12 августа, 2004г.

Именно с того дня все и закрутилось (постараюсь все-таки быть последовательной). У меня оставались еще диски с музыкой, то тут, то там, но после маминого торнадо слушать записи надолго расхотелось. Я маялась от безделья где-то около часа. Потом мать зашла ко мне в комнату (ненавижу, когда входят без стука, но мама именно так всегда и делает) и велела мне идти стирать белье. На лице ее урегулировалась стройность линий, она казалась спокойной, как слон, только в голосе еще проскальзывали нотки раздражения. Ну, то у нее обычная реакция, когда я верчусь где-нибудь поблизости.

Загрузила я белье в машинку, потом еще что-то делала, потом звякнула Катька Череповец и позвала меня прошвырнуться, но я отказалась. Негоже, ведь правда, дважды в день искушать судьбу. Побуду-ка я лучше домоседкой. Все равно в моем возрасте «гулять» — значит, поминутно отмахиваться от прилипчивых пацанов. Тем более, если Катька рядом, уж она-то умеет строить глазки. Иногда это в кайф, иногда нет. Сегодня как раз второй случай.

Лукавить не буду: я думала о нем. О моем бинокле, который терпеливо дожидался меня на подоконнике. Человек несведущий и недалекий мог бы провести в этом параллель с Виталиком Синицыным — бинокль казался таким же безропотным. Но только он не был безропотным. Стоило мне сегодня днем к нему прикоснуться после десяти лет забвения, как он вмиг завладел моими мыслями. Я думала не о потерянных дисках, я думала о нем.

Мама угомонилась после десяти. Отец входил в мою комнату два раза в год, так что его появления я могла не опасаться: на этот год он свою норму выполнил. Ему хватало общения с дочерью за ужином (ужин у нас продолжал оставаться традиционно общесемейным). Насчет матери я тоже не беспокоилась: она как примет на ночь свою снотворную дрянь, так ее пушкой не разбудишь. Короче говоря, если дверь в родительскую спальню закрывалась, это намертво.

Что касается секса, то остается предположить, что мои родители были в сговоре с тем самым мифическим аистом, который меня и приволок. Либо они под шумок овладели каким-либо тантрическим искусством, позволяющим им заниматься этим на расстоянии, не создавая и минимума сопутствующих звуков, как-то: постельного ритмичного скрипа, толчков, возни, шорохов, ну и, возможно, стонов. Признаюсь, однажды я заболела этой идеей капитально. Я, как Мата Хари, решила во что бы то ни стало подловить маму с отцом на грехопадении. Мне захотелось услышать, как у них это происходит.

Моего огня хватило на целый месяц — поверить не могу! Я с садистским предвкушением, изолировав в своей комнате все посторонние звуки, вслушивалась в мертвую тишину по два-три часа каждый вечер кряду. Результат моей месячной слежки можно выразить одним словом: провал.

Может, их график предполагает более длительные периоды воздержания?

Итак, не было защелок на дверях (за исключением туалета и ванной), не было секса — ни тантрического, ни другого, аисты улетели в теплые края, «Депеш мод» отправилась в очередной тур из форточки по воздуху. Не было Катьки Череповец, с которой можно посплетничать, Виталик завис в Интернете, как я выяснила, скинув ему сообщение на мобильник, и вытягивать его оттуда мне не хотелось. Ну и что, скажи на милость, дорогой дневник, мне оставалось делать, кроме как глазеть в этот чертов бинокль?

Я погасила свет в своей комнате, справедливо полагая, что в таком случае меня невозможно будет разглядеть снаружи. Улицу я вычеркнула из списка, поскольку кроме темноты там было уже нечего разглядывать. Мое сердце странно екнуло, едва я прикоснулась к биноклю. Я ничуть не обманывалась на свой счет: я собиралась вторгнуться в личную жизнь. И это, наверное, тоже сумасшествие.

Окна дома напротив… Освещенные окна. Многие шторы были задернуты, многие нет. Задернутые шторы, само собой, меня мало интересовали. Я мельком пробежалась по ряду окон одного из этажей. Мои ладони вспотели. Все было, как в остросюжетном фильме. Это всего лишь новизна ощущений, но тем не менее… Потом я увидела какого-то пацана и заострилась на нем.

Пацану было лет десять. Похоже, он учил уроки. Припозднился, бедолага; видимо, экзамен или какой-нибудь зачет в школе. Его письменный стол стоял боком к окну, и я видела пацана в профиль. Довольно своеобразно он учил уроки, надо доложить. Перед ним на столе что-то лежало — то ли книга, то ли тетрадь, не разобрала издалека. Лампа с красным абажуром ярко высвечивала как сам стол, так и лицо мальчишки. Пацан — точь-в-точь моя мама сегодня днем — воровато бросал в книгу-тетрадь настороженные взгляды, словно в ней ему мерещились тараканы. Периодичность таких взглядов составляла минуту-две. Все остальное время пацан пялился в стену напротив.

