ремнем к отопительной батарее (ремень позаимствовала у Сергея). Оглядев картину, мысленно понадеялась, что мне не влепят затрещину за мои художества.

Вновь вышла в магазин, где уже оттянулась вволю: накупила игрушек, гирлянд и всякой блескучей чепухи. Выбирала неторопливо, смаковала каждую мишуру. Видя мой финансовый потенциал, продавщица хотела всучить мне еще деда Мороза (дед Мороз был в очечках и красном колпаке на сантаклаусовский лад). Я чуть не повелась, но тут выяснилось, что дед Мороз — монофонический, и когда продавщица нажала кнопку, зазвучал эталон дебилизма и безвкусицы всех времен и народов — «Джингл беллс». Это меня в момент отрезвило, и я решила, что уж за эту фигню Сергей мне пропесочит, и будет прав. Я хоть и дитя своего американизированного времени, но в каких-то вещах я патриотка и консерватор, особенно если дело касается детских любимцев. Вернувшись домой и выкурив «косячок» для поднятия настроения, стала наряжать мою зеленую красавицу, которая, пока я покупала ей бижутерию, отошла от волочения, распрямила ветки, подобрела и стала прямо-таки королевой.

К тому моменту, как Сергей объявился дома, все было готово, а я безмятежно дрыхла. Разбудило меня его присутствие. Я открыла глаза. Он сидел на краешке дивана, рядом со мной, и неотрывно смотрел на мое произведение искусства, привязанное к батарее его же ремнем — ни дать ни взять низложенная и приговоренная к казни принцесса. Сейчас я заметила, что елка стоит слегка набекрень. Затаив дыхание, я ожидала его реакции. Но то, что он сказал, меня просто убило.

— Помоги мне завязать.

Я даже не узнала его голос, и в первое мгновение на меня накатил ужас. Мне вдруг почудилось, что рядом со мной сидит Виталик Синицын, который мертв, но каким-то чудом пробился ко мне с того света и теперь просит меня помочь ему воскреснуть. Но это был не Виталик, Виталик уже полгода как в земле, а голос Сергея открыл мне глаза на то, что и он начинает чувствовать приближение конца.

Я не выдержала и разревелась.

Он смотрел на меня с какой-то долей сочувствия и удивления. Не сразу я поняла, что впервые в его присутствии лью слезы в три ручья. Он не пытался меня успокоить или приголубить — это было чуждо его характеру, — но впервые, как мне показалось, я распознала в его глазах теплоту.

— А что я могу сделать? — лепетала я сквозь слезы. — Я даже себе не могу помочь… Все потеряла… Никого нет… Подруг потеряла… Из дома ушла… Голодранка я, ни кола ни двора… Что я могу?

Он пожал плечами, вновь уставился на елку. Елка что ли его так разжалобила? Воспользовавшись этим, я поспешила взять себя в руки и вытереть сопли.

— Есть клиники, — задумчиво произнес Сергей, словно разговаривал сам с собой. Собственно, так оно и было. — Денег на лечение должно хватить. Нужно только съездить. Поедешь со мной?

Ужасно, но моей первой мыслью было: абзац моей учебе. Как будто у меня были конкретные планы в этом смысле! Планы или не планы, но если теперь я взвалю на себя эту ношу, само собой, к учебе я вернусь не скоро. Такие вещи с кондачка не вылечишь. А у меня еще такой характер: если уж я беру ответственность, то в лепешку расшибусь, но не отступлю.

— Надумаешь — поеду.

Сергей махнул рукой, словно говоря, что еще есть время поразмыслить, что я не обязана принимать решение тут же… и у меня мелькнуло подозрение, что все его слова — лишь проблеск слабости, навеянный неожиданным подарком, пусть этот подарок и кренится набок, а еще примотан ремнем к батарее. Ни черта не изменится, и все будет катиться дальше, как и катилось.

— Завтра идем в ресторан, — сообщил Сергей уже другим тоном. — А сегодня напиваемся вдвоем.

Я хотела по такому случаю надеть что-нибудь нарядное и сексуальненькое — не праздновать же в джинсах, — но Сергей не позволил, сказав, что я больше нравлюсь ему домашней. Мы двинулись на кухню и откупорили первую бутылку шампанского.

