13 марта, 2005г.

Господи, мой дневник! Как же я по тебе соскучилась, милый, дорогой, хороший! Как будто ты из другой жизни… Честно говоря, пока не включила компьютер, о тебе даже не вспомнила. Прости. Столько времени прошло, а ты меня дожидался.

У меня еще осталась неделя больничного. Кости мои срослись, но до полного выздоровления нужно поваляться дома — это называется реабилитационным периодом. Валяться — это громко сказано. У меня целый комплекс упражнений, которыми я стараюсь не манкировать ни в коем случае. Все-таки я еще молода, чтобы плевать на свое здоровье. Врачи сказали, что все мои функции со временем восстановятся, и сейчас я начинаю чувствовать, что так оно и будет.

Тем не менее, времени имеется с лихвой. Постараюсь воскресить все, что смогу вспомнить. Если говорить об уроках жизни, то одно понимание во мне укоренено: я должна завершить свою исповедь. Учитывая все произошедшее за последние месяцы, я могла вообще никогда больше не сесть за компьютер. А раз села, стало быть, это то, что философы именуют «судьбой».

Есть определенный смысл в таком вот длительном перерыве. Вспоминать легче. Когда все уже позади. Я бы ни за что не смогла писать на горячую голову. Просто поразительно, до каких вершин беспощадности доходит судьба, беря тебя в оборот. Но еще более поразительно, насколько живучее существо — человек. Ты думаешь, что еще капельку, самую малость — и ты сломаешься, ведь ты исчерпана, тебя уже не хватает, ты на грани. Но сыплются и сыплются новые испытания, и ты терпишь. Еще и еще, а ты все равно терпишь. Скулишь, но терпишь. Я полагала, что мой предел прочности достигнут. Как мало я себя знала…

Но ладно, все по порядку. Сейчас прочла несколько последних страничек своего кустарного произведения. Остановилась я на том, что решила какое-то время провести дома, тем самым продемонстрировав родителям, что их дочь, непутевая Люська, остается покуда их дочерью. Именно в тот день (судьба ведь любит, когда смешно) у моих предков наступил их предел прочности. И в отличие от меня, они не выстояли.

После работы у них все шло тихо-мирно некоторое время. На кухне для них обнаружился горячий ужин, приготовленный их сумасбродной дочерью. В тот момент они уже наполовину были сознательно готовы к решительному броску, но это не помешало им употребить мою снедь впрок. Когда я услышала, как они копошатся на кухне, то вспомнила о традиции. Когда-то давным-давно у нас в семье были за правило вечерние семейные трапезы. Пусть они и не проходили в любви и согласии, но говорят ведь, что дареному коню в зубы не смотрят — у меня такая вот семья, ничего не попишешь. И раз уж я вознамерилась вернуть хотя бы тень наших прежних отношений, то логически было начать с возвращения обычаев.

Я вышла на кухню. Отец наворачивал жареную картошку. Мать только усаживалась. Я поздоровалась с ними. Ответом мне послужило нечто среднее между речью и мычанием. Ладно, для начала неплохо. Я наложила себе порцию и села за стол.

Некоторое время тишину нарушал только звук клацающих челюстей. Я не знала, что говорить, о чем рассказывать, а они, судя по их виду, вообще не испытывали потребности в беседе. Так вот мы и ели, как на панихиде. Я думала: ну и пускай. Все-таки я здесь, в своем доме, а не под забором где-нибудь, как мне пророчили. Хоть это должно их радовать.

Украдкой поглядывала на мать. После того, как Сергей Каюмов подбросил мне новую пищу для раздумий в отношении моей мамы, я уже не могла воспринимать ее однозначно. Не могла воспринимать исключительно как маму. Мне мерещилась девочка, предположительно моего возраста, месячные которой вдруг объявили отбой. Если предположить это за правду, то как развивались их отношения с отцом после этого? А с ее собственной матерью? А дедушка?

На этом мне пришлось закончить свои мысленные подвиги, поскольку мама решила внести свою лепту в воскрешение традиций. Только традиции у нее все больше были направлены на уничижение родной дочери, и, видимо, пораздумав, она решила начать с этого. А может, ей просто не понравилась моя еда.

— Ну и с кем ты спуталась на этот раз? — проворчала она, глядя при этом в сторону.

Я застыла с ложкой в руке. Я ко всему была готова, но только не к этому. Слухи, как правило, распространяются быстро, но каждому слуху отведена своя область, своя территория. Мои владения и владения моих предков не имели смежных границ. Сергей вращался в тех сферах, которые им вообще представлялись инопланетными. Откуда они пронюхали, ума не прихожу!