Короткий взгляд в книгу-тетрадь, долгая пауза: изучение стены. Губы пацана не шевелились, так что зубрежку я отмела. Он просто пялился в стену, больше я никак не могла это определить. Возможно, в его голове в эти периоды что-то шебаршило и пощелкивало, но не уверена, слишком идиотский был у него вид, даже в профиль. Вновь осторожный взгляд на мерещащихся тараканов, снова тупое изучение стены.

Прикольно, нет слов. Никогда бы не подумала раньше, что буду с таким интересом рассматривать, как кто-то учит уроки. Вскоре дверь в комнату мальчишки отворилась, и в проеме возникла тетка. Мать, наверное. Пацан поспешно уткнулся в свой талмуд. Мама что-то проартикулировала. Пацан ответил ей коротко. Мать его исчезла.

После чего паренек поднял голову, уставился в стену и застыл. Я поняла, что гения из него не выйдет.

Ладно, поехали дальше. Пропустив несколько непримечательных окон, я вдруг увидела в доме напротив свою ровесницу. Девчонка лет 15-ти, с которой я не была знакома, сидела в своей комнате. Наплевав на то, что ее шторы нараспашку, и все видно снаружи, как в аквариуме, девка оголилась по пояс, приспустив халатик, и изучала в зеркале свою грудь. Делала она это с таким усердием, что даже я почувствовала это на расстоянии.

Я опустила бинокль. Мне пришлось это сделать, чтобы освободить одну руку и заткнуть себе рот. Меня буквально распирало от смеха. Я немного похихикала в ладошку, вспоминая тем временем, как сама не далее чем вчера изучала свою растущую грудь в ванной (там ведь есть редкая защелка, черт возьми!). Довольно познавательное я себе выбрала занятие. Теперь мне известна одна из жизненных истин: где бы ты ни была, не смей забывать, что мир полон людей и взглядов.

Отсмеявшись, я приникла к биноклю. Подруга продолжала разглядывать свои прелести. Она вполне может дать мне фору: грудь у нее раза в два больше, чем моя. Интересно, что она там себе думает? Что пора менять лифчик? Или ее кто-нибудь облапил сегодня, и она пытается найти следы? Или наоборот: не удалось подцепить парня, и теперь она диву дается, как какой-то идиот мог посметь на это не клюнуть?

А потом ситуация повторилась в точности, как в первом окне. Только на сей раз в дверном проеме возникла не мать, а отец. Кажется, не одна моя семейка патриархальных взглядов, и не у одной у меня проблемы со всякого рода задвижками и запорами.

Я затаила дыхание. Мужик напротив превратился в столб. Секунду мы все разглядывали юную девичью грудь. Да уж, вовремя девка оголилась, ничего не скажешь. Правда, она быстро все разрулила. Схватив первое попавшееся под руку — это оказалась декоративная подушка, что существуют для интерьера, — девчонка не долго думая запустила ею в отца. Длинные светлые волосы взметнулись и упали на голую грудь, и я поразилась, насколько они у нее пышные. Волосы. И грудь, впрочем. Красотой подруга явно не обделена, но вот насчет лица природа немного подкачала.

Мужику, ее отцу, повезло, что это оказалась подушка, а не утюг или дикий манул. Он успел вовремя выскочить из комнаты, подушка ударилась об косяк и упала на пол. Подруга что-то завопила в напутствие. Она вся зарделась, даже грудь покраснела, и она немедленно натянула халатик. А отец ее, надо полагать, усвоил урок на всю оставшуюся жизнь.

Мне стало интересно, как там мой знакомый пацан. Я переметнулась чуть левее и быстро нашла его окно. Тот учил уроки. Вернее, стену свою. Или что там еще, я не видела. Может, у него там голые фотки развешаны, или висит снимок одноклассников, и он взирает часами напролет на одну-единственную… Вновь в комнате возникла его мамаша. Полезла в шифоньер, стала там копошиться. Пацан, как по заданной программе, уткнулся носом в талмуд. Но стоило мамаше выйти с тряпьем, он опять вылупился невесть куда. Я подумала, что еще немного, и я попрусь с ним знакомиться. Только для того, чтобы выяснить, что же там такого примечательного у него на стене.

Ну ладно, а что девчонка? Я вернулась назад и обнаружила, что девчонка нацепила наушники. Как соль мне на рану. Нет, ну есть же нормальные люди, черт возьми! Покупают дочери наушники, извиняются, когда вдруг забывают, что дочь уже без пяти минут женщина, и без стука вторгаются в комнату. Не закатывают скандалов, если в них запускают подушками. Ладно, фиг с тобой. Слушай своего Диму Билана, или кого ты там слушаешь.

Я просмотрела еще несколько ничего не значащих картин. Ту квартиру я тоже поначалу оглядела мельком. Но потом что-то заставило меня вернуться назад, и я впилась взглядом в очередное не зашторенное окно напротив. То, чему я поначалу не придала смысла, посчитав это скукой, вдруг приковало все мое внимание.