До позднего вечера не выходили из-за стола. Причина тому самая банальная: нам ничего не хотелось. Звучала музыка. Мы болтали на разные разности, а иногда вообще молча потягивали шампанское. Не было мыслей о сексе, о том, чтобы сдобрить вечер гостями или самим отправиться в гости. Не было мыслей об уколе — за себя ручаюсь точно. Я чувствовала себя опьяневшей и счастливой — в той степени, в какой я могла считать себя счастливой, не имея твердой почвы под ногами, не имея своей гавани, не имея родного тепла.

А потом раздался звонок в дверь, и произошел очередной зигзаг судьбы. Сергей пошел открывать. Я осталась на кухне, надеясь, что, если это окажутся какие-нибудь его дружки, у него хватит ума спровадить их обратно, откуда те явились. Да только этих гостей так просто не спровадить. Я услышала шум, резанувший мне по нервам, и сердце мое подпрыгнуло. Первое, о чем я подумала: это какие-то рамсы. По-русски говоря — неприятности силового характера, и мне нужно поскорее бежать в спальню, где лежит оружие, с которым я знала, как обращаться. Но вместо этого неведомая сила швырнула меня в прихожую.

Сергей лежал на полу, лицом вниз. Один из ментов уже цеплял к его рукам «браслеты», второй подскочил ко мне, тыча в лицо какую-то бумажку. В мгновение ока меня охватила паника, я развернулась и ринулась к балкону. Я хотела выскочить и завопить о помощи. Я прекрасно видела, что люди, ворвавшиеся к нам в дом, не бандиты — на них ментовская форма, — но, повторяю, я перепугалась не на шутку. Каким-то чудом мне удалось затормозить перед балконной дверью. А через секунду квартира Сергея напоминала ментовский кабинет во время аврала.

Обыск произвели быстро и профессионально. Я только позже поняла, как мне дико повезло! Я не кололась уже недели две, героин мне вводил Сергей собственноручно, и делал он это настолько умело, что практически не оставалось следов. Хоть меня и не подозревали ни в чем и не отправляли на экспертизу, все равно считаю это подарком судьбы.

Я так понимаю, кто-то его подставил. Всяко-разно из-за иглы. Иметь партнером по сомнительному бизнесу человека, который два дня из пяти ходит «ужаленный», не слишком перспективно. Вот только в своем мире он продолжал иметь довольно прочное положение, а потому закон — самый бесхлопотный и беспроигрышный метод, чтобы спихнуть его с игровой доски. Ментам не составило труда найти в доме героиновую заначку и пистолет. Этого оказалось более чем достаточно, к тому же, как Сергей однажды мне признался, оружие не зарегистрировано и «паленое».

Его запихнули в фургон. Меня попросили одеться и «проехать». Я набросила шубу и шапку, уселась в машину, послушная, как кукла. В отделении с меня около часа снимали показания. Спрашивали всякую всячину, и после каждого вопроса я тупила, не понимая, как правильно следует отвечать, чтобы никому не стало хуже. Когда я уже решила, что придется прибегнуть к обмороку, чтобы от меня отстали, меня отпустили, предупредив, что вызовут на допрос в ближайшем времени. Я поплелась домой. В суматохе я забыла захватить из дома деньги, чтобы вызвать такси. Я вспомнила, как хотела одеться в вечерний наряд, но благодаря Сергею осталась в теплых джинсах — подарок судьбы номер два. За день до Нового года я тащилась домой через весь город. Гулял народ, повсюду палили ранние фейерверки, а я шла, размазывая на морозе сопли, зареванная и уничтоженная.

Я часто вижу в сериалах душещипательные сцены — с моей новой безалаберной жизнью содержанки я пересмотрела их пачками. Там как-то умеют выхватывать моменты, которые рвут душу, врезаются в сердце, оставляют отпечаток; и думаешь, что так оно и должно быть — это и есть жизнь. Но в жизни все наоборот. Это как с растянутой во времени, снятой со всех ракурсов, сценой автомобильной аварии. На экране — это супер. В жизни успеваешь уловить один глухой удар — все, конец фильма. Так случилось и со мной. Не было никакой прощальной фразы, которая могла стать преамбулой сентиментального киноромана. Не было последнего, полного муки, взгляда. Все произошло стремительно и аварийно: звонок, обыск, допрос — конец фильма. С того момента, как Сергей пошел открывать дверь, наши с ним глаза ни разу не встретились. А уж если нет никакого прощального взгляда, думается, дальнейшего кина не будет.