— В смысле? — только и могла ответить я.

— Не прикидывайся! — взвизгнула мать, беря на октаву выше. — Хватит уже строить из себя приличную. Мы-то уж знаем, какая ты приличная.

Да, она знает. Я тоже, между прочим, могу внести коррективы в вопросы приличия. Прилично ли это: даже не позвонить дочери в больницу? Или для них правила приличия избирательны?

— Что, опять старая пластинка? — холодно осведомилась я. Да, Люська, ты делаешь успехи. Три месяца назад после такой нокаутирующей маминой фразы ты бы уже распустила сопли. А теперь ничего, кроме презрения.

Теперь вмешался отец. Он тоже на меня не смотрел, но, в отличие от мамы, умудрялся совмещать воспитательный процесс с работой ложкой. Все-таки, видимо, вкусная вышла картошка, если он не может прерваться, даже когда идет такой разнос.

— Хватит! Как с матерью разговариваешь, стерва?

Я вылупилась на отца. Во мне что-то коротко вспыхнуло, озарив все внутренние закоулки. Ему повезло, что он мой отец. Крепкий родственный пиетет послужил хорошим тормозом, чего не случилось в тот день, когда я напала на Жанну.

— Папа, как ты можешь меня так обзывать? — совершенно недоуменно спросила я.

— Как заслуживаешь, так и называю, — отрезал он.

Я открыла рот, но тут же захлопнула. Стоп, нужно сдать назад. На основе моего опыта прекрасно знаю, что это шоссе в никуда. Кончится истерикой кого-нибудь из нас — того, кто послабее. Обычно в этом качестве привыкли видеть меня. На сей раз у меня в этом крепкие сомнения.

— Так, мама и папа, — рассудительно заявила я. — Кажется, нужно вам напомнить, что я все еще ваша дочь.

— Убил бы такую дочь, — буркнул отец, не моргнув глазом.

У меня вновь на минуту отрезало дар речи. Я смотрела на него. А он продолжал на меня не глядеть и продолжал также наворачивать приготовленный мною ужин. Ест мою готовку и меня же хает при этом. Я понимаю, противоположности совместимы, но не до такого же абсурда. Неужели он сам не видит, что творит?

— Кишка тонка! — отчеканила я.

Отец заработал ложкой ожесточеннее. Мне показалось, что он не жевал вовсе, а сразу заглатывал, как изголодавшийся кот. Видимо, это было такой своеобразной защитой. Мать чего-то притихла. Смекнула, видимо, что и во мне может проснуться вулкан, и извергнуться лава. А мне было пофиг уже. Случись нечто подобное с Катей Череповец, с нее бы родители после аборта пылинки сдували. А тут никакой поддержки, я сама пытаюсь наладить отношения, и при этом все мои потуги смешивают с дерьмом.

— Крутая стала, что ли? — бурчал отец с набитым ртом. — Бандюгой своим прикрываешься?

— А если и так, то что? — с вызовом ответила я. — Кто меня защитит? Ты, что ли? Тебе бы только водку жрать, больше ничего.

— Заткнись, сучка!

— Сам заткнись!

Отец вскочил — как был, с полным ртом картошки. Мать совершила предостерегающий жест, но не успела. А я со своей стороны даже и не подумала уклониться. Не шелохнулась. Ладонь отца крепко пришлась на мою щеку. Меня мотнуло. Я схватилась за край стола, чтобы не упасть.

— Ну и убирайся к нему! — заорал он через стол, разбрасывая изо рта картошку. — Чего приперлась? Мы тебе никто? Пошла вон тогда!

Я тоже вскочила.

— И уйду! Пошел ты! Жрешь мою готовку, еще и руки распускаешь!

Я решила, что не буду следовать заповеди Иисуса, и попыталась спасти вторую щеку, но не успела. Только теперь отец хотел достать меня кулаком. Я это поняла. В последний момент он все же разжал кулак, но моя голова все равно зло дернулась наотмашь. По обеим щекам разлился печной жар.

— Кто тебя саму кормит! — бесновался отец. Мать уже висела на нем, пытаясь унять разбушевавшуюся стихию. Я машинально коснулась пальцами своей тарелки. Сейчас между нами оставалось единственное препятствие — стол. Маму можно в расчет не брать. В такие моменты батя мог отбросить ее, как куклу. А потому я решила, что если он на меня кинется, я схвачу тарелку и швырну горячую картошку ему в лицо. В конце концов, кому я ее готовила? — Кто тебя одевает? Пошла вон из дома, дрянь! Беги к своему уроду, пусть он тебя теперь кормит! Ты мне не дочь!