Это был быт. Скука, быт — понятия в большинстве своем взаимозаменяемые, но тут как-то не прикладывалось слово «скука». Мужчина, довольно взрослый, в его волосах уже пробилась седина, сидел на диване. На его коленях расположилась девочка лет пяти. Я долго не могла определить, кто же она ему: вроде бы слишком мала для дочери, но и на внучку не тянула. Перед этими двумя мерцал работающий телевизор: тот стоял ко мне боком, так что не имею представления, на что соплюшка пялилась такими завороженными глазенками. Сам мужчина на телек не глядел. Он тоже был увлечен, но только другим занятием. Он заплетал девочке косичку.

Зачем это нужно было на ночь, сказать затрудняюсь. Может, он тренировался. Как бы то ни было, он заплетал. Мужчина был довольно крупным — два моих собственных отца в одной человеческой комплекции. Его руки, которым больше бы подошел кузнечный молот, сейчас превратились в руки художника.

Почему мой отец никогда не заплетал мне косы? Или это было так давно, что я просто не помню? Он бинтовал мне коленки. Он ходил со мной по врачам, особенно по тем, кого я боялась до колик. Он тер мне спинку в ванной — лет до шести, потом мать резко отлучила его от этого занятия, хотя нам обоим оно доставляло наслаждение. Но косы… Нет, не помню.

В комнате напротив возникла женщина. На вид молодая, довольно высокая и стройная, она была одета в шелковые брючки и рубашку. Мне показалось, что это ее домашний наряд — по-другому и быть не могло. И эта женщина — мать пятилетней соплюшки, а мужчина, стало быть, отец. Моя собственная мать не то что не надевала дома брюки. Я даже не припомню, меняла ли она когда-нибудь свой выцветший, несуразного фасона халат. Если она его и стирала, то, вероятно, когда дома никого не было, или же ее халаты все однотипные и не отличаются друг от друга.

Женщина приблизилась к своему семейству и что-то сказала. Я видела, как на ее щеках появились ехидные ямочки. Девчушка, мгновенно потеряв интерес к телеку, соскочила с колен отца, схватила с ближайшего столика небольшое круглое зеркальце и уставилась на произведение искусства на своей голове. Потом повернулась к отцу с укоризненным видом. Мужчина весело рассмеялся и развел руками. Не долго думая, девчушка прыгнула на руки матери. Женщина расплела неудавшиеся косы и стала расчесывать этот волосяной переполох. Тем временем мужчина что-то рассказывал. По-видимому, что-то забавное. Обе его женщина беспрестанно посмеивались.

Что так потрясло меня в этой сцене, точно сказать не могу. Не столько удивило, сколько оставило, скажу честно, неприятный осадок. Или же я просто вспомнила, как давно мой родной отец рассказывал что-нибудь смешное (имеется в виду — в трезвом виде)? Я увидела обычный вечер в рядовой семье, но что-то глухо заворочалось внутри меня, какой-то смутный протест. Не знаю…

Чтобы отвлечься, я переметнулась на несколько окон в сторону, выбрав объект наобум. Там тоже присутствовал телек, и тоже стоял ко мне вполоборота. Напротив располагалось кресло, а в кресле сидел парень. Его я тоже не знала — я вообще не вожусь с дворовыми парнями и девчонками. Профиль парня виднелся смутно, поскольку освещение состояло только из мерцания телека. Он был старше меня, это я догадалась, но насколько именно, определить было невозможно.

Мое сердечко отчего-то забилось. Куда приятнее наблюдать за парнем, чем за десятилетним пацаном или моей ровесницей. Но ничего занятного я так и не дождалась. Я рассматривала этого типа минут десять, и за все это время он даже не удосужился шевельнуть рукой. То ли фильм был интересный, то ли он дрых в своем кресле. Я надеялась, что он хотя бы повернется ко мне лицом, чтобы как следует его разглядеть, но он так и не повернулся. Короче, нахал конкретный.

И в этот момент я вдруг вспомнила тот эпизод, что случился со мной, когда мне было пять лет. Господи, ведь и тогда я разглядывала этот же самый дом! Я попыталась отыскать ту квартиру, где некогда наткнулась по хотению бинокля на кошмарную сцену, и мне еще подумалось, что внутрь пробрался грабитель. Конкретное месторасположение я не помнила и, пошарив глазами по окнам, быстро сдалась. Те люди могли давно съехать, все-таки десять лет прошло. Или кто-то из них уже прибил другого и теперь чалится.

В довершении всего решила проверить, как там дела у моего первого пацана. Ориентировочно я окрестила его «Костиком». Что ж, ребятенок «учил уроки». Время приближалось к двенадцати. Я мысленно ему посочувствовала, представив, с какими глазами он попрется завтра в школу. Тут я вспомнила, что мне и самой утром на занятия. Ладно, хорошего помаленьку, решила я, после чего отложила бинокль и вскоре завалилась спать.