Дома меня ждала полная анархия. А еще елка. Елка, которая чудом осталась стоять, привязанная к батарее, хотя хватило бы одного неосторожного движения какого-нибудь ублюдка, чтобы та рухнула. Сидела, наверное, час посреди бедлама, глядя на мою елку, как на символ чуда посреди хаоса и разрухи, как на последнюю свою надежду. Потом стала потихоньку прибираться. Дошла до кухни, увидела недопитую бутылку шампанского и еще какое-то время потратила на то, чтобы убедить себя, что — да, это не сон, только два часа назад мы мирно сидели за столом, готовились к встрече Нового года, а еще часом раньше Сергей признался, что хочет завязать с наркотиками. Потом я вспомнила, что в холодильнике оставалась еще одна бутылка шампанского. Глоток спиртного мог прийтись кстати.

Шампанского не было. Я понятия не имею, куда оно делось. Единственное объяснение: его забрали менты. Я ведь не могла разорваться за всеми, пока они тут рыскали. Я вообще вела себя как последняя дура: металась из комнаты в комнату, как клушка, а потом и вовсе застыла на одном месте и ждала, пока все закончится. Что ж, сегодня доблестным милиционерам есть чем отметить задержание опасного преступника, ну, и Новый год заодно. За неимением лучшего допила остатки из бутылки на столе. Потом вернулась к уборке.

После часу ночи стал разоряться телефон. Звонила уйма народу, все приятели Сергея. У них там, видать, своя беспроволочная связь с милицией, так что новости распространяются быстро. Отвечала односложно. Да, Сергея забрали. Понятия не имею, какую статью ему шьют, мне не докладывали. Нет, я вроде бы чистая. Честно говоря, я ментам просто на фиг не нужна, чтобы со мной межеваться. Да, показания снимали, но это поверхностно, будет еще один допрос. Может, и не один.

Сыпали советами. Как вести себя, что говорить на следствии. Я слушала вполуха. Имею подозрение, что звонили как раз те, кто Сергея и подставил за милую душу. Еще мне предлагали денег. Я благодарила и отвечала, что у меня есть. Не дура уже. Это сейчас они такие добренькие, а чуть только вынесут приговор, и мне придется расплачиваться за каждую копейку.

Единственный совет, который я хотела услышать, могла мне дать Надька Трофимова. Позвонила ей после того, как прибралась в квартире и немного успокоилась. Где-то наверху у соседей уже по десятому кругу запустили песню «Аварии» «С Новым годом». Еще там топали и приплясывали, чем здорово меня бесили. Стояло три ночи, и я молилась про себя, чтобы Трофимова откликнулась. Мне повезло. Подарок судьбы номер три. Надька, разумеется, дрыхла, но мобильник оставила включенным, так что бессонную ночь я ей обеспечила тоже.

— Тут и думать нечего, подстава — она и есть! — перебила меня Надька после того, как я, выложив ей свои горести и беды, перешла к предположениям. Сперва голос у нее был сиплым и злым спросонок, сейчас же он звенел от возбуждения. — Так что ему по любому — хана. Короче так, подруга. Ничего не делай, нигде не светись. Вызовут на допрос, много не болтай, но и его выгораживать не фиг. Смысла нет, раз уж за него взялись, только себе навредишь. А вообще, замри, пока идет следствие. Ты человек маленький, с тебя никто не спросит. Сиди дома, никому не открывай. Телефон тоже не бери, пошли все подальше. Я бы к тебе прямо сейчас приехала, но ты знаешь, я еще на больничном, мать мне башку оторвет.

Я слабо улыбнулась. Я подумала о том, что Надька из простой подруги превращается во фронтовую. Если учесть, сколько мы с ней пережили бок о бок, то не так уж это сравнение и метафорично.

— Думаешь, его посадят? — уныло спросила я.

— Люська, ты чего, дура? Ты сама-то как думаешь? Ясен перец, посадят. Ему же лучше! С иглы только два пути, ты знаешь? Могила или тюрьма. Так что в следующий раз подумай, когда возьмешься за шприц.

— Мне кажется, мне до конца жизни отбили охоту, — буркнула я.

— Не зарекайся! — отрезала Надька.

— Да мне и не на что…

— Воровать пойдешь. Или на панель. С твоими данными тебя возьмут.

— Слушай, Надь, ты поругаться хочешь? — сурово спросила я.

— Если нужно, то и поругаюсь. Или опять тебе морду набью. Боюсь только, на этот раз тебя пара пощечин не отрезвит. Шаповал, кстати, на иглу подсела. Ее сейчас трахают по городу все, кому не лень.

— Ее и раньше трахали, — проворчала я.