— Очень мило, — хмыкнула я, потирая горящие щеки.

Мать пыталась урезонить отца и совершала елозящие телодвижения. Я не стала дожидаться, чей будет перевес. На худой конец у мамы есть козырь: кухонный «пенал» и бутылка в загашнике. Но для меня это означает полный каюк: будь отец под хмельком, он не стал бы разжимать кулак, и всю следующую неделю мне пришлось бы собирать зубы по углам. Поскольку момент был самым подходящим, я быстро прошмыгнула мимо моих дражайших родителей и юркнула в свою комнату.

Мой хитрый план сразу же раскусили. Не успела я схватить шмотки, как мама уже неслась следом.

— Куда? Не смей! — Она выглядела безумной. На ее лице перемешались страх и ненависть, она казалась мне омерзительной. Они оба казались. Неужели они думают, что после такого я, как и раньше, тихо проплачу в своей комнате, а утром все будет, как прежде? — Только посмей уйти! На порог больше не пущу!

— И замечательно! — расхохоталась я ей в лицо. — Сидите тут вдвоем.

Останавливаться я явно не была намерена, и мама попыталась сделать это силой. Силищи в ней было о-го-го сколько, но я и сама была на взводе, так что брыкалась изо всех сил. Долгих сборов, конечно же, не получилось. Мне едва удалось одеться, еще я каким-то чудом сообразила захватить сотовый телефон, после чего стала прорываться к выходу.

Злым чертофаном выскочил отец. Я думала, он тоже будет меня удерживать — вдвоем бы им это вполне удалось, — но он спутал маме все карты, обрушив на меня град ударов. Бил он куда попало, особо не разбираясь, я даже испугалась, что он меня вырубит, а потом они меня свяжут, бессознательную. После этого они упекут меня в психушку. Или накачают снотворным. Да, в тот момент я действительно была в этом уверена, у меня поплыли мозги. Мать визжала, то на отца, то на меня, то в воздух, пытаясь одновременно удержать его и остановить меня. В общем, мерзкая картина. «Миша» отдыхает.

Кое-как я добралась до выхода. В дверях я обернулась. Лицо горело от пощечин и ударов. В глазах стояли слезы, но это были злые слезы.

— Жрите картошку! — завопила я им напоследок. — Остынет!

Отец ринулся в очередную атаку, но я была начеку: перескочила порог и захлопнула у него перед носом дверь.

Немного посидела на скамейке в тихом уголке неподалеку от дома, приходя в сознание и возвращая себе божеский вид. Зеркала при мне не было, так что приходилось рассчитывать на авось. Потом провела маленькую ревизию. Моя сумочка, косметичка, все мои личные вещи остались дома. Также кошелек, в котором были деньги Сергея. Их мне было жаль больше всего — не самих денег, а того факта, что родители беззастенчиво их потратят. А ведь это не их деньги, и не мои даже. Выходило, что кроме мобильника у меня ничего нет. Зато в карманах куртки я обнаружила ключи от дома. В этом виделась очередная издевка судьбы.

Сергей, кажется, ничуть не удивился, увидев меня на пороге, хотя ранее мы условились, что сегодня встречи не будет. Я же хотела наладить отношения с предками. Наладила, ха-ха. Едва он открыл мне дверь, как я без обиняков выпалила:

— Меня выгнали из дома.

Он изучающе меня оглядел.

— Выгнали? Или сама ушла?

Я сделала рукой раздраженный жест.

— Меня выгнали, и я ушла.

Я прошла внутрь и развалилась на диване. Сергей приготовил мне кофе. Пока я пила, он продолжал меня рассматривать. Конечно, одним только моим желанием не скрыть следы побоев. Мой разъяренный папаша на сей раз превзошел сам себя и Майка Тайсона. Мне было неуютно под взглядом Сергея, но тут я была бессильна, а потому, опережая его расспросы, сказала:

— Отец меня избил.

Больше он ко мне не лез. До самого вечера. Я смотрела телевизор, потом Сергею позвонили, и он куда-то уехал. Я продолжала валяться на диване, правда, уже не в одежде: Сергей дал мне свою рубашку, в ней я и щеголяла. Потом решила порыскать у него в столе, зная некоторые из его тайников, и наткнулась на пакетик с «травкой». Забила «косячок», ухмыляясь мысли, что впервые делаю это сама. Выкурила его в туалете, вернулась на диван. Теперь я была готова даже к тому, если Сергей захочет любви.