— Раньше она хоть кончала. А сейчас пацаны рассказывают, вообще как мутант. Без пяти минут дебилка. Только ноги раздвигает и лежит.

— Значит, есть Бог на небе, — сказала я. — Только сейчас это вроде как не к месту…

— Вроде как к месту. У нее «пять минут», а у тебя «полчаса».

— В смысле? — грозно спросила я.

— Слушаю вот тебя сейчас, как ты переживаешь за своего дорогого Сережу. Ты бы лучше о себе подумала.

— А чего мне о себе думать? Я — моль.

Надька помолчала, видимо, что-то прикидывая в уме. Потом холодно произнесла:

— Слушай, Люсь, я иногда от тебя в ауте. Ты такую школу прошла, и все равно где-то как малолетка. Ты же жила у него дома, долго жила. Все об этом знают, и в школе, и предки твои — если что, подтвердят. Работы у тебя нет, нигде не учишься.

— И что? — Я понятия не имела, о чем она толкует.

— А ты не подумала, что твой Сережа на допросе заявит: мол, знать не знаю, откуда наркота, это подруга моя сидит на игле, наверное, она героин притащила. Сунутся менты к Покемонше, а Покемонша, ты сама рассказывала, что-то пронюхала. Каюмов тебе не Хорек Тимоха, на фига ему тебя выгораживать?

У меня ухнуло сердце. Нет, о таком я не думала. Способен ли Сергей Каюмов на такой выкидон, как мне обрисовала Трофимова? Ответ односложен до ужаса: способен. Он не Хорек Тимоха, это уж точно.

— И что, оружие тоже я к нему притащила? — недоверчиво спросила я.

— Еще и оружие было?

— Ну, нашли его ствол…

— Люська, ты его трогала?

Мне нечем было крыть. Сердце покрылось инеем страха. Не только трогала, черт возьми, я палила из него по банкам за городом. На нем достаточно моих пальчиков, чтобы припаять мне какой-нибудь срок — за компанию, чтобы знала в другой раз.

— Эх, Люська, Люська, — вздохнула Надька. — Что ты за человек! Вечно вляпаешься в какую-нибудь хренотень, трясись за тебя потом.

Ответить мне было нечего, и я уныло шмыгнула носом.

Мы помолчали. Краем уха я услышала, как за окном прострекотал припозднившийся фейерверк. Соседи, слава Богу, закончили топать, и «Авария» замолкла, но несмотря на тишину, я знала, что до утра мне не заснуть. Молчание нарушила Трофимова.

— Короче, Люсь, у меня сейчас деньги кончатся. Делать нечего, остается ждать. Звони каждый день, ночью звони, если что. Я тоже буду звонить. Прорвемся как-нибудь.

Совет Трофимовой стал определяющим, притом что подспудно я сама чувствовала, что именно такая линия поведения будет наиболее верной. Домашний телефон я отключила. Заперлась на все замки, приняв решение не реагировать, если кто-то будет долбиться (никто не долбился, что меня не особо удивило). На следующий день после ареста Сергея провела ревизию на предмет наличности. У Сергея имелись в доме отдельные сбережения, но все дело в том, что после обысков, как правило, все сбережения тают. Не берусь утверждать, что деньги осели в карманах ментов, поскольку не знаю. Деньги были конфискованы до конца следствия, я даже подписала бумагу, но права на них у меня были такие же, как, скажем, на картину Мадонны, так что о том, чтобы попытаться их вернуть, не могло быть и речи. С утра я залезла в свою сумочку и выяснила, что на все про все у меня имеется без малого пять тысяч рублей. Не «копье» с одной стороны, вот только я понятия не имела, сколько мне придется их растягивать. Если бы не предновогодние растраты, если бы не елка, у меня осталось бы больше. Но я не жалела, а в особенности о елке. Я решила ограничиться самым необходимым. Перешла на более дешевые сигареты, а из еды покупала только крекеры и чипсы.

Новый год отмечала чипсами. Купила одну пачку, смаковала ее весь вечер. Сидела дома взаперти, тупо пялилась в телек. Первый мой Новый год в таком духе. Больше похоже на панихиду. Позвонила Надька, поздравила, спросила, как у меня дела. В трубке слышалась музыка. Надька сообщила, что предки никуда ее не отпустили, так что вынуждена она встречать Новый год с родственниками. Голос у нее был кислым, а я подумала, что была бы благодарна Богу, если бы сейчас рядом со мной были родные. Но их не было. Мама даже не позвонила поздравить.