Но он не захотел. Возможно, что-то случилось, или у него просто испортилось настроение, но когда он вернулся, я заметила перемену. Спрашивать я не отваживалась, а он не рассказывал. А позже, как бы невзначай, он обронил:

— Если хочешь, бате твоему вернут все по полной.

Сначала я даже не поняла, о чем он толкует, а потом пришла в ужас.

— С ума сошел?! Он же мой отец!

Сергей насмешливо меня оглядел. Я поняла, что он смотрит на следы побоев на моем лице, и потупилась.

— Значит, он имеет право тебя дубасить?

— Чего? — опешила я.

— Ну, кажется, это ты мне пытаешься сказать. Что бы ты сделала, если бы на его месте был другой? Если бы другой тебя избил? Вряд ли бы ты его простила.

Я надулась. Он был прав, как всегда. Я находила все меньше и меньше изъянов в его строго логических цепочках. Или, как я сейчас понимаю, я все меньше и меньше сопротивлялась его влиянию.

— Возможно, — уклончиво ответила я.

Он кивнул, словно ничего другого и не ожидал.

— Что вообще у нас происходит с детьми? В России? Почему у нас по умолчанию детям можно грубить, хамить, можно их бить, можно их насиловать? И все замалчивают? Почему у нас не умеют просто любить детей? — Он помолчал. Я затаила дыхание. — Хотя у нас и взрослых любить не умеют. Вообще не умеют любить, в России люди не любят друг друга. Был такой совковый фильм «Цыган». Очень по уставу там все. Пока мужик рядом — надо его гнать, грубить ему, посылать на три. Как только он не выдержал и свалил — тут мы самые первые, любовь на расстоянии, все дела, полные страдания взгляды и трагические ракурсы.

Он взглянул на меня.

— И мы все привыкаем. Подсознательно ты уже уверена, что отец имеет право тебя бить. Смотри, Люсь, будь осторожней. Если у тебя такое отношение к отцу, может быть такое же отношение и к мужу. Подумай.

Мне вспомнился «Миша», мой сосед напротив, и я кисло улыбнулась. В глубине души я презирала его мадаму, терпящую такого придурка на протяжении стольких лет. И вот Сергей в нескольких словах вдруг заставил меня признать, что и мне может быть уготовано. Быть женой какого-нибудь «Миши», вкалывать от зари до ночи, потом приходить домой и получать по морде в качестве аванса перед сексом.

— И все-таки я не хочу мести, — сказала я.

Сергей пожал плечами. Он ведь знал меня, как не знала я сама. Он знал, что я не пастырь. Я сильная, но жестокость мне не по плечу.

— Оставайся, — сказал он. — Я не против. Давно тебе предлагал.

Я хотела ответить, что у меня все равно нет выбора, но предпочла промолчать, чтобы не рисковать быть истолкованной неверно. А в действительности, куда мне еще идти? Кому я нужна? Татьяне Александровне, матери Виталика? Вряд ли. Для нее я хороша где-нибудь на домашнем иконостасе, как память, как нечто такое, что связывает ее с погибшим сыном. Живая я ей ни к чему. И вдруг я осознала, что не только мое личное барахло осталось дома. Барахло — черт с ним, Сергей купит мне и шмотки, и косметику. Самое страшное, что там остались все мои учебники, тетради, конспекты, все мое школьное добро. И как мне теперь учиться, скажите на милость? Прийти и заявить, что потеряла все учебники? Реально? Сомневаюсь. Идти домой за ними (ключи-то остались)? Не смогу себя заставить.

Пока я предавалась своим нелегким думам, Сергей готовил себе очередную дозу. Я уже заранее знала, что он сегодня уколется — поняла по его настроению, едва он вернулся. Тут он взглянул на меня так, словно ему в голову пришла свежая идея. Какое-то время изучал — так, как он привык делать, что-то прикидывая в уме, применяя свою неизменную логику к моей женской натуре. Потом указал глазами на шприц, и у меня перехватило дыхание.

— Хочешь попробовать?

Честно говоря, колебалась я не долго. Единственным моим тормозом в тот момент был страх — я жуть как боялась уколов. Сергей сделал все сам, я практически не испытала боли, когда он вел мне иглу в вену. Зато я обнаружила отличный способ решения всех проблем. По крайней мере, до следующего утра я уже не беспокоилась ни о родителях, ни о школе, ни о чем бы то ни было.