Следствие по делу Сергея провели на скорую руку, кому-то было выгодно, чтобы дело дошло до суда как можно быстрее. На первый допрос я явилась дрожащая и бледная, помня о возможном варианте, что Сергей может всю вину спихнуть на меня. Однако допрос велся в довольно непринужденной обстановке, из чего я сделала два вывода: первое, Сергей меня не подставил, второе, ментов не интересовала моя персона как кандидата в подследственные.

До самого суда я продолжала жить у Сергея дома. И причина вовсе не в том, что, следуя рекомендациям Трофимовой, я затаилась, как мышь. Дело в том… Короче, мне нужно было, чтобы он мне сказал, что делать дальше. Я не могла ничего предпринять, не посоветовавшись с ним, не услышав его решения. Я уже настолько привыкла зависеть от него, что обстоятельства, которые другая посчитала бы самыми благоприятными, не имели для меня никакого значения, не несли в себе никакого знака судьбы. Я не пыталась воспользоваться арестом Сергея, чтобы вернуться к нормальной жизни. У меня и не было ее, нормальной жизни этой, чтобы к ней возвращаться. Как заметил сам Сергей при нашем первом знакомстве на той памятной блат-хате: ошибки исключены, то место, где ты есть — критерий тебя самой. Мой критерий заключался в том, чтобы дождаться свидания и услышать его мнение.

Впервые я увидела его на скамье подсудимых. Выглядел он осунувшимся. Я прекрасно понимала, каково ему сейчас. Лишение свободы — детский лепет по сравнению с ломкой, ведь как правильно сказала Трофимова, вариантов слезть с иглы не так уж много: либо могила, либо тюрьма. Я не была заядлой наркоманкой, любительницей только, но однажды ночью я проснулась от мысли, что мне больше никогда не доведется испытать этот кайф, и меня обуял настоящий ужас. Ломка меня обошла, и я верила, что легко восприму отсутствие наркотика в моей жизни, но странная вещь — чем больше мой организм очищался, тем сильнее я испытывала тоску. Мне хотелось дозы. Хотелось хоть немного забыться. Хотелось пресечь этот бесконечный поток мыслей, окрашенных в мрачную палитру.

В самом начале судебного заседания Сергей скользнул по мне взглядом. Больше он на меня не смотрел. Как я ни пыталась перехватить его взгляд еще раз — бесполезно. Даже когда я давала показания, он смотрел в сторону. Мне хотелось реветь от досады, я ничего не понимала. Я тут жду, надеюсь, что он мне поможет, даже из-за решетки, а он словно тяготится самим моим существованием.

А может, это и есть — ломка? Ведь теорию относительности способны понять только шесть человек в мире, а принять относительный мир мог лишь один. Тебя ломает, когда бескрайнее глянцево-синее небо вдруг заполняет черная туча авиации, сеющая смерть всем — правым и неправым. Тебя ломает, когда мирные семейные отношения между отцом и дочерью вдруг превращаются в домогательства и растление. Тебя ломает, когда твой принц, твой любимый вдруг появляется на твоем горизонте в обнимку с другой девушкой, он обнимает ее, смеется, и ты не в силах поверить, что лишь неделю назад он вот так обнимал тебя. Тебя ломает, когда юноша, что провожал тебя до дома, неумело пытался поцеловать в подъезде, вдруг оказывается в закрытом гробе, его больше нет, все восемнадцать лет его жизни кажутся бессмыслицей, и на этом фоне любая жизнь теряет смысл. Тебя ломает, когда ты, ненавидящая и презирающая убийство, умерщвление живого существа, однажды вынуждена сама убить, чтобы выжить. Тебя ломает, когда ты вдруг смотришь на свой собственный дом под незнакомым углом зрения и понимаешь, что кто-то может увидеть тебя такой, какой ты сама себя не знаешь, что миллионы человек, обладающие каждый своим личным мироощущением, составляют о тебе миллионы различных мнений, но это все — ты, ты одна, вмещающая в себе весь мир, всю гамму. И наркотик — всего лишь средство избавиться от раздвоения сознания, это как бинокль — вещь, на которую при случае можно кивнуть и возложить на него вину за все.

Большая часть судебного заседания прошла мимо моих ушей. Сергею было предъявлено обвинение в хранении наркотиков. Его признали виновным. Но даже сам приговор — пять лет общего режима, — всего лишь коснулся моего слуха, как будто кто-то нашептал мне ничего не значащую чепуху.

А может, это была не ломка и не равнодушие. Это был первый шаг домой.